Вячеслав Бутусов - Виргостан

Позднее, истосковавшись по углекислому газуару цивилизации, Герральдий покинул горные вершины и поселился в заброшенном житейском батоническом заповеднике, где произрастала различная хлебная продукция фирмы «Каравай-Сарай».

. . .

Теперь – все, что касается сливы в виде кулона.

Это романтическая история, потому что сопряжена с любовными переживаниями, хотя речь в ней идет о косточке сливы в форме сердечка. Герральдий подскользнулся без всякой осечки, что позволило ему взглянуть на окружающую действительность снизу вверх в высоком безостановочном темпе. Такой строптивый поворот головы был обоснован явлением, заставившим Герральдия не смотреть под ноги, рассеянно разинув рот, а сосредоточить свое внимание на том мгновении, когда в без минуты полдень центральная арка ажурного свода Любезных Ворот выдохнула с последним облаком утренней свежести наивнейшее наиневиннейшее создание. Наи-наисоздание, опустившись на землю, заботливо поинтересовалось у растерянного Герральдия, все ли в порядке. Герральдий поспешно навел в порядке ревизию и произрек незнакомке вечную жизнь.

Он это сделал потому, что за свои мысли, как и за слова, надо отвечать. Вот он и ответил:

– Ятебялюблю!

В такие ответственные моменты за Герральдия говорит эхо. Это позволяет детальнее расслышать уверенный отзвук своего собственного голоса.

Герральдий частенько упоминает о человеке, которому все и всегда безоговорочно верили. Не разинув рты или столбенея солью, а просто – без единого сомнения. Сам же он был настолько доверчив, что готов был обменять собственный галстук на заколку от него.

Так случилось, что этому человеку в наследство досталась большая коробка с открытками, среди которых были разнообразные виды природы, курортные места и прочие позитивы. Но больше всего его поразили портреты предшественников. На карточках были изображены люди невообразимой красоты. Лысые девочки, отроки с бесстрашными взорами, дородные господа и женщины с иконопланетными лицами. И все они не мигая глядели на него с картинок и говорили: «Иди же скорее к нам! Чего ты до сих пор ждешь?» И так ему стало стыдно перед всей этой родней, что он действительно ушел к ним.

И теперь непонятно, верить ему или нет после всего этого? Герральдий склонен думать, что такому человеку можно верить, как и любому другому, изведавшему неведомое.

– Одиноко ему было, вот что я вам скажу, – подводит итог Хопнесса, – все-таки ближе, чем Господь, у нас никого нет. Он настолько близок, что мы даже не в состоянии Его разглядеть.

Герральдий принимает от Всеши краткое изложение рассказа, делает корректорские пометки, отправляет в печать, а потом в мусорную корзину, которую выставляет из комнаты.

Подобные истории Герральдий рассказывает всякий раз, как только Хопнесса впадает в глубокие раздумья. В его повествованиях обязательно присутствует некоторая вымуштрованность, которая лишает любое произведение элементарной живости. Ему искренне хочется приободрить своими пресными байками безутешные воспоминания Хопнессы. Иногда это выходит неуклюже, но трогательно. Многое из того, что с ним в жизни случается, – в конце концов оказывается забавным. Он неудержимо пытается выдавать желаемое за действительное. Иногда ему это удается:

– Есть желание посодействовать? – спрашивает он у Очевидии, подвернувшейся под руку.

– Никак нет, – субтоном отвечает дудочка с хохолком.

Герральдий разворачивает трубочку из птицы и задумчиво комкает. Получается кораблик.

– Ту-ту! – Пароход снимается с якоря и, маневрируя, уходит вразвалочку. На кормовой части гордо раскачивается девиз – «SМS»[1].

А следом виднеется предосвещающий отблеск близящегося часа космоозарения.

И вот уже Герральдий намереваетcя совершить очередное открытие. Поднимает взор к куполу обсерватории и рассеянно всматривается в карту беззвездного неба:

– О!

Он обводит кружочком белое пятно и втыкает в него маленький булавчатый флажок с литерой «G». Пятно дергается и возмущенно оборачивается:

– Как вы смеете!

– Пардон. Я полагал, что здесь вакантно.

– Это смотря с какой стороны.

Герральдий поразмысливает и находит местечко, похожее на заброшенную резервацию, в близлежащей атмосфере которой царит колючий космический морозец.

Теперь ему еще предстоит придумать подходящее название для неосвоенной частички воздушного пространства. Пусть она пока будет называться «Aerra-Inkogtina». Уж очень она когтистая да царапучая.

. . .

Рассудительный Герральдий обращается к импульсивному Герральдию с призывом об окончательном отказе от плевка во внешний мир:

– Из окружающего нас мира необходимо брать самое лучшее. А из себя выпускать в мир также самое полезное. А все плохое в себе необходимо преобразовывать, прежде чем выпускать на волю…

Придирчивый, но предусмотрительный Герральдий уже потеет, чтобы не терять времени. И похоже, не собирается опровергать доводы напутствующего Герральдия. Выныривает из парилки и, отдуваясь, салютует веником сопарнику.

– С легким паром! – сообщает сам себе Герральдий и закругляет нравоучительную лекцию. Лекция откатывается в сторону и загромождает собой выход из бани, откуда доносятся возмущенные возгласы впечатлительного Герральдия:

– Хорошо, хорошо! Я не буду плеваться в мир.

Грядет банкетный час торжества справедливости…

. . .

Стекая свободной половиной часа на дно сферического аквариума с каплеобразной золотой рыбкой, Герральдий раскачивается перед задумчивостью Хопнессы. Синхронные волны убаюкивают Герральдия.

Хопнесса обвязывает Герральдия дымонепроницаемым коконом:

– Что-нибудь выяснил?

– Яслно одлно, врлемя безлмерлно! – доносится булькающий голос.

– Ясно одно – время безмерно, – связывает Хопнесса прозвучавшие слова.

Пух-х-х! – в специальном отверстии исчезает трубка Герральдия.

«Посмотрим, что уготовано нам в следующем часе…» – ехидно фыркают недоверики.

– Посмотрим, что уготовано нам в следующем часе! – старательно поскрипывают перьями радивые доверики.

Беззаботная оранжевая точка начинает увеличиваться, раздваиваться, растраиваться и, наконец, все эти множественные части растаскиваются цепкими коготками в разные стороны. Получается паутинка. Она растягивается, растет и поглащает Герральдия своими огненными сетями. Вместо паука – вертикальный черный глаз, на фоне которого золотистая паутина с Герральдием внутри опять кажется маленьким огоньком. Огонек угасает и рассеивается едким дымком. В воздухе пахнет паленым.

Ватзахеллы к сильным и здоровым не заявляются. Пора звать на подмогу Геогрифа. Где эта его пресловутая громогласная раковина?

. . .

Самое время рассказать продолжение истории о человеке, которому все безоглядно верили. В частности, о том, как однажды он стал невидимым.

Человек этот был простым неизбалованным мужем, когда взялся выполнять ежедневные утренние и вечерние упования. Затем – раннеутренние, позднеутренние, полуденные, послеполуденные, дневные, ранневечерние и поздневечерние. Когда он усвоил упования, он начал чаять близости родных, соседства близких, родства знакомых, бытия живых и мертвых, жизни смертных и бессмертных. И наконец, когда все его мелкие и крупные пожелания слились в единый непрекращающийся поток стремлений, человек этот исчез из поля всеобщего зрения. Перед исчезновением он сообщил, что очистился и не может воспринимать в себя ничего – даже воздуха. Далее обнаружилось, что его неутомимый голос разносится вблизи дорог дальнего следования в разных уголках планеты, периодически извещая о мире, полном чудес и распахивающем свои гостеприимные объятия всем страждущим. Теперь его официальное прибежище базируется на пересечении первой и второй биссектрис Унимерианского треугольника.

. . .

Герральдий непроизвольно утрачивает всяческий покой, как только ощущает толику мощи, превращающей обыденность в загадочность. Когда же ему удается совладать с собой и обрести душевное равновесие, начинают происходить удивительные вещи. Герральдий обнаруживает простую закономерность всякий раз, как только глаза открываются сами собой, – он оказывается в мире, полном чудес. «Может, и вовсе не закрывать глаза?» – озадачивается естествоиспытатель.

Однако пора в поход. Герральдий трубит полный сбор:

– Так! Слушай мою команду. Лаптям, телогрейке и вжикающим штанам – вольно. Остальным объявляется готовность номер один плюс-минус пять минут.

Перед Герральдием выстраивается шеренга сверкающей обуви:

– На-пррравый-левый-рррасчитайсь! – рявкает крайний ботинок с круглым красным носом.