Ознакомительная версия.
И она не стала задумываться тогда над сутью, хотя в душе ее шевелилось какое-то сомнение, но она душила и подавляла его в себе, посматривая из окошка со своего репетиторского места в доме ее учеников.
Никто не связал ее тогда с этим убийством. И до сих пор никто не знал о том, что она совершила.
Она сама осталась единственным своим обвинителем, единственным хранителем своей тайны и своей вины. Удаян ее не выдал, следствие этой детали не заметило, а Субхаш увез ее потом в другую страну. Так что приговором ей теперь стало забвение и одиночество, а наказанием — свобода.
И еще она теперь все время помнила, что сказала ей Бела: ее появление не изменит ровным счетом ничего, она для Белы так же мертва, как и Удаян.
Поэтому Гори стояла сейчас здесь, на месте его гибели, не зная, где отыскать его памятник, и испытывала какую-то новую солидарность с ним. Она остро почувствовала эту новую связь, объединившую их еще крепче в одном — они оба больше ни для кого не существовали.
В ночь за сутки до того, как за ним пришли, он спал. Наконец-то, впервые за многие дни, смог уснуть, но во сне вдруг закричал, разбудил ее своими криками.
Она трясла его за плечи, но разбудить его поначалу не удавалось. Потом он проснулся и сел на постели, дрожа, как в лихорадке. Лоб горел, щеки пылали. При этом он громко жаловался на холод в комнате, на сквозняк, несмотря на то что было очень тепло. Попросил ее выключить вентилятор и закрыть ставни.
Она поспешила достать из сундука под кроватью ватное одеяло, укрыла его до самого подбородка и сказала:
— Усни, постарайся уснуть.
— Ну, точно как на Независимость… — пробормотал он.
— Что?
— Ну, мы с Субхашем. Оба заболели тогда. Родители рассказывали, как мы оба метались в жару, стучали зубами. В ту ночь Неру произносил речь, а страну объявили свободной. Я разве не рассказывал тебе?
— Нет.
— Вот не повезло же дурачкам. Как и мне сейчас.
Она налила ему попить, но он оттолкнул поднесенную воду, расплескав ее на одеяло. Тогда она смочила водой платок и отерла ему лицо. Она боялась, что этот жар вызвала инфекция, попавшая в его рану на руке. Но на боль в руке он не жаловался, а потом жар постепенно начал спадать и сменился изнеможением.
Он уснул и проспал здоровым сном до утра. А она до утра просидела над ним в душной запертой комнате, разглядывая в темноте его лицо.
Слабый рассвет просачивался сквозь ставни, давал ей возможность различить его профиль — лоб, нос, губы.
Щеки покрывала всклокоченная борода, а под усами пряталась ее любимая ямочка над верхней губой. Во сне, с закрытыми глазами, он был таким безмятежным. Она положила руку ему на грудь, почувствовала, как та вздымается и опускается.
Он вдруг открыл глаза — на этот раз вроде бы в полном сознании, не в бреду.
— Я думал, — сказал он.
— О чем?
— О том, иметь или не иметь детей. Ничего, если мы с тобой совсем не будем заводить их?
— А почему ты думаешь об этом сейчас?
— Я не могу стать отцом, Гори. — И, помолчав, прибавил: — Не имею морального права после того, что сделал.
— А что ты сделал?
Но он так и не сказал ей, что сделал. Но сказал: что бы ни случилось, он сожалеет только об одном — что не встретил ее раньше.
И снова закрыл глаза, потянулся к ее руке, их пальцы переплелись. И он не отпускал ее руку уже до самого утра.
В гостинице она подогрела в микроволновой печке еду, оставленную для нее Абхой, — тушеную рыбу с рисом. Ела в комнате перед телевизором, за овальным столиком, покрытым цветастой скатертью и поверх нее еще прозрачной пленкой. Не доев, она отставила тарелку в сторону.
Кровать с нейлоновой москитной сеткой на крючьях была аккуратно застелена. Она опустила сетку, подоткнула ее по бокам, разобрала постель, отметила, что ночника у постели нет, только верхнее освещение, почитать не получится. Гори просто лежала в темноте и наконец всего на несколько часов уснула.
Ее разбудили карканьем вороны. Она встала с постели и вышла на балкон, увидела мутный молочный рассвет, какой бывает только высоко в горах, а никак не на равнине.
На тесном балкончике места хватало только для пластмассовой табуретки и маленького тазика для замачивания белья.
Внизу — пустынная улица, еще закрытые магазины и киоски. Тротуар уже подмели и даже полили водой. К озеру на утреннюю прогулку идет всего несколько человек — по одному и парочками. На противоположной стороне улицы уже начинает работать лавочка с газетами, фруктами, водой в бутылках и чаем.
Уличный уборщик уже переместился в следующий квартал. Вдалеке слышен грохот транспорта. Скоро он станет непрерывным и всеподавляющим.
Она прижалась к перилам балкона. Посмотрела вниз. Как высоко! В душе волной поднималось отчаяние. А еще ощущение ясности. И порыв.
Вот тут — подходящее место. За этим она и приехала. Вернулась в родные края, чтобы попрощаться.
Она представила себе, как закидывает на перила сначала одну ногу, потом другую… Ничто не держало ее здесь, в этом мире, ничто не тянуло назад. Всего несколько секунд, и ее время на земле закончится.
Сорок лет назад у нее не хватило на это духу. У нее внутри тогда находилась Бела, и Гори не ощущала вокруг себя этой пустоты, этой бессмысленной оболочки никчемного бытия.
Ей вспомнился Кану Санъял и женщина, нашедшая его мертвое тело. Женщина, как Абха, заботилась о его ежедневных потребностях.
А вдруг внизу будет кто-то проходить в этот момент? Возвращаясь с прогулки у озера, увидит, как она падает. Поймет: ее уже нельзя спасти, и торопливо прикроет глаза ладонями, поспешит отвернуться.
Она закрыла глаза. В голове пустота. Только один настоящий момент — ни прошлого, ни будущего. Момент, которого она до сих пор ни разу не видела. Она полагала, что это походит на состояние, если посмотреть на ослепительное солнце. Но ей не хотелось зажмуриться.
Потом, одну за другой, она начала сбрасывать с себя вещи, будто это оковы. Избавляться от тяжести — так она снимала с себя металлические браслеты после гибели Удаяна. Перед ней мгновенно промелькнуло: Удаяна она видит с террасы в Толлиганге, видит маленькую Белу в их доме, видит полицейского под окошком за руку с маленьким сыном.
И последнее воспоминание: Удаян стоит рядом с ней на балконе в северной Калькутте. Они смотрят вниз на улицу, и он расспрашивает о ее жизни, хочет узнать ее лучше. Они находятся близко-близко друг к другу, всего несколько дюймов. А перед ними расстилается будущее. В тот момент жизнь ее началась заново, началась во второй раз.
И она сейчас опять на балконе перед перилами, посмотрела на то место, куда должна была упасть. И вспомнился трепет, охватывавший ее при встрече с ним, вспомнилось ее обожание, ее восхищение им. И момент утраты, когда он ушел от нее навсегда. И как сжалось ее сердце, когда узнала, во что он вовлек ее тогда. И муки в момент рождения Белы уже после его ухода.
Она открыла глаза — его не было.
Утро вступило в свои права. Матери вели детишек в школу, мужчины и женщины торопились на работу. Во дворике картежники рассаживались вокруг дощатого стола. Настройщик сародов раскладывал на расстеленной прямо на тротуаре простыне сломанные инструменты, чьи струны ему предстояло натянуть за день.
Прямо под балконом Гори разложил товар зеленщик: красные помидоры, оранжевая морковка, зеленая стручковая фасоль. Сам уселся на потертой циновке, зазывая покупателей. Наладил весы, поставил гирьки. Уже успел обслужить одну покупательницу.
Тут появилась Абха — она шла готовить завтрак и заваривать чай. Задрав голову, она увидела Гори, показала ей свои покупки: связку бананов, бутылочку моющего средства, хлебный каравай. Другая ее рука держала газету.
— Что-нибудь еще надо?! — крикнула она.
— Нет, больше ничего!
А что ей еще надо? Она в конце недели покинет Колкату, чтобы вернуться к своей жизни. Когда Абха позвонила в дверь, Гори уже ушла с балкона, чтобы открыть ей.
Несколько месяцев спустя в Калифорнию пришло второе письмо из Род-Айленда.
На конверте светло-синими чернилами небрежно написан адрес — как только почтальон сумел разобрать его? И куда делся тот аккуратный почерк, которому Белу научили в школе? Но разобрать адрес все же возможно, поэтому оно и дошло до адресата.
Гори изучила конверт. На марке — лодочка с парусом. Она села за стол в своем патио и вскрыла письмо. В него были вложены два листка, один — рисунок Мегны, подписанный ее именем. На рисунке — широкая полоска синего неба, внизу полоска зеленой земли, а в белом пространстве между ними плывет разноцветная кошка.
Письмо на этот раз написано по-английски, никакого обращения ни к кому.
Мегна спрашивает о тебе. Может, она чувствует что-то, не знаю. Рассказывать ей все пока рано. Но когда-нибудь я объясню ей, кто ты такая и что ты сделала. Моя дочь обязательно узнает правду о тебе. Я ничего не прибавлю и ничего не скрою, скажу только правду. Если после этого она все равно захочет знаться с тобой и поддерживать с тобой отношения, то я, может, этому посодействую. Но это касается только ее, а не меня. Ты уже научила меня обходиться без твоей персоны, и про Удаяна мне большего знать не нужно. Но может быть, когда Мегна станет постарше, когда и она, и я будем готовы, то мы можем попробовать встретиться с тобой снова.
Ознакомительная версия.
