Ознакомительная версия.
— Женщина друга — для меня святое, — произнес Валерок с достоинством.
Алексею стало душно. Он вышел на улицу и закурил. Где-то за охряной стеной ухнула петарда. «Да хер с ним, — подумал он с нетрезвой лихостью, — с этим другом». Вслед за первой петарды пошли канонадой, как будто спустя двенадцать лет после Грозного на этот раз уже полевые командиры устроили новогодний штурм федеральной столицы. А между тем наступил очередной год нашей жизни. И это была редкая зима, когда в новогоднюю ночь на улицах не лежал снег.
Соня оставила их сразу после пяти: скорее всего ждала, когда откроется метро; Валерок вышел за какой-то надобностью на пять минут и канул. А Алексей долго еще сидел перед экраном, смотрел, как Антон щелкает мышью, примеривая кадр к кадру, и думал, как убога, сера, никчемна должна быть жизнь таких Валерков, которые во имя чего-то же соглашались жить так, как они живут, стреляя стольники, не будучи ни революционерами, ни борцами с режимом, ни художниками, ни отшельниками.
В половине шестого Антон тоже неожиданно решил ехать домой и некоторое время боролся с соблазном сесть за руль своего «Мицубиси». Вопреки вялым протестам Алексея, на этот раз соблазн победил. Они домчались до дома по абсолютно пустым дорогам минут за пятнадцать, криво въехали во двор и разошлись по своим квартирам.
* * *
В полдень 1 января 2008 года наш район выглядел как в старые добрые времена: не было ни людей, ни машин, а только лоси, белки и зайцы, да тропа, проложенная ими по девственному снегу к станции метро. В половине второго дверь в квартиру Антона Алексею открыла Рыжая Соня. Она терпеливо щурилась на него, придерживая полу застиранного халата, будто ожидая, пока память — этакий аппарат, турникет — не выдаст ей билет относительно него, не пропустит его отличительные особенности в свои недра. Потом билет был выдан.
— Слушай, — сморщила она свое милое личико, — сходи за пивом.
Алексей был так поражен ее появлением здесь, что молча и безропотно отправился исполнять просьбу. Когда он его принес, Рыжая Соня привела себя уже в более приличный вид, хотя распутный, видавший виды халат Антона все еще облегал ее острые, но широкие бедра.
— Ну вы даете, — только и сказал Алексей. — Мы ж с ним вместе ехали.
— А ведь я цыганка, — пояснила Соня. — Сегодня здесь, а завтра там.
— Цыганка или еврейка? — спросил вошедший в кухню Антон.
— И цыганка, — сказала она, прижав голову к его бедру и задрав лицо, — и еврейка. И много еще кто. А поэтому, — обратилась она уже к Алексею, — всю правду тебе доложу. Только ты сам не плошай — хорошо слушай. Ну, давай, рассказывай, какая фигня приснилась? Я же вижу.
Алексею было так невыносимо носить в себе свою тоску, что сейчас он готов был говорить о ней с кем угодно. К тому же в голову его втемяшилась шальная мысль, что в новогоднее утро можно вот так, невзначай услышать какой-нибудь волшебный, наимудрейший совет, который, как ключ, а не как отмычка, замкнет все проблемы.
— А что, расскажу я ей? — обратился он к Антону.
— Ей можно, — одобрил тот, откупоривая бутылку пива.
И он действительно начал рассказывать, не выбирая слов, но нетрезвая самоуверенность польщенной Сони вынесла ее мысль вперед состава.
— Значит, слушай сюда, — сказала она решительно, временно беря власть над коллективным разумом в свои руки. — Если тебе женщина — замужняя женщина? — уточнила она и продолжила после кивка Алексея, который уже понял, что ничего путного не услышит: — Так вот, замужняя женщина говорит, что она не может уйти от мужа потому, что именно сейчас — ты слышишь! именно сейчас — вот незадача — у него, у мужа, очень серьезные неприятности на работе и в такой момент она не может его оставить, то она тебя разводит. Ты понял? Кто ж она будет после этого? Да ты и сам не хочешь, чтоб она так подло поступила с мужем, пусть и мудаком? Во-от. — Соня отпила несколько крупных глотков из пивного бокала, облизнула пену на губах. — Дальше. Именно сейчас у мужа обнаружили очень неприятную болезнь. Нет, — выставила она руки, — не так все страшно, не так все, так сказать, смертельно, но последствия могут быть непредсказуемыми, и именно сейчас она никак не может бросить его. Да, бросить. Ведь ты этого добиваешься?
Алексей молчал.
— Этого, — сказала Соня удовлетворенным голосом победительницы.
— Этого, — подтвердил Алексей и тоже решил выпить пива.
— Да на посадку он идет, — сказал Антон, которому надоело слушать этот треп.
— А она что — паровозиком? Жена декабриста? — Но, поняв по непроницаемым лицам друзей, что сказала что-то ненужное, поспешно добавила: — Извините. Не то сморозила.
— Как тебе наш район? — поинтересовался Алексей.
Соня покивала:
— Нравится. Уютненько так. Как будто за городом.
— Мы тут как в танке.
— Ага. Без башни только, — уточнил Антон.
— В общем, фуфло все это, — как будто очнулась Соня и заговорила прежним своим прокуренным голосом: — Никуда она от него не уйдет, а самое главное, и не собирается. А ты будешь ждать, как… видел, может, на сельских дорогах есть такие остановки. Там хоть три дня просиди — ничего не дождешься. Так-то, мальчики, — добавила она, вдруг поникнув, каким-то уже совсем печальным тоном. — Домой бы надо, да что-то я того… Поваляюсь я еще тут, а? — спросила она Антона.
— Да ради бога, — легко разрешил он.
* * *
Ночью начался снегопад, на который уже не надеялись. Сыпало мелкой крупкой — она, как вздутый подол, летела параллельно земле, а потом кудрявый ветер подхватывал снежные облака, и тогда вихрь становился похож на табун диких лошадей, который внезапно изменил направление своего бега. Огни Крылатского застила серая пелена, и в редкие разрывы метели они возникали еле различимыми размытыми пятнами. Снегу прибывало, и только к утру он, бросив бесноваться, повалил размеренно и отвесно. С рассветом за окном была уже настоящая зима. Подоконники были укутаны меховыми воротниками. «Слишком поздно, — подумал Алексей. — Это уже ни к чему».
Утром звонил Угодников подтвердить свое приглашение на остатки новогоднего стола. Но к Угодникову было еще рано, и Алексей заехал на студию к Антону. В прошлый раз он внимательно смотрел начерно сложенный материал, и, хотя не был вовсе художником, ему показалось, что эта последовательность кадров оказалась как бы прошита некой мощной, единственно возможной здесь философией, — система образов поразила его и подвела к какой-то смутной, непонятной ему самому мысли, в которую у него неумолимо должны были уложиться впечатления последних дней, и вот теперь ему хотелось прежде отъезда еще раз испытать это ощущение.
Валерок, точно привидение, мелькнул в темном коридоре. Видимо, он так никуда и не поехал и болтался на студии, где-то в ее темных, нечистых недрах, а спал, наверное, за стойкой бара своего закрытого кафе. Дверь в каморку Рыжей Сони, на которой висел лист формата А4 с перечнем основных услуг, была глухо заперта — как убедился Алексей накануне, в праздники Соня вступила серьезно.
Зато Антон уже был здесь и встретил его в самом лучезарном расположении духа. Несмотря на бессонную ночь, он выглядел бодро и, оказалось, что успел еще зайти к бывшей жене и поздравить с Новым годом дочку.
— Представляешь, — несколько ошарашенно сообщил он, — что мне Настя моя показала? — И, выдержав паузу, приличествующую некоему чрезвычайному сообщению, выпалил: — Да телефон ей вернули! Какая-то женщина нашла его, прочитала объявление и позвонила. Просто новогодняя сказка!
Антон мерил студию возбужденными шагами, а бабочки на экране монитора совокуплялись самым крупным планом из всех возможных.
— Да, утерла мне нос, коза-дереза, — твердил он. — Злые мы, Леха, становимся с годами. Не верим ни во что. Циники, одно слово… Да-а… Зря говорят, что времена меняются. Мы это меняемся, а не времена. И за это стыдно… Выпьешь? А ведь она верила…
На столе снова был коньяк, но уже не той марки, которой соблазнили Соню и расстроили Валерка. Алексей давно не видел своего друга таким доброжелательным, раскованным и легким человеком. Он долго и возбужденно говорил, что именно надо сделать, чтобы исполнилась мечта Толстого об объединении всех хороших людей, потом неожиданно воскликнул:
— У меня монтаж сложился! Ты понимаешь, что это значит?
Он потряс Алексея за плечи и сказал:
— Нет, понимаешь? Я увидел картину мира.
— Тогда покажи мне картину мира, — попросил Алексей. — Я тоже хочу ее увидеть.
— Не сейчас, — возразил Антон, снимая свои руки с Алексеевых плеч. — Надо еще несколько дней помучиться тут. Но это сладкая мука. Ах, русалочки!
На него напало вдохновение, и он снова засел за свои сдвинутые столы.
* * *
Угодников ждал Алексея к половине четвертого. Как и было условлено с самого начала, угощениями служили остатки новогоднего стола, но Таня, жена Угодникова, то и дело извинялась перед Алексеем за эту несообразность. Жил Угодников со своей Таней у ее родителей на улице Кастанаевской в квартире, три окна которой через заросший ракитами пустырь выходили на Филевскую линию метро, и ее уютный шум давно стал как бы принадлежностью дома, точно какой-то звучащий предмет интерьера — слишком громко работающий холодильник или столовый буфет с отстающим и вечно громыхающим стеклом.
Ознакомительная версия.
