Ознакомительная версия.
Я подняла голову, чтобы еще раз взглянуть на Дианин дом. Окна гостиной розовато светились, дамы уже шагали по траве, направляясь туда. Вот миссис Хупер, вот Дикки пристраивает в своем водянистом глазу монокль, вот Мария, вот Диана. Из ее прически выбилось несколько темных прядей, и ими играл ветер, нахлестывая ее по щекам. Экономка что-то ей сказала, она засмеялась. Потом закрыла дверь и повернула в замке ключ. Огни и смех Фелисити-Плейс были потеряны для меня навсегда.
Зная, как низко я успела пасть, вы могли бы предположить, что с меня сталось бы колотить в закрытую дверцу или взобраться на ворота и оттуда воззвать к моей прежней покровительнице. Нельзя сказать, что такие мысли не приходили мне в голову, пока я стояла и шмыгала носом в темном пустом переулке. Но я заглянула в глаза Дианы и не увидела в них ни искры снисхождения, страсти или похоти. Хуже того, ее приятельницы смотрели на меня точно так же. Могла ли я ним обратиться, могла ли рассчитывать, что явлюсь перед ними, как прежде, красивой и гордой?
От этой мысли слезы у меня полились еще обильней; наверное, я бы до утра просидела, рыдая, перед оградой. Но рядом что-то шевельнулось, и я увидела Зену: руки ее были скрещены на груди, лицо бледно, как полотно. Поглощенная собственным горем, я о ней совершенно забыла.
— Зена! — воскликнула я. — Вот так история! Что же нам делать?
— Что нам делать? — Ее тон, слова сильно отличались от прежних. — Что нам делать? Я знаю, что делать мне. Оставить вас здесь и надеяться, что эта женщина за вами вернется и возьмет обратно, чтобы вовсю над вами изгаляться. Это вам как раз поделом!
— Думаешь, она за мной вернется?
— Куда там, а уж за мной точно не вернется. Видите, куда нас завели ваши шелковые речи! На темную улицу, в январский холод, без шляпы, даже без пары панталон, без носового платка! В тюрьме и то лучше. Из-за вас я потеряла место, потеряла себя. Потеряла свои семь фунтов жалованья, которые берегла для колоний! Какая же я была дура, что позволила себя целовать! А вы-то какая были дура — это ж надо придумать, что хозяйка ничего не узнает! Так бы и дала вам по лицу!
— Ну так и дай! — всхлипнула я. — Поставь мне фингал под другой глаз — я это заслужила!
Но Зена только тряхнула головой, крепче обхватила себя руками и отвернулась.
Я утерла нос рукавом и постаралась немного успокоиться. Когда я, все еще одетая Антиноем, вывалилась за порог гостиной, только-только пробило полночь; с тех пор, по моим прикидкам, минуло лишь полчаса — и это пугало, ведь предстояло еще долго мерзнуть в ожидании рассвета. Я спросила самым смиренным тоном:
— Что мне делать, Зена? Что мне делать?
Она оглянулась.
— Наверное, вернуться к своим. У вас ведь есть родня? Друзья?
— Теперь никого…
Я снова принялась утирать слезы; Зена обернулась и закусила губу.
— Если у вас никого нет, тогда мы на равных: у меня тоже нет ни души, родня от меня отказались после истории с Агнес и полицией. — Взглянув на мой мешок, она толкнула его носком ботинка. — Не завалялось ли у вас где-нибудь монетки? Что там в мешке?
— Вся моя одежда. Мужское платье, с которым я явилась к Диане.
— Оно хорошее?
— Так я думала. — Я подняла голову. — Ты хочешь сказать, мы его наденем и сойдем за джентльменов?..
Наклонившись, Зена заглянула в мешок.
— Я хочу сказать, мы его продадим.
— Продадим? — Продать мою гвардейскую униформу и оксфордские штаны? — Не знаю…
Зена подышала себе на пальцы.
— Выбор за вами, мисс: либо продать платье, либо встать под фонарем на Эджвер-роуд и предлагать себя джентльменам…
*
Мы продали мои наряды. Продали старьевщику, державшему палатку на рынке у Килборн-роуд. Когда Зена его нашла, он уже паковал мешки: торговля на рынке продолжалась за полночь, но к нашему прибытию тачки по большей части опустели, на улице скопились горы мусора, торговцы тушили бензиновые лампы и опорожняли ведра в канавы. Едва мы приблизились, старьевщик заявил:
— Вы опоздали, я уже свернул торговлю. — Но когда Зена вытащила из мешка одежду, он наклонился и засопел. — Солдатские тряпки не стоило бы и на прилавок выкладывать. — Старьевщик накинул себе на руку и расправил мундир. — Но я его возьму ради саржи, из него можно выкроить нарядный жилет. Пиджак и брюки недурны, туфли тоже. Плачу гинею за все про все.
— Гинею? — Я вскинула брови.
— Больше вам сегодня никто не даст. — Старьевщик снова засопел. — Добро-то небось только-только уведенное.
— Никакое оно не уведенное, — вмешалась Зена. — Но пусть будет гинея; пусть будет фунт, но только приложите к нему то-се из дамского туалета и пару шляпок.
Панталоны и чулки, которые он нам продал, порыжели от старости, шляпки были жуткие, к тому же мы так и не получили корсетов. Но Зена как будто осталась довольна сделкой. Положив в карман деньги, она отвела меня к палатке, где продавали печеный картофель, и мы взяли по картофелине и чашку чаю на двоих. Картошка отдавала глиной. Чай был не чай, а подкрашенная вода. Но в палатке горела жаровня, и мы отогрелись.
Как я уже сказала, Зена после нашего изгнания сделалась другим человеком. Она не тряслась (на сей раз тряслась я), держалась уверенно и покровительственно и знала как будто все ходы и выходы. Прежде я тоже чувствовала себя на улице как дома, но теперь норовила уцепиться за Зенину руку. Все, что я могла, — это тащиться за ней по пятам и ныть: «А что мы теперь будем делать, Зена?», или: «Ох, Зена, ну и холодина!», или даже: «А как ты думаешь, что они сейчас делают там, на Фелисити-Плейс? Подумать только: она в самом деле выкинула меня за порог!»
— Мисс, — проговорила наконец Зена, — не примите за обиду, но если вы не заткнетесь, мне придется смазать вас по физиономии!
— Прости, Зена, — извинилась я.
Под конец она разговорилась с какой-то девицей легкого поведения и узнала от нее про расположенные неподалеку меблированные комнаты, куда вроде бы пускали постояльцев всю ночь. Это оказалось жуткое место: одна общая комната для женщин и одна для мужчин, и все там беспрерывно кашляли. Нам с Зеной досталась на двоих одна кровать; Зена легла одетой, чтобы было теплее, но я не хотела ходить в мятом, поэтому сняла платье и положила под матрас, чтобы оно расправилось за ночь.
Мы лежали вытянувшиеся и застывшие, на одной и той же кусачей подушечке, но Зена повернулась ко мне спиной и крепко зажмурила глаза. Кашель не смолкал, щека болела, на душе скребли кошки, и я никак не могла уснуть. Зена задрожала, и я положила ладонь ей на плечо. Она не оттолкнула мою руку, я придвинулась чуть ближе и прошептала:
— Ох, Зена, как вспомню все это, так сон бежит прочь.
— Еще бы.
Я содрогнулась.
— Ты на меня злишься, Зена? (Она молчала.) — Если злишься, я тебя понимаю. Но знала бы ты, как я раскаиваюсь!
Тут женщина на соседней кровати вскрикнула (наверное, была пьяна), мы дернулись и наши лица оказались совсем рядом. Веки Зены были плотно сомкнуты, но я знала, что она слушает. Я вспомнила, что несколько часов назад мы тоже лежали рядом, но было это совсем по-другому. При нынешних несчастных обстоятельствах страсти во мне потухли, но, считая необходимым сказать то, о чем мы обе промолчали, я шепнула:
— Принесла же нелегкая Диану! Нам было так хорошо, — правда? — пока она не вмешалась…
Зена открыла глаза.
— Да-да, — отозвалась она печально. — Это всегда бывает хорошо, перед тем как попадешься.
Она поглядела на меня и вздохнула.
— Не все потеряно, Зена… правда? Ты единственная в городе розовая, кого я теперь знаю, и раз у тебя тоже никого нет, я думаю… мы ведь могли бы неплохо устроиться? Найдем где-нибудь меблированную комнату. Ты можешь наняться швеей или прислугой. Я куплю себе другой костюм, а когда заживет лицо… я знаю два-три фокуса, чтобы заработать деньги. За какой-нибудь месяц мы вернем твои семь фунтов. Да скоро мы и все двадцать скопим. Потом ты сможешь, как задумала, отправиться в колонии, и я… — я судорожно вздохнула, — я вместе с тобой. Ты говорила, хозяйка меблированных комнат там никогда не останется без работы, а тамошним джентльменам наверняка требуются мальчики… будь это даже в Австралии, так?
Она смотрела и слушала молча. Наклонила голову и едва-едва коснулась моих губ. Потом она отвернулась, и я наконец заснула.
Когда я проснулась, за окном уже было светло. Соседки по комнате кашляли, отхаркивались, вполголоса брюзжали, обсуждая прошедшую ночь и предстоящий день. Я лежала с закрытыми глазами, заслоняя ладонями лицо, чтобы не глядеть на них и на убогий мир, который мне приходилось с ними делить. Мысли мои были о Зене и о плане, который я ей предложила; это будет трудно, думала я, чертовски трудно, но главная тяжесть падет не на меня, а на Зену. Без Зены мне пришлось бы совсем худо…
Ознакомительная версия.
