— Ты знаешь, о чем они сейчас говорят? — спросил отец, мотнув головой в сторону лавки, чтобы показать, кого имеет в виду, хотя, конечно, сейчас стариков там уже не было, они ушли домой.
— Старые козлы, — заметила Фло. — О чем?
В репликах отца и Фло звучала сердечность — не то чтобы фальшивая, но слегка подчеркнутая, преувеличенная по сравнению с обычным разговором в отсутствие гостей.
Отец тогда сказал: старики где-то подцепили идею, что эта штука в западной части неба, похожая на звезду, — первая, что появляется после захода солнца, — на самом деле воздушный корабль, зависший над городом Бэй-Сити в штате Мичиган, на том берегу озера Гурон. Американское изобретение — американцы повесили его в небе, чтобы оно соперничало с небесными телами. Старики единодушно верили в эту теорию — она укладывалась в их представление о мире. По их мнению, эта штука освещалась светом десяти тысяч электрических лампочек. Отец Розы безжалостно спорил с ними, объяснял, что это планета Венера, которая висела в небе задолго до изобретения электрических лампочек. Старики никогда не слыхали о планете Венера.
— Какие невежды! — сказала Фло.
Роза тут же поняла — и знала, что отец тоже понял, — что и Фло никогда не слыхала о планете Венера. Чтобы отвлечь их, а может, чтобы косвенно извиниться, Фло поставила чашку на стол и вытянулась в воздухе меж двух стульев: голова на том, на котором Фло только что сидела, а ступни опираются о другой. Непонятно, когда она при этом успела целомудренно зажать подол юбки меж колен. Тело было прямое как доска. Брайан в восторге закричал:
— Сделай трюк! Сделай трюк!
Фло была очень гибкая и очень сильная. В минуты особой радости или если нужно было отвлечь всеобщее внимание, она исполняла акробатические трюки.
Семья молча смотрела, как Фло поворачивается, не помогая себе руками, — только отталкивается сильными ногами, упираясь ступнями. Потом все торжествующе закричали, хотя видели этот трюк и раньше.
Когда Фло поворачивалась, Розе представился тот воздушный корабль — прозрачный продолговатый пузырь, унизанный цепочками алмазных огней, плывущий в полном чудес американском небе.
— Планета Венера! — воскликнул отец, аплодируя Фло. — Десять тысяч электрических лампочек!
В комнате царила атмосфера снисходительности, расслабленности, даже с привкусом счастья.
* * *
Годы спустя, много лет спустя, воскресным утром Роза включила радио. К тому времени она жила уже одна, в Торонто.
— Ну что вам сказать! Тогда совсем другая жизнь была. Совсем. Тогда всё были лошади. Лошади и телеги. Гонки устраивали на двуколках, вдоль главной улицы, по субботам, вечером.
— Совсем как гонки колесниц, — говорит голос ведущего или интервьюера, гладкий, подбадривающий.
— Этих я сроду не видал.
— Нет, сэр, я говорю про древних римлян. Задолго до вас.
— Да уж, должно быть, еще до меня. Мне сто два года, вот как.
— Замечательный возраст, сэр.
И впрямь.
Роза оставила радио включенным, пока возилась на кухне, варя себе кофе. Ей показалось, что это интервью ненастоящее, что это сцена из какой-то пьесы, и даже захотелось узнать, что за пьеса. Так воинственно и тщеславно звучал голос старика, так безнадежно и встревоженно — под верхним слоем натренированной мягкости и спокойствия — голос интервьюера. Как будто все рассчитано на то, чтобы радиослушатели представили себе журналиста, который подносит микрофон беззубому, гордому собой столетнему старцу и при этом думает: «Что я здесь вообще делаю и о чем мне с ним говорить дальше?»
— Должно быть, это было опасно.
— Что опасно?
— Гонки двуколок.
— И еще как! Опасно. Лошадь, бывало, понесет. Несчастных случаев было много. Бывало, парня потащит по гравию и все лицо ему раскровянит. Если б насмерть убило, крику было бы куда меньше.
Пауза.
— Были лошади с высоким шагом. А некоторым приходилось горчицу под хвост совать. Некоторые не желали выступать, хоть ты чего. Такие уж они, лошади-то. Одни будут работать, пока не свалятся, а другие тебе не помогут и хер из котелка со смальцем вытащить. Хе-хе.
Значит, интервью все-таки настоящее. Иначе эти слова не выпустили бы в эфир, не рискнули бы. Но если старик такое сказал, то это ничего. Местный колорит. В устах столетнего старца все звучит невинно и очаровательно.
— Несчастные случаи тогда все время были. На фабрике. На литейном. Защиты всякие не придумали еще.
— Наверно, забастовок тогда было меньше? И профсоюзов тоже?
— Сейчас народ обленился. Мы тогда работали и рады были, что работа есть. Рады были, что работа есть.
— Телевизоров у вас тогда не было.
— Не-а, не было тиливизеров. Радива тоже не было. И кина.
— Так что вы сами себя развлекали как могли.
— Точно, так оно и было.
— Должно быть, вы приобретали уникальный опыт, как не суждено нынешней молодежи.
— Опыт…
— А вы не могли бы нам рассказать что-нибудь об этом?
— Я однажды сурчатину ел. Зимой как-то. Вы бы такое в рот не взяли. Хе…
Воцарилась благоговейная пауза, а потом интервьюер сказал:
— Вы слышали интервью, которое мы взяли у мистера Уилфреда Неттлтона из города Хэнрэтти в провинции Онтарио, в день, когда ему исполнилось сто два года, за две недели до его кончины прошлой весной. История ожила у нас на глазах. Интервью с мистером Неттлтоном проводилось в ваванашском доме престарелых.
Котелок Неттлтон.
Наемный бандит стал столетним старцем. Его фотографировали в день рождения, над ним суетились сиделки, наверняка его поцеловала девушка-репортер. Хлопки фотовспышек. Магнитофон впитывает звуки его голоса. Старейший житель. Старейший бандит. История оживает у нас на глазах.
Роза смотрела из окна кухни на замерзшее озеро, и ей безумно хотелось кому-нибудь рассказать. Вот Фло с удовольствием послушала бы. Розе представилось, как Фло восклицает: «Подумать только!» — и по тону ясно, что ее худшие предчувствия подтвердились. Но Фло сейчас была там же, где в прошлом году умер Котелок Неттлтон, и поговорить с ней не удалось бы никому. Фло была там и во время записи интервью, хотя, конечно, не слышала его и даже не знала о нем. Когда Роза поместила Фло в дом престарелых — года за два до того, — Фло перестала разговаривать. Она ушла в себя и бо́льшую часть времени проводила забившись в угол койки — лицо у нее было хитрое и сварливое, и она не отвечала тем, кто пытался с ней говорить, хотя время от времени и давала выход чувствам, кусая сиделок.
Многие знакомые Розы любили сожалеть вслух о том, что не родились бедняками. Так что Роза, пользуясь возможностью побыть в центре внимания, пересказывала им всякие ужасные случаи и живописные детали нищеты из своего детства. Туалет для мальчиков и туалет для девочек. Старый мистер Бернс у себя в туалете. Коротышка Макгилл и Фрэнни Макгилл в предбаннике туалета для мальчиков. Роза не старалась нарочно развивать тему отхожих мест и сама была удивлена тем, как часто они всплывали в ее воспоминаниях. Она знала, что маленькие, стоящие на отшибе домики — потемневшие или, наоборот, ярко раскрашенные — должны по идее вызывать смех; и действительно, сортирная тема занимала большое место в деревенском юморе. Но для самой Розы туалеты были местами чудовищного стыда и позорных деяний.
Туалет для мальчиков и туалет для девочек были оборудованы закрытыми с боков предбанниками — это позволяло обойтись без дверей. Все равно снег задувало внутрь через щели меж досками и через глазки́ от выпавших сучков, которые использовались для подглядывания. Многие посетители туалета будто намеренно пренебрегали дырой. В кучах снега, покрытых сверху корочкой льда там, где снег подтаял, а потом опять замерз, лежали, словно под стеклом в музее, другие кучки — группами или одинокие, черные, как уголь, ярко-желтые, как горчица, и всех промежуточных цветов. У Розы при виде этого все внутри переворачивалось; ею овладевало отчаяние. Она мешкала в дверном проеме, не могла себя пересилить и решала подождать. Раза два-три она в результате обмочилась по дороге домой, от школы до лавки, хоть там и было недалеко. Фло всячески выражала свое омерзение.
— Маленький конфуз! Маленький конфуз! — громко распевала она, издеваясь над Розой. — По дороге приключился маленький конфуз!
Фло, впрочем, и радовалась тоже — это было заметно; она любила, когда кто-нибудь попадал в унизительное положение, когда природа брала свое. Фло была из тех, кто во всеуслышание рассказывает о тайнах, раскопанных в корзине для грязного белья. Роза умирала от стыда, но так и не объяснила, в чем дело. Почему? Наверно, боялась, что Фло явится в школу с лопатой и ведром и примется убирать отхожее место, при этом чехвостя всех подряд.
Роза верила в незыблемость школьного миропорядка, в то, что тамошние правила непостижимы для Фло, тамошняя дикость ни с чем не соизмерима. Понятия чистоты и справедливости казались теперь Розе невинными заблуждениями эпохи младенчества. Она уже строила в душе первый склад для вещей, о которых не сможет рассказать никому и никогда.
