Ознакомительная версия.
Отлепив наконец ладони от лица, я осмотрела кровать: рядом со мной было пусто. Зена исчезла. Деньги исчезли тоже. Она поднялась на заре, как привычно домашней прислуге, и оставила меня, спящую, ни с чем.
*
Как ни странно, это открытие не очень меня взволновало; думаю, я попала в такую глубокую дыру, что меня уже было ничем не удивить. Я встала, извлекла из-под матраса платье (оно помялось больше прежнего), застегнула пуговицы. Пьянчужка с соседней кровати купила за полпенни тазик теплой воды и, помывшись сама, уступила его мне; я очистила с лица последние крупинки застывшей крови и пригладила волосы. Поглядевшись в приклеенный к стене осколок зеркала, я сравнила свое лицо с личиком восковой куклы, которую слишком близко поднесли к спиртовке. Когда я ступила на ноги, их пронзила резкая боль: туфли были те самые, которые я носила, когда занималась проституцией, но то ли с тех пор у меня выросла нога, то ли я привыкла к мягкой коже — так или иначе, во время путешествия но Килборн-роуд я натоптала себе волдыри, сейчас они лопнули, чулки елозили по влажной ране.
Нам не было позволено задержаться в спальне: в одиннадцать явилась женщина с метлой и нас выжила. Несколько шагов я прошла рядом с пьянчужкой. Когда мы расставались в конце Мейда-Вейл, она вытащила крохотный фунтик табаку, скрутила две тонюсеньких сигаретки и одну дала мне. Табак, сказала она, лучшее средство против синяков. Сидя на лавочке, я курила, пока не обожгла себе пальцы, а потом задумалась о своем плачевном положении.
А оно, в конце концов, не было столь уж мне незнакомо. Такой же замерзшей, побитой и несчастной я чувствовала себя четыре года назад, после бегства со Стамфорд-Хилл. Правда, тогда у меня, по крайней мере, были деньги и красивая одежда; я располагала едой, сигаретами, всем, что требовалось если не для счастья, то для жизни. Сейчас у меня не было ничего. Меня подташнивало от голода и с похмелья; чтобы купить себе хотя бы кулечек угрей за пенни, нужно было просить милостыню или, как советовала Зена, предлагать себя как проститутка где-нибудь у сырой стены. Просить о милости и деньгах тех самых джентльменов, которые еще две недели назад завидовали покрою моего пиджака и блеску запонок, когда я проходила мимо под руку с Дианой? Сама мысль об этом была мне ненавистна. Но еще больше отвращала меня идея, что один из таких джентльменов воспользуется мной как девушкой.
Я встала; было слишком холодно, чтобы просидеть весь день на лавочке. Мне вспомнились вчерашние слова Зены о том, что нужно обратиться к своим людям, они меня примут. Я сказала, что у меня их нет, но теперь мне пришло в голову, что кое-где можно было бы попытать счастья. Я не имела в виду своих настоящих родных из Уитстейбла; с ними, как мне тогда казалось, было покончено навсегда. Я подумала не о них, а о женщине, которая как-то заменила мне мать, и о ее дочери, заменившей мне сестру. Я подумала о миссис Милн и Грейси. С ними я не виделась уже полтора года. Я обещала их навестить, но у меня не было такой возможности. Обещала послать им мой адрес, но не отправила даже записки, где было бы сказано, что я по ним скучаю, не отправила даже открытки к дню рождения Грейси. Истина заключалась в том, что после первых странных дней на Фелисити-Плейс я вовсе перестала по ним скучать. Но теперь, вспоминая их доброту, я чуть не расплакалась. Диана с Зеной сделали из меня парию, но миссис Милн — я в этом не сомневалась! — просто обязана была принять меня обратно.
И я поплелась с Мейда-Вейл на Грин-стрит — поплелась несчастная, пристыженная, на больных ногах, словно ступала босиком по ножам. Дом показался мне обшарпанным, но я уже знала, как это бывает: переедешь в жилье классом выше, а потом удивляешься жалкому виду своих прежних мест. В дверях не было ни цветка, ни трехногой кошечки — но это, конечно, из-за промозглой зимней погоды. Однако голова моя была занята только моими собственными несчастьями; когда на звон колокольчика дверь не открылась, я подумала: ладно, посижу пока на ступеньках, миссис Милн никогда надолго не выходит, а если я околею от холода, то так мне и надо…
Но, приникнув к окошку рядом с дверью, я увидела голые стены холла; картинки Грейси, «Свет мира», индусский идол — все исчезло, остались только отпечатки там, где они висели. Меня затрясло. Схватив дверной молоток, я отчаянно заколотила в дверь, закричала в отверстие для писем: «Миссис Милн! Миссис Милн!» и: «Грейси! Грейс Милн!» Но звуки падали в пустоту, в холле все так же царила темнота.
Потом из многоквартирного дома напротив донесся крик:
— Вы ищете старую леди и ее дочь, милочка? А они уехали — уже месяц тому!
Я обернулась и подняла взгляд. Ко мне обращался мужчина, стоявший на балконе. Я отошла от двери и, глядя несчастными глазами, спросила:
— Куда уехали?
Незнакомец пожал плечами.
— Слышал, что к сестре. Леди осенью сильно заболела, а девочка — вы ведь знаете? — не большого ума, так что оставлять их вдвоем было нельзя. Мебель они вывезли, а дом как будто пойдет на продажу… — Он поглядел на мою щеку. — Э, какой же у вас славненький фонарь под глазом, — сказал он так, словно я могла о нем не знать. — Точь-в-точь как в песне — разве нет? Только там два фонаря, а у вас один!
Я стояла и тряслась, а незнакомец смеялся. На балконе появилась светловолосая девчушка, схватилась за поручень и просунула ногу между стояками. Я спросила:
— А где живет эта леди — сестра, к которой они уехали?
Мужчина потянул себя за ухо и сделал задумчивое лицо.
— Мне говорили, но я позабыл… Вроде бы в Бристоле, а может, в Бате…
— Выходит, не в Лондоне?
— Нет, точно не в Лондоне. Может, в Брайтоне?..
Отвернувшись, я стала рассматривать дом миссис Милн — окно моей прежней комнаты и балкон, где мне так нравилось летом проводить время. Когда я снова бросила взгляд на мужчину, девочка сидела у него на руках и ветер трепал ее золотистые волосы. И тут я их обоих узнала: это были отец и дочь, которые хлопали в ладоши под звуки мандолины, и происходило это в благоуханный июньский вечер, на той неделе, когда я познакомилась с Дианой. Они лишились жилья, и для них нашли другое. Их навещала благотворительница с романтическим именем.
Флоренс! Надо же, она сохранилась у меня в памяти. Больше года я ни разу о ней не вспоминала.
Вот бы увидеться с ней сейчас! Она подыскивает жилье для бедных; могла бы найти и для меня. Она была добра ко мне однажды — не проявит ли доброту и вторично, если я к ней обращусь? Мне вспомнилось ее милое лицо, вьющиеся волосы. Я потеряла Диану, потеряла Зену, а теперь и миссис Милн с Грейс. Во всем Лондоне у меня не осталось более близкого человека, чем Флоренс, а именно в близком человеке я сейчас отчаянно нуждалась.
Мужчина на балконе повернулся ко мне спиной. Я окликнула его:
— Эй, мистер! — Подошла ближе и задрала голову: отец с дочерью перегнулись через балконную ограду, девочка походила на ангела на плафоне церкви. — Вы меня не знаете, но я жила здесь прежде, у миссис Милн. Я ищу девушку, которая навещала вас в тот день, когда вы вселились. Она работает на тех людей, которые нашли для вас эту квартиру.
Он сдвинул брови.
— Девушку, говорите?
— Девушку с кудрявыми волосами. У нее обычная внешность, а зовут ее Флоренс. Вспоминаете, о ком я говорю? Может, у вас сохранилось название благотворительной организации, где она работала? Руководительницей там дама, очень умная на вид. Она еще играла на мандолине.
Мужчина по-прежнему хмурился и скреб себе голову, но когда я привела последнюю подробность, его взгляд просветлел.
— Ах, она. Ну как же, помню. И девушка, ее помощница, она ведь ваша приятельница?
Я подтвердила.
— А их благотворительная организация? Помните, как она называется и где находится контора?
— Контора? Дайте подумать… Я был там однажды; но вспомню ли номер дома? В точности знаю только — это у Ангела, в Излингтоне.
— Рядом с Сэмом Коллинзом?
— За Сэмом Коллинзом, на Аппер-стрит. Не доходя почты. Маленькая дверца по левую сторону, где-то между пивной и портняжной мастерской…
Я знала это место и решила, что этих сведений мне хватит. Я поблагодарила, мужчина улыбнулся.
— Вот так славненький фонарь под глазом, — повторил он, обращаясь на сей раз к своей дочери. — Точь-в-точь как в песне, а, Бетти?
*
Я чувствовала себя так, словно целый месяц шагала без остановки. Похоже было, что ботинки протерли в чулках дыры и елозят теперь по голой коже пальцев, пяток, лодыжек. Я не присела снова на лавочку, чтобы развязать шнурки и проверить. Ветер чуть усилился, небо — это в два часа дня! — сделалось серым как свинец. В котором часу обычно закрываются благотворительные конторы, я не имела понятия; скоро ли я найду ту, что мне нужна, тоже было неясно, равно как и то, застану ли я там Флоренс. И вот я, сбивая ноги в кровь, спешила на Пентонвилл-Хилл, а по пути обдумывала, что скажу при встрече Флоренс. Это оказалось трудной задачей. В конце концов, мы были едва знакомы; хуже того — я не могла не вспомнить, как однажды назначила ей встречу и обманула. Да узнает ли она меня вообще? На угрюмой Грин-стрит я в этом не сомневалась, но теперь с каждым болезненным шагом теряла уверенность.
Ознакомительная версия.
