Серега Никонов, поднявшись наверх и подойдя к самому краю, зажигал спички и бросал вниз — и ему казалось с каждым разом, что огненная черта короче. Надо бы всем уходить отсюда, пока не поздно. Вода быстро поднимается. А может, обман зрения? Может быть, спички отсырели?
Правда же, сидеть тут, загнав самих себя в западню? Но парни словно испытывали себя. В конце концов, если на самом деле начнется что-то ужасное, должны успеть сбежать хотя бы за бетонные столбы. Их-то уж, поди, река не повалит? Это как 12-этажный дом повалить. Парни курили и смотрели, как на западе гасло небо, как стали сизыми и лиловыми сопки, как умерла тонкая алая кайма на горизонте — словно спиралька электрической плитки лопнула. Под шум ветра и грохот парни громко переговаривались, даже анекдоты травили:
— Это мы, пиджа’ки, был ответ из шкафа… — и все равно напряженно ожидали чего-то необычайного, может быть, жуткого. Не зря же так долго и с такими предосторожностями к этим дням готовилась стройка.
— Руки гудят, — отозвался Серега. — Как трансформатор, ага.
— Я думал, сирены будут выть… народ сгонят на берега смотреть, — усмехнулся Леха-пропеллер. — Динамики врубят.
— Врубят еще, погоди, — отозвался важным баском Хрустов. — Всякому овощу свое время.
— А никого нет. Кроме нас и монтажников.
— А в котловане, — кивнул Серега за спину.
— Ну, в котловане. Если что, и они уйдут.
— Если что — и уйдем, ага?
— Повторяю, нам ничего не будет, — пробасил Хрустов. — Эта бетонная гора рассчитана выдержать удар атомной бомбы, понятно? Я, кстати, на заочный, на второй курс собираюсь поступить, сопромат учу. А ты, Серьга, думаешь учиться или нет?
Серега опустил голову.
— После армии… А что? Сдам за десятый — примут.
— Слышь, Серый, а чего ты с Ладой связался? — Леха огорченно чесал космы на затылке. — И не Лада она, а Лида, все же знают. Вот уйдешь в армию, вернешься через два года. Тебе двадцать один, а ей… прибавь как минимум пять. Ей замуж надо. С ней тут один уже переспал.
— Врешь, ты!.. — Никонов вскочил, голос у него задрожал от обиды. Он вцепился пальцами в ватник Лехи. — Ну, врешь же, а?..
— Да ну тебя н-на фиг! — говорил Леха. — Зачем мне врать?! Да у ней на морде написано, кто она такая. Вспомни, что Борис говорил про таких. Они с одними — женщины, а с другими — девушки, цветы нюхают…
«Нет, так нельзя!» — горестно вздохнул Хрустов и, поднявшись, несильно стукнул Леху в бок. Леха отлетел от Сереги и, кривясь, сплюнул.
— Я просил бы о женщинах выражаться языком изящным, — пробормотал Хрустов, окидывая взглядом бетонные балки, которые надо было все-таки попробовать наверх забросить и приварить за выступающие железные крюки и прутья. — А вас, Леня, персонально прошу — вообще эту тему не трогать.
Серега всхлипывал в стороне.
— Не верь! — зло закричал Лева, прекрасно зная, кто такая Лада. — Она лучше всех! Она прекрасна! Архангел чистой красоты!
— Она не шалашовка, ребята… — шептал Серега. — Она просто грустная. Я вот только не знаю, что еще надо, чтобы ее покорить… я и по фене, и в шахматы с ней играл и выиграл два раза!
— Всё! Работать! — одернул друзей Хрустов. — Сначала — работа! Сначала — подвиг! Тогда ты ее покоришь! Будет есть глазами!.. Где наш Маяковский?
Сидевший в стороне на досках Алексей Бойцов встал, отчужденно посмотрел на Хрустова.
— Не надо откалываться от коллектива! Ты поэт — встань себе на горло и сочини! Если тебя, говоря прямым текстом, мучает проблема Татьяны, так она и меня мучает… а самое главное — непонятно, которая из них какая… Вера у нас работает или Таня?
В самом деле, девушки вчера на танцах в клубе появились, похожие до смешного, как близняшки. И штормовки одинаковые купили, и сапожки на платформе, и на головах зеленые беретики. А волосы кудряшками распущены. Разве что можно по крохотной родинке Веру опознать, так и родинку эту Вера замазала, а Таня, наоборот, нарисовала помадой.
— Не горюй, старина! Поделим! Мне уже практически все равно, потому что я запутался. Читай стихи!
Алексей свел черные брови, скуластое лицо его посветлело. И хриплым голосом начал говорить в рифму:
— Мы пришли сюда и — мы уже не уйдем.
Здесь наша звезда,
здесь наша вода,
здесь наш дом.
Мы одолеем трудности, мы никогда не умрем.
Нет, я так не могу, ребята! То есть, могу, но получается интересно. Мне надо над блокнотиком поколдовать.
— Все равно гениально! — отрезал Хрустов. — Вперед!
Парни застропалили балку, кран задрал вверх стрелу и стал выбирать трос — балка, раскачиваясь на сильнейшем ветру, полезла к небу. Леха и Хрустов вскарабкались по лестнице на макушку столба над щитом — принимать груз и закреплять электросваркой. Вот и они, и балка сахарно освещены светом прожекторов — как космонавты в космосе. «Лишь бы не загремела бетонная балда, — думал Хрустов. — Не придавало бы кого! Но я понимаю так Васильева — чем выше ворота на тридцать седьмой, тем спокойнее людям в котловане, на них не полетят льдины. Ничего, как-нибудь…»
(Отсутствуют листа 2–3. Оставшиеся обгорели по краям — Р.С.)
…Около двенадцати часов ночи состоялось заседание штаба стройки.
— Кого нет, поднимите руки, — привычно пошутил Васильев.
Приехали Титов, Понькин и Таштыпов, из гостиницы позвонил Григорий Иванович — только, что прилетел, спрашивал, что нового. Алехин, Никифоров и прочие начальники с основных сооружений, казалось, решили здесь сегодня ночевать или байки рассказывать до утра. Распечатали пачки сигарет, чиркнули газовыми зажигалками — у каждого пламя длинное, как шпага, — видно, недавно заправили.
Васильев встал и предложил почтить минутой молчания память Игоря Михайловича Ивкина. Люди положили на стол желтые и красные каски, посреди стола давно погасла свеча, коротышка, похожая сейчас на крохотную балерину, изогнувшуюся в поклоне до полу.
— Товарищи, у кого что? — тихо спросил Васильев.
И слушая вечные их претензии друг к другу, он понимал: они обращаются к нему за советом или решением только потому, что так бывало всегда. Сейчас же мысли всех заняты совсем иным — но об этом не говорили. Сидели и ждали, как ждут брошенный вертикально вверх камень. Сами реку перегородили — сами пожинают первый ледоход…
(Бумага обгорела — Р.С.)
…поселок не спал. Пожилые люди, ссылаясь на ноющие кости, уверяли, что сегодня ночью пойдет. Да ледоход, можно сказать, уже наблюдался: смятые и раскрошенные льдины проскакивали через уцелевшие донные отверстия — и серозеленая шуга, выныривая под плотиной и рассыпаясь со звоном, как ящики со стеклом, крутилась в воронках и скатывалась к мосту. Но основная-то масса льда только еще собиралась в верхнем бьефе, и на любом расстоянии от плотины это чувствовалось. Волнение гнало людей из квартир и общежитии на улицу, на холмы. Слишком уж необычные условия для ледохода.
Ночь была беззвездная, а ветер усиливался. Сосны над поселком ходили, как тоненькие деревца, на мосту собралась толпа парней в белых рубашках, у многих в руках ружья и ракетницы, фонарики и гитары. То ли к бедствию готовились? То ли к празднику? Кто-то спел частушку:
Как во мраморном поселке
девки тоньше, чем иголки,
сунуть нитку не во что…
Извините, девочка!
Женский бедовый голос отвечал:
Эх ты, Baня, Ваня, Ваня,
Ваня стоеросовый!
У тебя чего в кармане?
Лучше б сок березовый!
(Бумага обгорела — Р.С.)
…быстро подъехали. Возле штаба стоял зеленый «уазик» с красным крестом на дверце. «И врачи пожаловали, — отметил Васильев. — Кому-то стало плохо? Или наоборот, сегодня нет работы. Когда все в напряжении, никто не болеет».
— На дамбу! — кивнул Васильев Диме. — Отсюда плохо видно.
Но к машине уже бежал Туровский, размахивая руками, с телефонной трубкой в кулаке и мотком проволоки.
— Вы на банкетку? — кричал он сорванным голосом. — Меня возьмите! Здрасьте, Григорий Иванович! Пошло по гребенке… — выдохнул он, садясь на сиденье. — Как поезд.
— По гребенке?.. — ахнул Григорий Иванович.
Они выскочили на дамбу, отгораживающую котлован от безумной стихии. При свете прожекторов было видно, как серая масса медленно, очень медленно ползет налево, к водосливной части плотины, как хрустит, чавкает она… на первый взгляд, ничего страшного. Но что дальше?
— Ну и ну, — пробормотал Васильев, смяв в кулаке кепку, которую едва не унесло ветром. — Льдины лезут друг на дружку, как быки на коровушек… извините за бедный юмор.