Эгор вскочил. Тощее тело слушалось его все лучше и лучше. Он заулюлюкал и помчался по дороге следом за смешно ойкающим Тик-Таком, улепетывающим что есть сил на своих коротеньких ножках. Вскоре Эгор понял, что гонится за ним из проформы, зла на клоуна почти не осталось, а то, что рыжий знал в какой-то степени Кити и был посвящен в их отношения, даже как-то сближало их.
«Если это сон, — думал Эгор, — то я досмотрю его до конца. А если не сон, тогда мне все равно не остается ничего другого».
Они бежали вприпрыжку по грязной улице в направлении видневшейся вдали широкой площади, и мертвый розово-черный мир вокруг уже не казался таким ужасным. Когда тебе восемнадцать, трудно долго грустить, даже если ты мертвый эмо-бой.
В Эмомире резко и неожиданно наступил день. Наступил ярким розовым светом-сапогом на пыльную улицу, разогнав туман по щелям щербатой кладки мостовой. Клоун, а за ним и Эгор выбежали на огромную, залитую солнечными лучами площадь и остановились, жмурясь и тяжело дыша. Солнце в Эмомире было розовое, доброе и теплое, как материнская грудь. Эгор почувствовал себя счастливым младенцем, согретым и убаюканным его теплом, расслабился и забыл, зачем он погнался за вредным толстым вуайеристом. Клоун, стоявший метрах в десяти от юноши, так же глупо улыбаясь, щурился на солнце. Яркие синие птички неожиданной радости осуществились и запели над головой Эгора. «Надо же, как мало иногда нужно для счастья. Всего лишь чтобы вышло солнце», — подумал Эгор и моментально осознал всю нелепость своей мысли. Он мертв, помещен в отвратительное тельце в безумном мире, стоит и радостно любуется своим единственным глазом на розовый блин в небесах.
Но слезы жалости к себе не успели навернуться на его плачелюбивое око. Потому что солнце исчезло так же неожиданно, как появилось. На площадь пала гигантская мрачная тень. В одну секунду Эгор успел разглядеть все вокруг. Площадь была выложена потрескавшимся розовым кирпичом, в центре ее красовалась пятиконечная звезда, в самой серединке которой спиной к Эгору стоял памятник. Тень, закрывшая солнце, сгустилась, и Эгор почувствовал липкий тошнотворный приступ страха, тут же скативший с него пяток холодных змей. Ноги подкосились, колени задрожали. Клоун из красного стал бледно-розовым, а потом и вовсе побелел. Выпучив глаза, молча, дрожащей рукой он показывал вверх, за Эгорову голову, на хозяина исполинской тени. Затем Тик-Так буквально сжался в комочек не больше спичечного коробка и забился в щель площадной кладки. Эгор почувствовал спиной ледяной мертвенный холод, обогатил Эмомир стадом мурашек и дюжиной змей, втянул голову в худые плечи и медленно повернулся.
Через крыши домов, вдруг показавшихся Эгору игрушечными, переползало огромное отвратительное существо. Оно было настолько мерзким, что Эгора вырвало бы, если б имелось чем. Фантомное сердце бешено заколотилось, тело забило противной неудержимой дрожью, мелькнула мысль: «Хорошо, хоть обделаться не получится». Ее сменила другая: «Ну вот и все». Затем голова опустела и завибрировала, как хороший барабан. Нечто медленно, но неотвратимо спускалось с крыш домов, бесшумно и слаженно работая миллионами волосатых щупальцев-ножек. Его можно было бы назвать насекомым, если бы существовали насекомые размером с трехэтажный особняк. Эдакий клещ-трилобит в черном, поросшем влажными дрожащими волосками панцире снизу демонстрировал розовый студнеобразный трясущийся живот, сплошь покрытый перманентно шевелящимися волосатыми щупальцами с многочисленными ротообразными присосками. Но самое страшное располагалось у чудовища спереди и снизу: сплющенная, дебелая, с отвисшими жирными щеками жирная голова размером с приличный автобус, увитая волосами-змеями, спутанными и кусающими друг друга. Три пары гипнотических красных глаз-блюдец, без век и ресниц, уставились на Эгора, пробирая его страхом до мозга костей. Бездной алела зубастая пасть с выдвинутой далеко вниз нижней челюстью — именно туда устремился взгляд Эгора. Он смотрел в эту жадную пещеру, видел закипающую в ней слюну, капающую на площадь, и ощущал всю неотвратимость своего последующего попадания в нее. По бокам от головы чудища, словно плети, безвольно висели белые щупальца-руки, заканчивающиеся длинными ладонями с синюшными покойницкими пальцами. Эгор не мог отвести взгляда от приближающихся глаз-плошек. Ноги его налились стопудовым свинцом.
Наконец существо плюхнулось на площадь животом-холодцом, и его зловонная пасть оказалась метрах в пяти от Эгора. Руки-щупальца ожили, зашевелились и подобно жевательной резинке стали вытягиваться к юноше. Казалось, они тянутся целую вечность. Мучкисто-белые, словно пролежавшие пару лет под водой, отвратительно холодные черве-пальцы обхватили щуплое тело, подняли и медленно и неотвратимо понесли к пасти, слюна из которой хлынула ручьем. «И зачем этому гаду слюна, если тут пищеварение отсутствует», — подумал несчастный и обреченно посмотрел вверх, где над громадой доисторического панциря снова сияло беззаботное солнце. И тут, озаренный его светом, Эгор пришел в себя. Он вдруг осознал, что больше никогда не увидит солнца и уже точно никогда не встретится с Кити, сгинув навсегда в толстом брюхе этой огромной вши. Умереть второй раз за день — это уже слишком. Эгор взревел от столь вопиющей несправедливости, и его рев превратился в огненный шар ярости, который влетел в пасть насекомуса. Пасть удивленно захлопнулась, руки-щупальца подняли эмо-боя к красным фасеточным глазам-светофорам, и в эту же секунду раздался взрыв. Это ярость Эгора взорвалась в брюхе незадачливого монстра. Мягкий живот с ножками с резким неприличным звуком разлетелся мелкими ошметками по всей площади. Хитиновый панцирь лопнул вдоль. А страшную голову, с руками, продолжавшими сжимать Эгора, отбросило к центру площади, прямо к памятнику. Глаза-плошки медленно потухли, волосы-змеи поникли и замерли. Руки-щупальца медленно, почти бережно опустили Эгора на землю. Пальцы разжались, юноша выбрался из них и огляделся. Вокруг валялись куски волосатого белого пуза. Клоуна нигде не наблюдалось. Эгор наконец понял, что с ним только что чуть не произошло, и его символически вытошнило пустотой. Как только его перестало выворачивать наизнанку, он подбежал к остывшей голове чудовища и стал пинать ее в потухшие глаза, стараясь выместить всю злобу, накопившуюся за эти страшные сутки.
От этого приятного занятия его оторвал гигантский белый заяц необычных пропорций, который перешагнул на площадь через дом и начал методично, словно заведенный, поедать останки взорванного насекомого. Зайцу от его шутника-создателя досталось огромное массивное тело с тяжелой задницей и маленькая безобразная голова с пуговицами налитых кровью глаз альбиноса и с красной непомерно большой пастью, усыпанной пирамидальными зубами. В спине его торчал огромный металлический ключ.
«Час от часу не легче», — подумал Эгор и начал пятиться за памятник, надеясь, что плотоядный заводной грызун его не заметит. Заяц был настолько нелеп, смешон и страшен одновременно, что Эгор не смог сдержать истерического смеха. Он заткнул кулаком рот и, не отрывая глаз от белого обжоры, обогнул широкий черный куб постамента. Лишь тогда он расслабился и, хотя и беззвучно, просмеялся. Правда, хохотал Эгор недолго, так как в поле зрения его глаза попал сам памятник. Наверху стоял он сам собственной персоной, точно такой, каким он себя увидел сегодня утром в зеркале Тик-Така, только раз в десять больше и антрацитово-черный, словно отлитый из ночи. В правой, вытянутой вперед руке статуя держала человеческое сердце, ярко-розовое, а под лучами солнца так и вовсе красное.
«Данко хренов», — подумал озадаченный Эгор, но понять, что чувствует, не успел, потому что через памятник бесшумно перескочил хищный заяц. Монстр в мгновение ока развернулся к Эгору, наклонился и схватил его цепкими когтистыми лапами.
«Опять двадцать пять», — только и успел подумать Эгор, оказавшись перед бледно-розовым, забавно втягивающим воздух сердечкообразным заячьим носом. Нос зайца оказался как раз размером с Эгора. Юноша скосил глаза на заячью пасть и с облегчением увидел, что она закрыта и даже брезгливо кривится.
«Похоже, я тебе не нравлюсь», — подумал Эгор и понял, что уже ничего не боится. Победа над гиперклоном отняла у него способность бояться, он словно истратил весь свой страх. «Трем смертям не бывать, а одной не миновать. Тем более что я и так уже мертв». Эгор попытался подергаться. Заяц нервно затряс лапками, сцепил когти, которые, как решетка, закрыли Эгора от мира, а потом крепко прижал юношу к лохматой белой груди. В рот Эмо-бою набилась густая, белая, синтетическая на вкус шерсть, когти прижимали его все сильней и сильней. «Не хочет зайка меня живьем есть, брезгует трупоед», — подумал Эгор, задыхаясь. Быть задушенным на волосатой груди гигантского игрушечного зайца — более нелепую смерть и вообразить трудно. Эгор вдруг рассмеялся сквозь снова подступившие слезы, и его смех превратился в дикобразов, которые стали злобно и настойчиво колоть зайца своими иглами, запутываясь в шерсти. Поскольку в этот раз Эгор смеялся над собой, то у дикобразов на умильных мордах вместо носов росли острые клювы пересмешников, которыми они долбили заячью грудь. Не выдержав смеховой атаки, зверюга ослабила хватку и, держа Эгора в одной лапе, второй стала стряхивать с груди своих дальних колючих родственников. «Смехом против меха — надо запомнить», — подумал вполне освоившийся с сюрреалистической ситуацией и даже получавший от нее удовольствие Эгор. Он уже знал, что сделает дальше, и когда заяц справился с дикобразами и распахнул зубастую пасть, в нее уже летел огненный шар ярости из глаза Эмобоя, подсвеченный и подгоняемый ненавистью и презрением. Голова зайца разлетелась бело-красным фейерверком по площади, которая окончательно стала похожа на поле боя. В этот раз Эгору не повезло. Массивная туша зайца рухнула и погребла его под собой. От удара о площадную брусчатку он потерял сознание и погрузился в угольную трясину темноты под тоннами белоснежного меха.
