Роза верила в незыблемость школьного миропорядка, в то, что тамошние правила непостижимы для Фло, тамошняя дикость ни с чем не соизмерима. Понятия чистоты и справедливости казались теперь Розе невинными заблуждениями эпохи младенчества. Она уже строила в душе первый склад для вещей, о которых не сможет рассказать никому и никогда.
Например, она ни за что не могла бы рассказать про мистера Бернса. Вскоре после начала школьных занятий — и еще до того, как Роза поняла, что́ сейчас увидит, — она уже бежала вместе с другими девочками вдоль школьного забора, через заросли конского щавеля и золотарника, и пряталась за сортиром мистера Бернса — задняя стена сортира смотрела на школьный двор. Старый мистер Бернс — полуслепой, вислопузый, неопрятный и полный боевого духа — выходил на задний двор своего дома, разговаривая сам с собой, распевая и сбивая высокие сорняки тростью. Он заходил в туалет, и после нескольких секунд натужной тишины снова слышался его голос:
"Вот вдалеке зеленый холм
"За городской стеной,
"На том холме Иисус казнен,
"Чтоб нас спасти с тобой.
Пение мистера Бернса звучало не благоговейно, а задорно, словно он даже сейчас нарывался на драку. Местные жители так в основном и выражали свое религиозное чувство — в драках. Одни были католики, другие — протестанты-фундаменталисты, и каждая сторона считала, что обязана отстаивать свою веру кулаками. Многие протестанты когда-то были — или их предки когда-то были — англиканами или пресвитерианцами. Но, обнищав, уже не могли ходить в эти церкви, совратились с пути и примкнули к Армии спасения или пятидесятникам. Другие люди были полнейшими язычниками, пока не обрели истинную веру. Некоторые до сих пор оставались язычниками, но в драках вставали на сторону протестантов. Фло называла англикан и пресвитерианцев снобами, а остальных — сектантами-трясунами. Католики же, по ее мнению, были готовы простить любой разврат и двуличие, только неси им денежки для пересылки папе римскому. Так что Розу в детстве не заставляли ходить ни в какую церковь.
Все девчонки присаживались на корточки у задней стены сортира мистера Бернса, чтобы поглядеть на ту часть его тела, что виднелась в дыре. Много лет Роза думала, что видела мошонку, хотя, поразмыслив, пришла к выводу, что это была всего лишь задница. Означенная часть тела была похожа на коровье вымя, только щетинистое — как коровий язык до того, как Фло его сварила. Роза тогда не стала есть язык, и когда сказала Брайану, что это такое, он тоже не стал есть. Фло разозлилась и пообещала, что отныне они будут питаться вареной колбасой.
Девочки постарше не наклонялись смотреть, но стояли рядом, издавая тошнотные звуки. Другие, младшие девочки вскакивали и становились рядом со старшими, старательно подражая им, но Роза продолжала сидеть на корточках в изумлении и задумчивости. Ей хотелось бы подольше поразмыслить над увиденным, но мистер Бернс встал и вышел из сортира, застегиваясь и распевая. Девчонки подкрались поближе к забору, чтобы окликнуть:
— Мистер Бернс! Доброе утро, мистер Бернс! Мистер Бернс — вислые яйца!
Он с ревом бросился к забору, колотя палкой по воздуху, словно кур прогонял.
Младшие и старшие, мальчишки и девчонки, абсолютно все — кроме, конечно, учительницы, которая на перемене запирала дверь школы и оставалась внутри, сдерживаясь, как Роза, до дому, рискуя потерять лицо и перенося муки, — абсолютно все собрались, чтобы заглянуть в предбанник туалета для мальчиков, когда прошел слух: Коротышка Макгилл трахает Фрэнни Макгилл!
Брат и сестра.
Вот так представление! С участием родственников!
Так это называла Фло: представлять. Фло рассказывала, что в глухих деревнях — в фермах на холмах, откуда она сама была родом, — люди сходят с ума, едят вареное сено и «устраивают представления» с кровными родственниками. Пока Роза не поняла, что имеется в виду, она воображала импровизированную шаткую сцену в каком-нибудь сарае, на которую по очереди поднимаются родственники и поют дурацкие песенки или декламируют стихи. «Что за представление!» — с отвращением говорила Фло, выдыхая дым. Она имела в виду не какой-то определенный поступок, но все сразу — все, что относилось к этой области, в прошлом, настоящем и будущем, по всему миру. Способы, которыми люди себя развлекают, как и стремление людей казаться не теми, кто они есть, не переставали ее удивлять.
Чья это была затея, с Фрэнни и Коротышкой? Наверно, старшие мальчики подзадорили Коротышку, а может, он хвалился и его подначили. Ясно было одно: это не Фрэнни придумала. Ее догнали и притащили, заманили в ловушку. Впрочем, «догнали» — не совсем верное слово: вряд ли она убегала, поскольку не верила, что ей на самом деле удастся убежать. Но она не хотела, ее пришлось тащить силой, толкать на землю, туда, где ей следовало быть по замыслу. Знала ли она, что ее ждет? Во всяком случае, точно знала, что от других людей ничего приятного ждать не приходится.
Фрэнни Макгилл в детстве треснул о стену пьяный отец. Так говорила Фло. По другой версии, Фрэнни, пьяная, свалилась с саней и ее лягнула лошадь. Как бы там ни было, ее всю перекорежило. Сильней всего досталось лицу. Нос был кривой, и каждый вдох превращался в долгое унылое сопение. Зубы словно сбились в кучку, налезая один на другой. Поэтому рот не закрывался, и Фрэнни не могла удержать слюни. Бледная, костлявая, шаркающая ногами, пугливая, как старуха, Фрэнни навеки застряла во втором или третьем классе — она кое-как научилась читать и писать, но ее редко просили это делать. Вероятно, она не была дурочкой, какой ее считали все, а просто была растеряна, оглушена постоянными атаками. И вопреки всему она сохранила способность надеяться. Она ходила хвостом за любым, кто не бил и не обзывал ее; пыталась совать этому человеку огрызки карандашей и бугристые комки жеваной жвачки, отлепленные со стульев. Ее приходилось отваживать со всей возможной жесткостью и угрожающе кривиться, встретив ее взгляд. Пошла вон, Фрэнни. Пошла отсюда, а то я тебя тресну. Честное слово, тресну.
После того случая Коротышка так и будет пользоваться ею дальше, и другие тоже. Она забеременеет, ее увезут, она вернется и снова забеременеет, ее увезут, она вернется, снова забеременеет, и ее снова увезут. По городу пойдут разговоры о том, что неплохо было бы ее стерилизовать, а деньги пускай соберет «Клуб львов»[4]. И разговоры о том, что неплохо было бы ее запереть куда-нибудь. Но тут Фрэнни вдруг умрет от пневмонии, радикально решив вопрос. Каждый раз, обнаружив в книге или фильме образ полоумной святой-блудницы, Роза вспоминала Фрэнни. Мужчины — создатели книг и фильмов, — кажется, питали слабость к этой фигуре, хотя, как подметила Роза, в их варианте она оказывалась гораздо опрятней. Роза решила, что это обман — то, что они оставили за кадром сопение, слюни, зубы; они упускали из виду уколы отвращения, подстегивающие похоть, и спешили воспользоваться идеей обволакивающей утешительной пустоты, неразборчивого всеприятия.
Впрочем, нельзя сказать, что Фрэнни ответила Коротышке всеприятием. Она вопила — вопли выходили раскатистые, гнусавые из-за сложностей с дыханием. Она все время лягала воздух одной ногой. Ботинок с нее то ли слетел, то ли Фрэнни сегодня вообще пришла без обуви. Наружу торчала белая нога с босой ступней и грязными пальцами — она выглядела слишком нормальной, слишком исполненной самоуважения, чтобы принадлежать Фрэнни Макгилл. Вся остальная Фрэнни была Розе не видна. Маленькую Розу выпихнули на дальний край толпы. В первом ряду стояли большие мальчишки, вдохновенно вопя. Большие девочки, хихикая, сгрудились у них за спиной. Роза была заинтересована, но не встревожена. То, что делали с Фрэнни, не имело всеобщего значения и совсем никак не относилось к остальным. Это было лишь продолжение полагающихся Фрэнни издевательств.
Годы спустя истории Розы очень сильно действовали на ее знакомых. Ей приходилось давать честное слово, что это все правда, что она не преувеличивает. Она в самом деле рассказывала правду, но эффект выходил несколько однобоким. Казалось, что она ходила вместо школы в какой-то чудовищный притон, где ничему не учили. Казалось, что она обязательно была из-за этого несчастна. Но это не так. Роза научилась многому. Она научилась, как вести себя в масштабных драках, которые раза два-три в год раскалывали школу на воюющие отряды. Поначалу она старалась сохранять нейтралитет, и это была большая ошибка, так как в итоге на нее могли ополчиться обе стороны. Правильным ходом было примкнуть к людям, которые живут рядом с тобой, и тем несколько снизить уровень опасности, которой подвергаешься на пути в школу и из школы. Роза так и не поняла, из-за чего дрались, и к тому же ей недоставало бойцовского инстинкта — она не понимала, зачем вообще нужно драться. Ее всегда заставал врасплох удар снежком, камнем или куском черепицы, внезапно прилетающим в спину. Она знала, что никогда не победит, никогда не добьется постоянного, надежного положения в школьном мире, даже если такое в принципе возможно. Но она не была несчастна, если не считать одной-единственной проблемы — невозможности пользоваться туалетом. Когда учишься выживать — пускай для этого требуется осторожность на грани трусости, пускай это связано с потрясениями и зловещими предчувствиями, — несчастной быть некогда. Слишком уж это занятие захватывает.
