В комнату стучат, на пороге директриса пансионата, полная немолодая женщина с мелкозавитыми серебристыми волосами, похожими на парик (не исключено). Такой же мелкозавитой у нее и черный пуделек Джонни, любимец детворы, с ним она обычно прогуливается во дворе. На этот раз пуделька нет, напрасно дети выглядывают за дверь, надеясь наброситься на него с неустанной нежностью. Крупным женским телом директриса перегораживает им проход: так, всем плотно закрыть двери и окна и никуда не выходить до особого распоряжения (звучит грозно). От кого должно исходить это «особое распоряжение» – от нее ли или от кого другого, остается неясным. Как, впрочем, и все прочее. Неопределенное пожатие полных, слегка оголенных плеч: ничего неизвестно (так ей и поверили), но надо все срочно закупорить и никуда не отлучаться.
Как все быстро меняется в этом мире!
Только что в комнату сквозь настежь распахнутое окно вливались свежий морской воздух, смолистый запах сосен, и вдруг – духота. Человек без воздуха – как рыба без воды, глаза выпучены, ноздри широко раздуваются, губы рассохлись. Они сидят на кроватях, напряженно прислушиваясь, словно там, за окном, в непрерывном шелесте дождя можно что-то расслышать, понять что происходит. Почему-то кажется, что возникшая угроза связана именно с ним, с дождем. Лиловатый оттенок, свинцовость, придавившие землю тучи – хмурый отчужденный лик природы. Еще день, а темно – словно вечер. Наверняка дело в нем, в дожде. Хотя, может, вовсе и не дождь, а ветер (смутная догадка не дает покоя).
Как отделить ветер от дождя, дождь от неба, небо от воздуха?
Еще бы им не догадываться. Пасмурный (чем-то даже похожий на этот) день в Пушкине под Питером, первое мая, дождик накрапывает, то усиливаясь, то замирая, они стоят неподалеку от Екатерининского дворца, прикрывшись зонтами и капюшонами курток, а под знаменитой аркой нескончаемой колонной вышагивают на демонстрацию пионеры, в белых рубашонках и блузках с алыми полыхающими галстуками, с разноцветными воздушными шарами, барабанщики с барабанами… Зябко смотреть.
А потом всех, кто попал под тот первомайский дождик, вызывают на медицинское обследование.
Черная быль.
Неужели тот дождь их все-таки достал?
Странная тишина в пансионате, словно никого нет, только шум дождя за окном, барабанит по стеклу, словно пытаясь проникнуть внутрь. В серой пелене – черный угрюмый контур. С почти мистическим ужасом они глядят туда, во все более сгущающиеся сумерки, как будто дождь (главная угроза) или что-то там, невидимое, но от этого еще более грозное, действительно ищет щели, хочет просочиться к ним… Занавески задернуты, но и через них, мерещится, кто-то тяжко дышит там, дует, плюет… Детвора жмется на краю кровати, дальней от окна. Комната неожиданно маленькая и узкая, все близко, рядом, стены, окна (два), не отстраниться, не спрятаться… Маленькая начинает хныкать – ей душно и надоело, старшая более терпелива, но и взрослым не по себе (у жены разболелась голова) – ни информации, ничего…
Хоть бы какая-то определенность!..
Время замедляется, вытягивается в длинную толстую кишку, сквозь которую их медленно тащит, пропихивает чуждая неведомая сила. Так, вероятно, мог чувствовать себя Иона во чреве кита, вероятно…
Страшно представить себя во чреве.
В дверь заглядывает сосед, губы его двигаются, но звуков почему-то не слышно. Потом вдруг прорезается, доходит: не передавали ли что-нибудь по радио? Это сосед спрашивает. А у них и радио-то нет. Зачем им радио? Взгляды устремлены на соседа, у того под окном малиновый «жигуленок», с которым тот каждый день возится, что-то подкручивая, подмазывая и всяческим образом пестуя. Его заботливость – предмет постоянных насмешек, но теперь именно «жигуленок» становится объектом тайных вожделений, – ведь если что, то на нем только и можно выбраться (если можно). Если, конечно, сосед не откажет. Есть ведь и другие претенденты…
Потребность в деятельности (невыносимо сидеть сложа руки) наконец находит выход. Если дождь и они побывали под ним, пусть даже совсем недолго, то срочно надо смыть его следы. Программа следующая: немедленно купать детей, мыться самим, стирать вещи… Хотя бы это, лишь бы не сидеть без дела, не маяться в ожидании, которое неведомо сколько может продлиться.
Горячей воды нет – ее дают только два раза в неделю, по вторникам и субботам, а теперь только четверг. Воду приходится греть маленьким кипятильником, это долго, но другого способа нет.
Вот и суматоха. Гремят ведра, голосят дети (младшая не хочет мыть голову), куда-то запропастилось полотенце, угроза «выдрать» витает в воздухе…
Когда этот этап пройден, все в изнеможении валяются по кроватям. За окном почти совсем темно, дождь, дождь, дождь…
– Боже, когда все это кончится? – всхлип.
Напряжение нарастает.
Долгий проход М. по длинному полутемному коридору.
Обычно именно в эту пору, в предночное сбивчивое время в пансионате особенно оживленно, из комнат несутся возбужденные голоса, музыка, а теперь – словно вымерло. Двери закрыты, за ними ни звука. Зато в телевизионной людей, как сельдей в бочке (третье рыбье сравнение). Все не отрываются от экрана: крутят какой-то очередной сериал. На самом деле все ждут последних новостей, до них минут пять-семь. Однако эти пять-семь длятся нестерпимо долго, особенно в такой духоте (окна задраены, шторы задернуты). Крупные капли пота стекают по вискам, по лицу, по спине… Какой-то женщине дурно. М. стоически терпит до конца информационной программы, все, о чем говорят на экране, доходит будто сквозь туман, к тому же ничего нового, все по-прежнему покрыто мраком.
Люди вяло расходятся – пожухли отдохнувшие смуглые лица, совсем недавно еще такие жизнерадостные, осунулись, в глазах тревога…
Душно. Что-то вязкое, липкое обволакивает тело, теснит, сковывает, М. пытается высвободиться, торопится, все быстрей, все резче, его тянут куда-то вниз, в кромешную мглу, он отталкивается из последних сил, вскрикивает и… просыпается.
Ночь. Дождь. Сонное посапывание детей. Младшая причмокивает и что-то невнятно бормочет. За шторой белесое пятно одинокого фонаря во дворе, размытые тени деревьев. М. с отвращением пьет из графина теплую затхлую воду. Жена тоже не спит, он видит ее блестящие в темноте глаза. Не волнуйся, все будет хорошо, успокаивает он ее (и себя).
А почему, собственно, все должно быть хорошо? Почему он так уверен в этом (а он разве уверен?) Просто он так хочет, и все хотят, все комнаты в пансионате пронизаны сейчас одним единым желанием!
Может, и правда обойдется?
Или они просто спят, им снится… Проснутся – все по-прежнему: солнце, море, причудливо изогнутые в противостоянии ветрам прибрежные сосны, веселые детские клики… Подхватывает теплая, баюкающая волна уверенности: обойдется…
Утром будят голоса с улицы.
Дождя нет, хотя небо еще в тучах. Сосед как ни в чем не бывало, подняв капот, возится со своим «жигуленком», рядом директриса с черным кудлатеньким пудельком Джонни на поводке. О чем-то они негромко беседуют.
М. с шумом распахивает окно. Тут же на подоконник вскарабкиваются и дети: ау, Джонни!
Свежие утренние запахи кружат голову. Слышно, как скребется за соснами море.
Ну что, что?
Все то же неопределенное пожатие плеч: вроде повышенная солнечная активность… Землетрясение в Японии. Наводнение в Германии. Ураган в Тверской области. Столкновение танкеров в Индийском океане. Обострение на Ближнем Востоке. Побег рецидивистов под Самарой. Авиакатастрофа на Чукотке. Вспышка холеры в Казани. Взрыв на рынке в Ростове. Забастовка шахтеров в Донецке. Прорыв канализации в соседнем поселке…
А дождь, дождь?
Что дождь?..
В самом деле, что дождь?
Над соснами из серой мутной утренней пелены неуверенно, с кинематографической замедленностью проступает тревожная алая тонкая полоска…
Я не читал романа Хандке, не смотрел фильм Херцога, но мне почему-то ужасно нравится название – «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым ударом». Что-то в нем такое, особенное, словно речь вовсе не о страхе вратаря, а о чем-то ином, куда более существенном, да и вообще не о футболе.
А испытывает ли вратарь страх?
Волнение – да, напряжение – безусловно, азарт – разумеется. Ведь пенальти (так еще называется штрафной удар с одиннадцати метров) – все равно игра, все равно спортивный поединок, схватка двух соперников один на один – вратаря и игрока, выполняющего удар.
Ну еще мяча и вратаря (это отдельно).
Одиннадцатиметровый – психологически самое трудное испытание для вратаря (как, впрочем, и для того, кто бьет штрафной). В игре могут быть самые разные ситуации, причем не менее сложные и голевые, чем пенальти, но эти ситуации внезапно возникают в процессе игры, в ее динамике, им сопутствует неожиданность, и вратарь тоже участвует в игре, он должен постоянно быть начеку и адекватно отвечать на эти внезапные вызовы.
