— Кто? — спросил Фескет, поглядев на него с недоверием.
— Голубой «опель». На дверцах у него нарисованы белые кресты, как на машине «скорой помощи». Если рассуждать логически, в данный момент он направляется к границе.
Он говорил одновременно и по-немецки, и по-испански, с синтаксисом, не свойственным ни одному языку. Один Бог знает, что из его слов поняли капитан «Кап Фрио» и лейтенант Фескет. Полковнику это уже было совершенно безразлично.
— Надо их догнать, — сказал Фескет.
— Герберт Штрассер, — повторил капитан парохода. — Возможно, это не фамилия. Возможно, какой-нибудь городок в Вестфалии. Или улица в Германии.
— Улица в Гамбурге, — внезапно сказал Полковник.
— Was nimmt man hinuber?[131] — заметил капитан. — Что может человек везти в это место, на Гербертштрассе? Шлюх, кукол. Радиоаппаратура там никому не нужна.
Полковник пристально смотрел на него, боком ощущая холод «вальтера».
— Я знаю, где эта улица. Поеду их искать. Лейтенант, вы едете? Принесите свои вещи.
Машина долго не заводилась. Желтое солнце над рекой стало красным. Было еще рано, однако на всех углах уже двигались медленные вереницы проституток — девицы в этот вечер были цветущие и задорные, не боящиеся яркого света. Полковник проезжал по улочкам, нисколько не похожим на те, что он видел ночью: Реепербан, на которую он всего несколько часов назад никак не мог выйти, теперь то и дело попадалась на его пути. Наконец он выехал на площадь Ганс-Альберс. Вражеский голубой «опель» стоял перед отелем «Келлер».
— Это они, — сказал Полковник.
— Может быть, они в отеле? — предположил Фескет.
— Нет. Они на Гербертштрассе. Машину оставили здесь, потому что на той улице стоянка запрещена. Та улица вроде внутреннего двора. При входе стоит гигант-тяжеловес. Хотите револьвер? Вероятно, нам придется сражаться.
— Вы думаете, Ее увез Отряд Мести?
— Уверен, что это они. Те самые, что сошли на берег в Роттердаме. Надо спешить.
Фескет остановился посреди площади и уставился на Полковника своими большими грустными глазами.
— Почему вы меня ненавидите? — спросил он вдруг.
— Вовсе я вас не ненавижу. Вы слабак, лейтенант. Слабакам не место в армии.
— Нет, я сильный человек. Я Ее привез вам. Никто другой не привез бы.
— Не такой уж сильный. Ее у вас забрали, — сказал Полковник. — А теперь — чего вы хотите?
— Письма, фотографии, доказательства того, в чем меня обвиняют.
— Доказательств нет. Единственное — это донесение одного курсанта, причем давнее. Оно есть в вашем деле, лейтенант, но только я провел опрос, который следовало провести. Идете вы или не идете?
— Дайте револьвер, — сказал Фескет.
Полковник приготовился встретиться с гигантом, охранявшим вход на Гербертштрассе, но там не было никого. Дверца в ограде была открыта, несколько мужчин уныло прохаживались между витринами, за которыми жизнь только еще пробуждалась. В некоторых аквариумах были задернуты шторы, и большинство клиентов разглядывали пару андрогинов в леопардовых шкурах, щелкавших в воздухе бичами из сыромятной кожи с шипами. Полковник, терзаемый нетерпением, смотрел на эту сцену презрительно. Фескет изумленно повторял:
— Прямо не верится. Как будто другой мир.
По мере приближения к выходу оба ускорили шаг. Полковник заглядывал в прихожие и прижимался лицом к стеклянным стенам, словно хотел проникнуть сквозь стекло в этот необычный театр. Перед последними витринами уже не было любопытствующих. За одной из них женщины с обнаженной грудью вязали распашонки и туфельки для новорожденных. В витрине напротив вяло танцевала валькирия с бычьей шеей, меж тем как другая блондинка в длинной белой тунике предавалась неге. У обеих глаза были закрыты, и в ультрафиолетовом свете они казались призраками.
Внезапно Полковник остановился.
— Это Она! — сдавленным голосом произнес он.
Да, было нелегко узнать Ее в этом порочном чуждом аквариуме. Ее уложили на диван в форме египетской ладьи с крокодильими лапами. Она лежала на боку, в положении, несвойственном покойникам, обернувшись лицом к оскорбительной уличной возне и сложив руки с переплетенными пальцами на поясе. Полковник сильно ударил по стеклу. Внутри валькирия, передвигаясь с преувеличенной медлительностью, приоткрыла незаметную дверцу в стеклянной стенке.
— Где те люди, которые привезли сюда эту женщину? — спросил он по-немецки, просовывая руку в проем, чтобы помешать закрыть дверь.
— Это кукла, — ответила валькирия. — Я ничего не знаю. Те, кто их покупает, еще не приходили.
— Я хочу ее купить, — сказал Полковник.
— Эта не продается. Ее держат как образец. Там, в задней комнате, есть много кукол вроде нее. Есть китаянки, африканки, греческие богини. Я лучше них. Я умею то, чего они не умеют.
Полковник наставил на нее свой «вальтер».
— Открой дверь, — сказал он. — Я хочу посмотреть на эту женщину вблизи.
— Дверь я открою, — сказала валькирия. — Но если вас застигнут, вам придется очень плохо.
Послышалось жужжанье засова, и Полковник увидел узкую прихожую, обитую черным бархатом. Салон аквариума был справа.
— Сюда, Фескет! — позвал Полковник. — Помогите мне взять Ее!
Но Фескета на Гербертштрассе уже не было, его и след простыл.
Держа револьвер наготове, Полковник перескочил из прихожей в салон и сразу очутился в зоне одуряющего ультрафиолетового света. Валькирия растерянно попятилась в угол. Полковник тоже растерялся, увидев наконец Персону так близко. Все, что с ним произошло в Гамбурге, казалось нереальным, словно то был не он, а кто-то другой. Озираясь, чтобы на него неожиданно не напали с флангов или с тыла, он осмотрел приметы: средний палец с отрезанной фалангой на правой руке и усеченную мочку левого уха. Потом отогнул правое ухо и с жадностью стал искать звездчатую метку. Это Она. Метка была на месте.
Он приподнял тело и взвалил его себе на плечи, как тип из «фольксвагена» накануне вечером. Затем направился к выходу из Гербертштрассе, но один из уже знакомых ему гигантов в котелке и плаще преградил дорогу и закричал своим странным контральто: «Komm her! Du kannst nicht!»[132]. Все повторялось; невообразимая реальность копировала самое себя, он проживал вторично эту воображаемую жизнь. Тогда Полковник двинулся обратно к площади Ганс-Альберс, надеясь, что Фескет, быть может, ждет его там, но ни Фескета, ни второго гиганта не было, зато первый наступал ему на пятки. Полковник повернулся к нему лицом с Нею на плече (у нее был вес тюля, вес воздуха, он узнал Ее по этой невесомости), угрожая «вальтером». Он увидел, что преследователь быстро скрылся в какой-то прихожей, — большего ему не надо было. Он выстрелил в воздух. От резкого звука выстрела время остановилось и солнце исчезло.. Полковник, нежно уложив Персону в свой белый «опель», тронулся в путь, понимая, что Фескет уже не придет и, вероятно, больше не появится на его пути никогда.
В Бонн он приехал, как и предполагал, около полуночи. По дороге дважды останавливался посмотреть на Нее: это был его трофей, его победа, но как знать, не слишком ли поздно он спас Ее, бедняжка, моя святая, моя любимая, о тебе совершенно не заботились, почти исчезло твое свечение, исчез аромат, что бы я делал без тебя, моя драгоценная, моя серебряная.
В эту ночь он с Нею не разлучался. В кузове осмотрел оставленные Фескетом вещи: в чемоданчике были только две грязные сорочки да несколько спортивных журналов. Перед рассветом он тихо вошел в свой дом, побрился и принял ванну, все время поглядывая на машину. Наблюдательный пункт был идеальный: гараж был виден изо всех окон, кроме окна гостиной. Два полицейских поста находились возле Веберштрассе, «фольксваген» посольского сторожа одиноко мокнул на обочине Боннгассе.
Полковник колебался, пойти ли в это утро работать в свой неуютный кабинет. С одной стороны, он не хотел разлучаться с Нею, с другой — опасался, что его столь долгое отсутствие вызовет в посольстве вопросы, на которые он не мог ответить. Он посмотрел на себя в зеркало. Вид был неважный. Тупая, упорная боль сжимала поясничные мышцы и принуждала его ходить согнувшись — тело мстило за часы пытки, проведенные за рулем. Пока солнце поднималось над суровым Рейном, он приготовил себе крепкий кофе.
Можно было и не глядеть на лицо жены, чтобы понять, что его ждут дурные вести. Он услышал шаги ее босых ног, шорох сорочки, хриплый, гневный голос:
— Исчезаешь, как привидение, и даже не поинтересуешься, что происходит с твоей семьей, — сказала она.
— Что тут может происходить, — возразил Полковник. — Если бы произошло что-нибудь серьезное, ты бы не залеживалась так поздно.
— Звонил посол. Ты должен вернуться в Буэнос-Айрес немедленно.
В его голове что-то обрушилось: любовь, гнев, вера в себя. Все, что было связано с его чувствами, рассыпалось вдребезги. Он услышал только грохот.
