Изо всех сил стараясь изобразить сочувствие, я распрощалась с Эмили и пошла на поиски Лили. Та пластом лежала на диванчике, курила и потягивала из стакана для коктейлей прозрачную жидкость, которая явно не была водой.
– А я думала, мы решили не курить дома. – Я шлепнулась рядом с ней и тут же водрузила ноги на обшарпанный деревянный кофейный столик, который подарили нам мои родители. – Я, в общем, не против, но это было твое решение.
Лили нельзя было назвать заядлой курильщицей, как вашу покорную слугу; она курила, только когда была в подпитии, но никогда не покупала сигареты. А сейчас из нагрудного кармана ее не по размеру большой домашней сорочки выглядывала коробочка только что появившихся в продаже «Кэмел экстра-лайтс». Я слегка толкнула Лили ногой в шлепанце и показала глазами на сигареты; она протянула мне их вместе с зажигалкой.
– Я так и знала, что ты не будешь против, – она лениво затянулась, – у меня тут кое-какой должок, а это помогает сосредоточиться.
– Что еще за должок? – Я закурила и перебросила ей зажигалку. Она сильно отстала весной и в этом семестре. Если она хотела подтянуться и улучшить свой средний балл, ей надо было сдать семнадцать зачетов. Я посмотрела, как она снова затянулась, а потом запивает это удовольствие здоровенным глотком явно не безобидной жидкости. Что-то не похоже, что моя Лили на правильном пути.
Она тяжело, выразительно вздохнула и заговорила, даже не потрудившись вынуть изо рта сигарету. Сигарета подрагивала, сгоревший кончик грозил осыпаться в любой момент, и тогда она – с немытыми нечесаными волосами и размазанной косметикой – стала бы вылитой ответчицей из телешоу «Судья Джуди» (а может, истицей, все они одинаковые – беззубые, с сальными волосами, пустыми глазами и убогим словарным запасом).
– Статейку для какого-то академического журнала, которую никто никогда не будет читать, но которую я все равно должна написать, чтобы можно было сказать, что я публикуюсь.
– Ничего себе. И к какому это числу?
– К завтрашнему. – Абсолютное безразличие, полнейшая прострация.
– Завтрашнему? Ты серьезно?
Она бросила на меня предостерегающий взгляд – напоминание, что я на ее стороне.
– Да. Именно завтрашнему. И я правда попала, если учесть, что редактировать это должен был Мальчик-Фрейдист. Никому нет дела, что он спец в психологии, а не в русской литературе, он – кандидат, вот его и назначили. Но как ни бейся – в срок я не успеваю. Ну и хрен с ним.
И Лили снова отхлебнула из своего стакана. Она старалась глотать жидкость сразу, чтобы не чувствовать ее вкуса, но все равно поморщилась.
– Лил, что случилось? В последний раз, я помню, ты говорила, что вы решили не торопить события и что он – просто чудо. Это, конечно, было до появления в нашей квартире того урода, но…
Еще один предостерегающий взгляд, на этот раз довольно злой. Я и прежде заговаривала с ней о Чокнутом Панке, но так получалось, что мы никогда не оставались с глазу на глаз, да и времени на разговоры по душам ни у одной из нас не было.
Несколько раз я пыталась завести об этом речь, но она тут же меняла тему. Она, конечно, была смущена и пристыжена и согласилась с тем, что он отвратителен, но неизменно уходила от разговоров о том, что всему виной – неумеренность в выпивке.
– Да, похоже, в ту ночь я звонила Мальчику-Фрейдисту из «О-бара» и упрашивала прийти ко мне. – Она избегала смотреть мне в глаза и притворялась занятой пультом музыкального центра; все последнее время в квартире звучали одни и те же заунывные песни Джеффа Бэкли.
– И что? Он пришел и увидел, что ты с кем-то… э… разговариваешь? – Я старалась быть помягче, чтобы она не отдалилась от меня еще больше. В ее душе шла явная борьба. У нее были проблемы с учебой, выпивкой и парнями, и мне хотелось поговорить с ней. До сих пор она ничего от меня не скрывала – я была ее единственной близкой подругой, – но в последнее время она мало что мне рассказывала.
– Да нет, – горько проговорила она, – он примчался аж с Морнингсайд-Хайтс, но меня в «О-баре» уже не было. После этого он, похоже, позвонил мне на сотовый, и вышло так, что ответил Кении, и вообще все это…
– Кении?
– Ну, тот хмырь, которого я притащила к нам тогда, помнишь? – В ее голосе слышался сарказм, но на этот раз она улыбнулась.
– Ага. И наверное, Мальчику-Фрейдисту это не очень понравилось?
– Да, не слишком. Ну и ладно, легко началось, легко и закончилось, верно? – Ее бокал опустел, она побежала на кухню, и я увидела у нее в руках полупустую бутылку водки. Едва разбавив водку содовой, она снова плюхнулась на диван.
Я как раз собиралась осторожно спросить, почему она накачивается водкой, в то время как ее ждет несделанная работа назавтра, но тут раздался звонок домофона: я нажала кнопку и соединилась с консьержем.
– Кто это? – спросила я.
– Мистер Файнеман пришел навестить мисс Сакс, – объявил Джон официальным тоном, демонстрируя «мистеру Файнеману», а возможно, и кому-то еще, свою деловитость.
– Вот как? Хм, здорово. Пусть поднимается.
Лили взглянула на меня, подняла брови, и я поняла, что разговора у нас снова не выйдет.
– Ну и вид у тебя, – саркастически произнесла она. – Что, не очень-то ты рада, что твой парень преподнес тебе сюрприз?
– Конечно, рада, – защищаясь, возразила я, но обе мы знали, что я лгу.
Наши с Алексом отношения в последнее время были напряженными. Действительно напряженными. Мы прошли через все стадии романтических отношений и проделали это великолепно: спустя три года каждый из нас знал, что любит и в чем нуждается другой. Но в то время, что мы проводили порознь, он всего себя отдавал школе – брался за любую работу, занимался с ребятами после уроков и подхватывал всякую инициативу, какая только приходила кому-нибудь в голову. И когда мы наконец встречались, с ним было так же «занятно», как если бы мы были женаты тридцать лет. По общему молчаливому соглашению мы ждали конца этого года – года моего рабства, но я предпочитала не думать о том, какими станут наши отношения по истечении этого срока. Но все-таки почему два близких мне человека – сначала Джил (она на днях тоже позвонила мне посреди ночи, чтобы обсудить какие-то пустяки государственной важности), а теперь и Лили – намекают на то, что мы с Алексом в последнее время не ладим? В глубине души я признавала, что от Лили, несмотря на внушительные количества поглощаемого ею алкоголя, не укрылось главное: я вовсе не обрадовалась известию о приходе Алекса. Я страшно боялась сказать ему, что уезжаю в Европу, боялась бури эмоций, которая неизбежно за этим последует и которую я бы с удовольствием отложила на несколько дней. Лучше всего до того времени, как буду уже в Европе. Но ничего не поделаешь, вот он, уже стучит в мою дверь.
– Привет! – произнесла я, пожалуй, с чрезмерным энтузиазмом, открывая дверь и обнимая его за шею. – Какая приятная неожиданность!
– Я на минутку, ты ведь ничего не имеешь против, верно? Мы тут были неподалеку с Максом, и я подумал: забегу поздороваюсь.
– Ну конечно, какое там «против», я так рада! Заходи, заходи.
Я чувствовала, что тараторю как ненормальная, и любой психотерапевт с легкостью бы определил, что мое напускное оживление в действительности скрывало отсутствие эмоций.
Он схватил бутылку пива, поцеловал Лили в щеку и уселся в оранжевое кресло, которое мои родители сохранили в более или менее приличном состоянии еще с семидесятых, словно зная, что придет время презентовать его одному из своих отпрысков.
– Это по какому поводу? – кивнул он на стерео, откуда доносились надрывные завывания «Аллилуйи».
– Медитирую. А что? – отозвалась Лили.
– У меня есть кое-какие новости, – объявила я, стараясь, чтобы мой голос звучал радостно, и желая тем самым убедить и себя, и Алекса в том, что все идет как нельзя лучше. Он с таким удовольствием готовил нашу предстоящую встречу выпускников – я сама всячески его к этому поощряла, – и теперь, когда до нее оставалось меньше недели, было до безобразия жестоко ломать его планы и надежды. Мы однажды всю ночь напролет обсуждали, кого пригласить на нашу большую воскресную пирушку, и уже точно решили, где и с кем пропустим по маленькой перед субботним матчем между «нашими» и «Корнеллом».
Они оба выжидающе и не чувствуя никакого подвоха смотрели на меня, наконец Алекс спросил:
– Да? И какие?
– Мне только что позвонили – я на неделю лечу в Париж! – В эти слова я вложила преувеличенный восторг гинеколога, объявляющего бездетной паре, что у них будет двойня.
– Куда ты едешь? – переспросила Лили рассеянно и безо всякого интереса.
– Зачем это ты едешь? – одновременно с ней спросил Алекс, и вид у него был примерно такой, как если бы я объявила, что у меня положительный тест на сифилис.
– У Эмили мононуклеоз, и Миранда хочет, чтобы на показы с ней поехала я. Потрясающе, да? – Я улыбнулась фальшивейшей из улыбок. Господи, как тяжело. Мне и самой страшно не хотелось ехать, но хуже всего было то, что приходилось убеждать его, какая это чудесная возможность.
