– Так тебе нужны ягодки? – Она помолчала, растягивая удовольствие. – Она этого, конечно, не знала, но хотя самолет «Дельты» улетал раньше, садился он на восемь минут позже, чем ее родной «Континентал»!
– Перестань! – застонала я, наслаждаясь этим новым известием, как великолепным вином. – Ты меня разыгрываешь!
Когда мы наконец распрощались, я была удивлена, увидев, что мы проболтали больше часа, словно закадычные подруги. Конечно, уже в понедельник мы вернулись к привычной, едва скрываемой неприязни, но с тех пор я стала чуть теплее относиться к Эмили. Разумеется, до этого звонка. Несмотря на вышеупомянутую тень симпатии, я вовсе не была расположена выслушивать назойливые требования, которые она собиралась обрушить на мою бедную голову.
– Ну и голос у тебя. Ты что, больна? – Я честно попыталась придать голосу оттенок сочувствия, но вопрос прозвучал агрессивно и подозрительно.
– Да, – выдавила она и разразилась сухим, надсадным кашлем, – очень больна.
Я никогда не верила тем, кто утверждал, что они очень больны: если врач не определил какое-нибудь непосредственно угрожающее жизни заболевание, значит, на работу идти ты можешь. Поэтому, когда Эмили перестала кашлять и заявила, что она очень больна, у меня и мысли не возникло, что в понедельник ее не будет на рабочем месте. Кроме того, двенадцатого октября она должна была лететь с Мирандой в Париж на весенние дефиле, а до двенадцатого оставалось всего четыре дня. Да и сама я перенесла на ногах две ангины, несколько бронхитов, множество пищевых отравлений и привыкла не обращать внимания на частые мучительные приступы «кашля курильщика».
Единственный раз я улизнула к врачу во время ангины, когда мне отчаянно нужны были антибиотики (я прошмыгнула мимо очереди и попросила осмотреть меня сразу же, без предварительной записи, а Миранда и Эмили думали, что я поехала искать новую машину для мистера Томлинсона). Для какой бы то ни было профилактики времени вовсе не оставалось. Я получила с дюжину многообещающих намеков от Маршалла, несколько записок от администраторов различных курортов, которым бы секретарша Миранды оказала честь своим посещением, и множество приглашений от специалистов по маникюру, педикюру и макияжу, но уже год не была даже у гинеколога и дантиста.
– И что я могу сделать? – спросила я, стараясь, чтобы это прозвучало непринужденно, но терялась в догадках, с чего это она звонит мне и говорит, что больна. Ведь мы и так обе знаем, что это совершенно не важно. Больна или нет, а в понедельник она должна быть на работе.
Она тяжело закашлялась, и я услышала, как булькает мокрота у нее в горле.
– Да, сейчас скажу. Господи, и ведь надо же, чтобы это случилось именно со мной!
– Да что? Что случилось?
– Я не могу поехать в Европу с Мирандой. У меня мононуклеоз.
– Что?
– Ты слышала. Ехать я не могу. Врач звонил, готовы анализы крови. Мне три недели нельзя выходить из дому.
Три недели! Это шутка, не иначе. Мне было не до сочувствия – я уже несколько месяцев только и жила мечтой о том, что обе они – Эмили и Миранда – уедут и оставят меня в покое.
– Эм, да она убьет тебя – тебе придется ехать! Она вообще знает?
На другом конце провода воцарилось зловещее молчание. Потом прозвучал ответ:
– Да, она знает.
– Ты ей звонила?
– Да. То есть на самом деле ей звонил мой врач, потому что мне бы она не поверила. Он сказал, что я могу заразить ее и всех остальных, и, в общем… – Она помедлила; по ее тону можно было предположить самое худшее.
– Что «в общем»? – ляпнула я, забыв об осторожности.
– В общем, она хочет, чтобы с ней поехала ты.
– Она хочет, чтобы с ней поехала я? Надо же! Что именно она сказала? Она не угрожала тебя уволить?
– Андреа, я… – Эмили судорожно закашлялась, и на мгновение я подумала, что она запросто может умереть там, на другом конце провода. – Я не шучу… Не шучу. Она сказала, что ей там всегда в помощники дают таких тупиц, что даже ты справишься лучше, чем они.
– Ну если так, то я, конечно, не против! Нет ничего лучше старой доброй лести, чтобы заставить человека что-нибудь сделать. Нет, правда, ей не стоило так меня нахваливать. Я вся краснею! – Я не знала, что сейчас для меня важнее: что Миранда хочет, чтобы я ехала с ней в Париж, или что она хочет этого только потому, что я чуть менее безнадежная идиотка, чем изможденные французские секретарши.
– Да хватит тебе, – прохрипела она, надсадно кашляя, что теперь уже начало меня раздражать, – ты просто счастливица. Я два года – целых два года – ждала этой поездки, и вот я не еду. Ты хоть понимаешь, какая это несправедливость?
– Еще бы! Это всеобщий закон подлости: эта поездка – твоя мечта, а для меня она – несчастье, и вот еду я, а не ты. Весело, да? Мне так смешно, прямо до чертиков, – бубнила я, не ощущая никакой радости.
– Ну хорошо, я понимаю, что тебе это не очень приятно, но ты же все равно ничего не можешь поделать. Я уже позвонила Джеффи, чтобы он заказывал для тебя одежду. А тебе много чего понадобится – для показов, ужинов, приема, который Миранда дает в отеле «Костес», – каждый раз все новое. Элисон займется косметикой. Стеф – обувью, сумочками и украшениями. У тебя всего четыре дня, так что завтра прямо с этого и начни, ладно?
– Поверить не могу, что она собирается взять с собой меня.
– Придется поверить, она явно не шутила. Меня всю неделю не будет в офисе, поэтому тебе еще надо…
– Что? Ты не будешь ходить даже в офис?
У меня никогда не бывало больничных и прогулов, но то же самое можно было сказать и об Эмили. Единственный раз, когда она чуть было не опоздала – но не опоздала! – был, когда умер ее прадедушка. Она тогда как-то сумела слетать домой в Филадельфию, побывать на похоронах и вернуться на работу – минута в минуту. Так и только так здесь все и делалось. Точка. Единственным основанием для невыхода на работу могли быть скоропостижная смерть (кого-нибудь из самых близких членов семьи), паралич (ваш собственный) и ядерная война (но только если правительство Соединенных Штатов официально объявило, что она коснется непосредственно Манхэттена). Таково было священное и нерушимое правило Миранды Пристли.
– Андреа, у меня мононуклеоз. Это очень заразно. И очень опасно. Я не могу выйти даже за кофе, не то что на работу. Миранда это понимает, поэтому тебе придется все взять на себя. А дел очень много.
– Понимает, говоришь? Да брось! Ну-ка, ну-ка, что конкретно она сказала? – Я никак не могла поверить, что Миранда сочла такую прозаическую вещь, как мононуклеоз, достаточным основанием для того, чтобы оставить человека в покое. – Доставь мне это маленькое удовольствие. Ведь мне теперь не позавидуешь.
Эмили вздохнула и – я не сомневалась – закатила глаза.
– Ну, она не была в восторге. Сама я с ней не говорила, но доктор сказал, она то и дело спрашивала: что, мононуклеоз – это «настоящая» болезнь или нет? Но когда он заверил ее, что это очень опасно, она проявила понимание.
Я расхохоталась:
– Не сомневаюсь, Эм, не сомневаюсь. В общем, не волнуйся ни о чем. Поправляйся, а я обо всем позабочусь.
– Я пришлю тебе список. Просто чтоб ты ничего не забыла.
– Ничего не забуду. В этом году она была в Европе четыре раза, я все усвоила. Я сниму деньги со счета, пару тысяч поменяю на франки и еще пару тысяч – на дорожные чеки и трижды перепроверю все ее встречи с парикмахерами и визажистами. Что еще? Да, и удостоверюсь, что на этот раз «Ритц» дал ей нужный мобильник, и поговорю со всеми водителями, чтобы они знали, что ни в коем случае нельзя заставлять ее ждать. Я уже думаю, кому оставить экземпляр ее расписания – его я тоже напечатаю, нет проблем, – и прослежу, чтобы все прошло как по маслу. Да, и ей, конечно, понадобится подробное расписание для близняшек – когда они учатся, когда делают уроки, когда играют, – а также расписания рабочего дня всех ее домочадцев. Вот видишь! Тебе нечего волноваться, у меня все под контролем.
– И не забудь про бархат, – выдавила она и привычно добавила: – И про шарфы.
– Ну конечно, не забуду! Они уже у меня в списке.
Когда Миранда собиралась паковать вещи – точнее, конечно, не она, а ее экономка, – мы с Эмили закупали объемистые рулоны бархата и привозили его к ней на квартиру. Там мы вместе с экономкой резали бархат и аккуратно упаковывали в него все вещи (каждую по отдельности), которые она намеревалась взять с собой. Затем бархатные свертки бережно укладывались в бесчисленные чемоданы от Луи Вюиттона вместе со множеством дополнительных отрезов – ведь первую партию бархата она выкинет сразу же, как только откроет в Париже свои чемоданы. В довершение ко всему половина одного чемодана бывала занята несколькими десятками оранжевых коробочек – в них содержались белые шарфы, каждый из которых будет вскоре потерян, умышленно где-нибудь оставлен или попросту выброшен.
