«С чего же это началось?» — недоуменно спрашивали индийцы, китайцы, американцы, французы, русские, англичане и прочие.
Окольными веб-путями в кабинеты президентов и министров хлынули потоки рапортов, составленных посольствами. Все заключили, что истоком этого беспрецедентного потрясения послужили проповеди какого-то незнакомца, произнесенные с запряженной осликом арбы на базаре в Карачи.
Это показалось небылицей. Многие из скептиков и экспертов, дипломированных или самозваных, как-то забыли, что полтора века назад уже случилось падение одной империи и рождение новой после речей другого бородача, написавшего труд «Нищета философии», который большинство, впрочем, не читало, а не то бы они помянули Карла Маркса. По их мнению, «пакистанский отказ» был уловкой; они объясняли его происками мулл, которых поддерживает какая-нибудь иностранная держава.
Оставалось выяснить, какая именно.
Русские подозревали китайцев. Китайцы подозревали всех. Американцы подозревали индийцев. Эти же, совершенно ошеломленные, оказались обескураженными разоружением тех, кого со времен объявления независимости считали своими главными стратегическими противниками. Во всяком случае, пока мусульманские сепаратисты в Кашмире прекратили свои нападения, индийцы решили тоже соблюдать перемирие.
Поскольку государственному секретарю США по иностранным делам ситуация показалась извращенной, он лично отправился в Исламабад, столицу Пакистана.
Президент принял его с обычной любезностью, к которой добавилась лишь философская улыбка. Раньше американец ее не замечал.
— Вы удовлетворены положением в стране? — спросил госсекретарь США.
— В течение нескольких дней она казалась мне нестабильной и внушала тревогу, но в итоге я нахожу ее даже более удовлетворительной, чем прежде.
— Более удовлетворительной?
— Да, у нас было агрессивное и недовольное прозападной ориентацией нашей страны исламистское меньшинство, распространявшее свое влияние с угрожающей быстротой. Страна, таким образом, была разделена незримой пропастью: с одной стороны — исламисты, с другой — армия, которая относилась к ним как к ретроградам. Теперь же эта пропасть вот-вот исчезнет.
Государственный секретарь воздержался от замечания, что в глазах западного общественного мнения это вполне понятно, поскольку исламисты выиграли партию и верховодят теперь даже в правительстве.
— Чем становятся в этом контексте наши стратегические договоренности? — спросил представитель Вашингтона.
— Если они направлены на укрепление мира, мы их подтверждаем. Если же их цель — агрессивное военное вмешательство, то они становятся недействительны. А к чему этот вопрос, неужели вы предусматриваете войну?
— Нет, — ответил застигнутый врасплох американец. — Но всегда лучше говорить с позиции силы.
Президент покачал головой.
— А как же ваши атомные ракеты? — продолжал государственный секретарь.
— Они в своих пусковых шахтах, — ответил президент с улыбкой. — Их регулярно осматривают во избежание аварии. Но они обезврежены.
— А если на вас нападут?
— Кто? Теперь, когда мы заморозили нашу военную ядерную программу, Индия всерьез задумывается, к чему ей ее собственная. Это ведь недешевое удовольствие.
Последние слова сопроводила широкая улыбка.
Американец был растерян так, словно президент прочитал ему тибетскую молитву. Очевидно, его собеседник жил в каком-то другом мире.
— Но как же ваши заказы военных самолетов у «Локхида» и «Боинга»? — не сдавался вашингтонский представитель.
— Насколько я помню, договор с «Локхидом» так и не был подписан. Вряд ли нам необходимо увеличивать число самолетов-истребителей. В любом случае, индийские «Миги» не слишком новы, а их пилоты — не лучшие в мире. Все это дело прошлое, господин государственный секретарь.
Американец некоторое время пребывал в задумчивости. Он уже не мог угрожать приостановкой американской помощи: она и без того иссякла с 1991 года, когда Соединенные Штаты заподозрили, что Пакистан обзавелся атомным оружием.
— Это муллы навязали вам такую политику?
— По правде говоря, она им самим была навязана.
— Кем? — спросил американец, надеясь получить наконец ответ.
— Наби Эманаллой.
— Этим типом?
— Это святой человек.
— И как он навязал им эту политику?
— Своими словами. Своими поступками. Это и в самом деле посланец Божий.
Казалось, президент задумался. Госсекретарь побоялся отклонения беседы в сторону теологии.
— Вы встречались с ним?
— Один раз. Жаль, что он не занимается политикой. Но от этого он отказывается наотрез.
Государственный секретарь Соединенных Штатов распрощался с президентом Пакистана с таким чувством, будто возвращается на Землю с планеты Сатурн.
Два человека, посетившие Мурада Танзиля в Пешаваре, говорили не на урду, а на пушту. Так что слуги бывшего торговца оружием не поняли, о чем шла речь; они только услышали звонок, когда визитеры проходили через рамку металлоискателя, установленную в дверях. Тотчас же явились три охранника, и чужаков попросили вывернуть карманы и сдать на время оружие.
Танзиль и в самом деле принял меры предосторожности. Многие повстанцы злились на него за то, что он оставил свой промысел.
Он принял обоих. Часто бывая в Кандагаре, он говорил на пушту так же хорошо, как и по-персидски.
Те поклонились, обмен любезностями был безупречен. Оба продолжали жевать свой насвар — ужасающую смесь из табака и пряностей, комочек которой они засовывали в рот с самого пробуждения. Тем временем слуги принесли чай и фрукты.
Посетители объявили, что прибыли из Афганистана и желали бы купить АК-47, ставшие редкими или слишком дорогими на рынке в Кандагаре. Он ответил, что отошел от дел и сожалеет, что не может их удовлетворить. Те удивились: наверняка ведь у него осталось какое-нибудь оружие?
— Никакого, — ответил он. — Все передано в главное интендантское управление армии.
Посетители нахмурились. Зачем же отдавать оружие армии? В таком случае, он ведь знает кого-нибудь, кто добудет им товар?
Танзиль понял, что они, сидя в своих богом забытых горах, и слыхом не слыхали о последних событиях.
— Два моих товарища по ремеслу оставили этот промысел так же, как и я, — ответил он. — Боюсь, что ни в Пешаваре, ни в Карачи вы не найдете оружия, которое ищете.
Действительно, самым неожиданным результатом «пакистанского отказа» стало сокращение, а потом и исчезновение рынка оружия. Какой же мусульманин, достойный этого имени, решился бы преступить заповедь пророка?
Афганцы побагровели от гнева. Но как же защищаться их собратьям по оружию, если традиционно снабжавшие их пакистанские купцы отказывают им?
— В том-то и загвоздка: защищаться или нападать? — спросил Танзиль.
— Даже когда мы нападаем, мы защищаем наше дело! — возразили они. — Что с тобой такое творится? Стал отступником?
Бывший торговец оружием хранил спокойствие. Он напомнил им слова Корана, которые сам недавно узнал из уст Эманаллы: «Бог ненавидит нападающего».
Разочарованные покупатели вспылили и осыпали Танзиля бранью. Тот позвонил, и охранники выставили буянов за дверь.
Ночью оба пуштуна вернулись, пробрались в дом через окно и тяжело ранили Танзиля. Прибежавшие охранники оглушили убийц, связали, а своего хозяина немедленно доставили в Миссионерский госпиталь.
Тот еще раньше дал слугам наказ: если с ним случится несчастье, они должны немедленно известить самого министра внутренних дел. Что и было сделано. Разбуженный на заре министр решился побеспокоить Эманаллу, который проживал в его доме.
— Это по поводу твоего слуги Мурада, — сказал мулла. — На него напали те, кому неведомо слово Божье.
— Я хочу его видеть, — заявил Эманалла.
Вертолетом доставили его в Пешавар, потом машиной — в госпиталь, где лежал Танзиль — между жизнью и смертью. Один удар кинжалом пришелся в живот, другой — в плечо, Мурад потерял много крови. Жена, старший сын Танзиля и слуги, сидевшие в коридоре, со страхом узнали проповедника, которого видели по телевидению. Прибежал хирург.
— Учитель, — сказал он посетителю, которого сопровождали двое полицейских, — его жизнь держится на волоске. Только потому, что это ты, я позволяю приблизиться к нему. Мы сделали операцию и переливание крови, но он почти без сознания. Нам не удается сбить жар…
Хирург проводил посетителя к раненому. Кроме врача присутствовали две медсестры. Эманалла склонился над Танзилем. Тот был мертвенно-бледен, глаза закрыты. Капельница через иглу в запястье и кислородная маска на лице питали ту малость жизни, которая еще теплилась в нем. Лоб блестел от пота.
