Ознакомительная версия.
…Напоследок — ожидание вылета в VIP-зале, в котором сидим только я и еще одна пара: молодой человек, тот самый, что летел сюда со мною, так желал припасть к родной земле и так скоро, как выяснилось, вновь ее покидал, и юная с ним, длинноногая спутница.
Он кричал кому-то в мобильник: — ну, короче, нас тут обыскивают, и типа допрос снимают… Сейчас заломят-поведут… Все, короче, — целую в десны!!!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
глава двадцать шестая. «…и колеблются основы земли»
На элитарную телепередачу «Ультра-литература» Марина явилась веселая, раскованная, — как всегда. После долгой прогулки по летней зеленой Москве. Конечно же, опоздала, поэтому сразу ее усадили гримироваться. Зашел ведущий, Кирильцев, предупредил:
— Мы с тобой поговорим о Войновиче.
Не отрывая взгляда от зеркала, Марина сказала легко, через плечо:
— А я его не читала.
Повисла пауза, как пишут в подобных случаях. Все окоченели — редактора, гример, операторы и осветители…
— Как?! Вы не читали Войновича?
— А что там? — доброжелательно спросила Марина, — ну-ка, расскажите мне быстренько, — о чем там, кто там герой? Сделайте мне ресницы подлиннее…
— Ну… как же… Ты что, не читала «Чонкина»? — спросил великолепный Кирильцев.
— Нет, а что? Ну, давайте, расскажите мне по-быстрому, а я всегда готова поддержать разговор… Мы что, передачу о Войновиче делаем? Я могу. Там — когда происходит? Война? Какая? Про что? Да вы, друзья мои, сами ничего не знаете… Забыли уже… Сделайте мне тогда румянец во всю щеку!
— Ну, там он хохмит… — наконец выдавила помощник режиссера Ира.
— Ага, это что, — нечто среднее между «Василием Теркиным» и «Приключениями Швейка»?
— Да нет… — с досадой проговорил Кирильцев. — Девочки, принесите энциклопедию…
Пока Марине делали начес и пудрили нос, кто-то приволок энциклопедию, нервно, всей группой, искали нужную страницу, наконец открыли ее и прочли, что знаменитый роман Владимира Войновича «Чонкин» по литературному своему исполнению представляет нечто среднее между «Теркиным» и «Приключениями Швейка»…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я в это время сидела на террасе кафе, в скверике перед консерваторией, где мы договорились встретиться. Большая Никитская улица — плотная, неширокая, очень по-столичному насыщенная, кипела пешеходами, машинами, велосипедистами.
Я пила чай без сахара и разглядывала купол церкви наискосок напротив — звездчатый, как елочная игрушка… И думала о том, что торцы старых домов — желтые, осыпающиеся известкой и осколками красных кирпичей, — на всех этих Масловках, Мясницких, Пятницких, Ордынках, — разоблачают тайны квартир. Словно разрезали дом гигантским ножом, а на срезе — окна не вровень, а вразнобой, одно выше, другое ниже… как разбросанные по столу карты…
За соседним столиком сидела целая компания.
Женщина, по виду японка, обернулась и спросила у приблизившейся к ним девушки в длинном черном, явно концертном платье… — …Отыграла?!
Мне одного взгляда на нее, на этот багровый желвак слева на шее достаточно было, чтобы определить — на каком инструменте она «отыграла». Родимый знак скрипачей, родимое уродство цеха… Девушка была хрупкой, черноволосой, очень красивой, несколько сутулой. Облокотившись на перила террасы, она тихо и освобожденно улыбалась, положив щеку на сгиб локтя. Несколько минут что-то неразборчиво для меня они обсуждали, я не прислушивалась…
Странно, что и спустя двадцать пять лет после расставания с моим ремеслом, все это — всех этих людей, бурлящую и бубнящую музыку из окон, я до сих пор воспринимала как свою братву, своих людей, мой цех…
Наконец явилась Марина, и мир вокруг, — как обычно, — сразу удвоился, расцветился, раздался и одновременно — как под линзой — выпер, — мы стали спускаться вниз по улице, и сразу перед нами, за нами и вокруг нас закружились сумасшедшие старухи и бомжи, замелькали по правому и левому борту «кислотные», как говорят теперь, юнцы и юницы с оголтелыми физиономиями.
Первой — набежала, как волна, растрепанная баба в шароварах из материи в турецкий огурец.
— Вы не знаете где акции? — тревожно-умоляюще воскликнула она. — Где здесь продажа акций?
И не дожидаясь растерянного нашего ответа, устремилась дальше. На углу висела реклама «Продажа…» — но не акций, а авиабилетов. Кстати, за углом, на Большой Никитской, к дверям одной забегаловки вынесли треногу, на которой было-таки вывешено: «Акция — Японский ланч». Но и это была, скорее всего, не та акция. Улица кренилась, растягивалась и строила рожи, как в кривых зеркалах.
Это проверенный эффект: просто мы с Мариной вышли на охоту. И весь мир подготовился, выстроился, расселся на лучших, передних местах — поглазеть на нас вволю, — мир безошибочно чувствует клоунов.
Словом, мы шли, а они так и сигали мимо — по одиночке, парами и стайками, словно просились на страницы ненаписанных еще книг. Мелькнула старуха в каракулевой шубе — это в сентябре-то! Потом сзади, с громкими криками: — Скотина, скотина еврей Кац, — ты такой же мэр, как я пьяная! — с нами поравнялась и обогнала нас совершенно пьяная, на опухших старых ногах, с седой стрижкой учительницы младших классов на пенсии (а может быть, она и была учительницей младших классов на пенсии?) фурия. Затем проскакала девица в колготках, алых, как вечерняя заря перед дождем…
Неожиданно по правому борту возникла ослепительная витрина очень дорогого магазина ковров; Марина толкнула дверь и затянула меня внутрь.
На полу и на стенах красовались персидские ковры авторской работы — ни одного повторения, каждый тысяч по пять, по семь «зеленых». И как бывает в таких никчемно-роскошных бутиках, — к нам сразу устремились трое предупредительных молодых людей, до той поры в полной нирване блуждающих средь ковров, как юные восточные принцы по дворцу падишаха.
Мы немедленно подхватили «оп-ля!», — Марина предъявила свой бессрочный пропуск в колумбарий Ваганьковского кладбища, молодые люди уставились в него, переглянулись и растерянно посторонились… Мы ринулись в просторы радужного ворса, всячески показывая, что не прочь подыскать штуку-другую вот этих вот, — для своих загородных вилл…
Марина остановилась над стопой волшебных ковров-самолетов, расстеленных на полу, принялась ахать, припадать к ним, как мусульманин в молитвенном трансе, нежно гладить ворс и объяснять мальчикам — сколько тут узелков в узоре, и какая техника, и как достигается такой размытый нежный цвет, — мол, ковры моют в семи водах, — ну, и прочие глупости.
Мальчики тоже опустились на корточки и, стремясь понравиться таким тонким ценителям, стали заворачивать ковры, как блины, один на другой, — чтобы показать расцветку еще одного, и еще одного… и вот, еще того, что под ним… А уж вот этого-то!.. И после каждого такого заворота, когда распахивалась нежно-палевая с бирюзой, или сине-бордовая, с райскими птицами, или кремово-розовая, с алым медальоном, тканая гладь, мы с Мариной долю секунды держали паузу, потом издавали протяжный стон, волнующе-восторженный вопль; то вскакивали и отбегали на шаг-другой, как живописец, оценивающий положенный на холст мазок, то вновь опускались на карачки, как мусульмане на хадже, припадали ладонями к нежной щетинке, к шелковым разводам, охали, томно вздыхали, закатывали глаза, качали головами, помавали руками…
Наши плутовские физиономии профессиональных коверных озарялись все новыми и новыми отсветами райских узоров на павлиньих хвостах…
— Вот, пожалуй, этот — в залу… — говорила мне Марина громким полушепотом…
— Нет, — возражала я горячо, — в залу больше подходит малиновый с колокольцами. А тот, с розовыми фазанами, — в кабинет…
Кажется, если б в момент распростертого нашего восторга один из ковров поднялся вдруг в воздух, унося нас обеих к чертовой матери, мальчики совсем бы не удивились.
В завершение заложив еще один вираж по этому зачарованному царству радужного ворса, в котором, разумеется, никогда ничего не собирались покупать, и самым величавым образом распрощавшись с юнцами, две моложавые дамы — престарелые опытные комедиантки, — отчалили в дальнейший круиз по Тверскому бульвару…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ежегодный грандиозный Слет синдиков в этом году начальство собрало в Минске. Это была старая добрая традиция — свезти в какой-нибудь недурственный отель все коллегии из стран бывшего СССР, ухнув на трехдневные бдения, обеды, экскурсии и банкеты страшные, непредставимые деньжищи…
Первое время я, со свойственной мне убогой мелкой хозяйственностью, пыталась выяснить у Яши — зачем Синдикату такие гигантские траты и почему бы не потратить деньги толково, с пользой для дела. Отвлекаясь от какого-нибудь докладчика, который открывал новые, неизвестные мне доселе данные, я снова и снова приставала к нему с идиотскими вопросами:
Ознакомительная версия.
