— А вы — опасный человек, — лукаво сказала она. — И коварный льстец…
— Я — не опасный, — искренне и убедительно сказал Виктор. — Я… Я просто… очень-очень… желаю вам счастья.
Виктор звонил Люсе нечасто, раз-два в неделю. Разговаривал легко, непринужденно. Он понимал, что в разговоре не должно быть пустых бессмысленных пауз и поэтому тщательно продумывал план беседы, ее основные вехи, держа наготове смешной анекдот, рассказ о нашумевшем спектакле или один из сенсационный слухов, которые так мгновенно разносятся по городу. Его чувство к Люсе, которое становилось все сильнее по мере того, как он видел, что в их отношениях наметился сдвиг в лучшую сторону, подсказывало ему в разговоре изощренные ловушки для Люси. Она охотно в них попадалась, вроде бы не замечая, какую прочную и искусную сеть плетет Виктор. Признавшись Люсе в любви, Виктор как бы снял запрет с этой темы, получил право открыто говорить ей комплименты, заботиться о ней, восхищаться ею.
Постепенно и Люся стала делиться с ним своими бытовыми радостями и неурядицами. В этих случаях Виктор был благодарным слушателем, всегда был готов придти на помощь делом и советом.
Так прошел остаток февраля, наступил март. С каждым днем солнце все раньше появлялось из-за горизонта, все позже садилось, ослабли морозы.
В очередном разговоре Виктор поделился с Люсей:
— Вы знаете, у меня такое впечатление, что Главкинопрокат боится не выполнить план и поэтому сейчас на экранах масса потрясающих фильмов. Кассовые сборы бьет японский боевик о крысах-мутантах, по ночам оккупирующих города. Идет изящная французская кинокомедия о любви полицейского и проститутки. Для любителей социальных драм демонстрируется итальянская лента о комиссаре полиции, который, наконец-то, проник в глубины мафии. Крепко сделан и очень смотрится американский мюзикл "Отелло". Есть и шедевр отечественного производства об отдельных недостатках и некоторых недочетах в капитальном строительстве.
— Весьма насыщенный репертуар, — без особого интереса сказала Люся.
— А когда вы были последний раз в кино? — спросил Виктор. — Только честно. Вспомните.
— А ведь и правда, давно, — задумалась Люся. — И что смотрела — не помню, хоть убейте.
— Нельзя же жить такой затворницей! Вернитесь в цивилизацию из своего Орехово-Борисово.
— И впрямь иногда надоедает: дом-работа-дом… — вздохнула Люся и капризно добавила: — А потом в кино надо ехать куда-то…
— Зачем ехать? — предупредительно сказал Виктор. — Вас повезут. Мои "Жигули" отныне являются Вашим автомобилем, а я — Вашим личным шофером.
Люсе захотелось продолжить эту игру, где ей была отведена роль полновластной распорядительницы.
— Впрочем, кино я не очень уважаю, — сказала она. — В кино почти всегда все ясно: кто, куда, зачем… Хотя, бывают исключения, но их очень мало.
— В таком случае хотите съездим на выставку в горком графиков? Сейчас там очень интересный художник выставляется. Я его лично знаю. Обещаю, он сам покажет свои работы.
— Так, — довольно сказала Люся. — Значит в нашем распоряжении кино, выставка… И это все?
— Почему же? Все, что пожелает и прикажет королева. Ваш рыцарь всегда к Вашим услугам. Служить Вам — для меня радость. Я уже стою на одном колене. Жаль только, что Вы не видите этой картины… Что еще?.. Выбирайте! Завтра… Завтра можно пойти в компанию, где один юморист будет читать свои миниатюры. Они очень смешные и грустные, а есть просто веселые. Есть и ядовитые… Что еще? В понедельник открываются гастроли австралийского джаза. Они играют традиционный джаз, как Луи Армстронг. Очень заводные ребята, у меня есть записи их концертов… Что еще?..
— Культурная революция — и только! — перебила его Люся. Игра в королеву ей перестала нравиться, потому что воспользоваться этим фейерверком предложений она не могла. — Хочется, конечно, вырваться, но как-нибудь в другой раз… Рыцарь Виктор… До свидания… И не забудьте встать с колена!
Следующий разговор был коротким. Когда Люся сняла трубку, Виктор тихо спросил:
— Люся? Это вы? Здравствуйте…
— Виктор? — откровенно обрадовалась ему Люся. — Что же это вы пропали? Я даже забеспокоилась, не стряслось ли что-нибудь, и ждала вашего звонка. Как ваши дела? Рассказывайте… Молчите?.. Не знаете, с чего начать? Посмотрели, небось, все фильмы, которые вы мне так рекламировали. Конечно, побывали на вернисаже вашего друга-художника, обхохотались на вечере у юмориста, а вчера вернулись с концерта заводного австралийского джаза?.. Скажете, нет?.. Почему вы молчите, рыцарь?.. Не слышу…
— Извините… — медленно и тихо выговорил Виктор. — Я прошу у вас прощения, но поймите меня. Сегодня — годовщина смерти моей мамы… Она умерла три года назад… А отец ее очень любил… очень… и через год тоже… Я не хотел вас беспокоить, но не мог не позвонить вам, потому что… потому что… вам, только вам, больше никому не хочется… Да и некому…Извините… И спасибо, что вы есть.
Виктор повесил трубку.
Он не врал Люсе, что три года назад в марте умерла от рака его мать, он не врал Люсе, что через год умер его отец, но в том, что отец скончался от безысходной любви к матери, была опять ложь. Никто не смог бы уличить Виктора в этой лжи. Более того, даже если бы это случилось, Виктор всегда оправдался бы тем, что он думает именно так и искренне уверен в своей правоте. Хотя в глубине души он знал, что это ложь.
Все мы, конечно, не без греха. Каждый из нас искажал и искажает правду. Потому что правда сурова и горька и требует немалого мужества и крепких духовных устоев, чтобы ее принимать такой, какая она есть, и чтобы ее говорить. Можно простить сознательную ложь во имя того, чтобы уберечь человека от душевной травмы или от безумного поступка. Можно простить безобидную ложь ради красного словца в веселом застольном рассказе, но Виктор, когда лгал Люсе, совершил нравственный проступок.
Двойной. Проступок и перед Люсей, и перед самим собой.
Виктор прекрасно знал, насколько нелюдим и душевно черств был его отец. Он был кадровым военным и на хорошем счету у своего начальства. В заслугу ему всегда ставились требовательность и неукоснительное исполнение устава. Свою властность, свое военное понимание о порядке отец полностью переносил на семейные отношения.
В отличие от отца мать была мягкой, ласковой женщиной, послушной и исполнительной. Лишь перед смертью, сознавая неизбежный исход своей болезни, она поведала Виктору о том, что отец страдал геморроем в тяжелой форме, тайным для остальных недугом, моральные последствия которого он компенсировал на армейской службе и в семье. Мать рассказала Виктору об этом, чтобы он заботился об отце и прощал бы ему его капризы и причуды, хотя трудно назвать капризом реакцию нездорового человека на очередной приступ болезни.
С другой стороны, хроническая болезнь и дурной характер дают такое сочетание, из которого вырастает суперэгоист. Виктор испытал это, как говорится, на собственной шкуре. Он не любил отца. Единственное, что поразило Виктора, что он ничего не знал об этой семейной тайне, настолько скрытен был отец и безропотно послушна мать.
Тогда-то Виктор и задумался над тем, что в каждой семье могут быть такие тайны и они существуют, как существует скрытая горькая и жестокая правда.
Долгими годами привыкнув к беспрекословному подчинению со стороны жены, отец воспринял ее смерть, как смерть солдата на войне. Но то ли от того, что он лишился ее моральной поддержки, то ли от того, что, стесняясь, не мог выполнять без посторонней помощи необходимые процедуры, то ли от того и другого и чего-то еще третьего, но отец махнул на все рукой и так запустил свою болезнь, что после очередной операции из больницы уже не вышел.
В какой-то момент он вспомнил свою жену, но больше с досадой, чем с любовью пробормотал:
— Эх, рано мать ушла…
Виктор лгал Люсе, чтобы растрогать ее, он пытался ей внушить, что склонность к сильному, настоящему чувству у него наследственная, и доказывал это Люсе взаимоотношениями между отцом и матерью.
Виктору удалось достичь своего. Правда, он об этом не знал — только намного позже Люся рассказала, как она, безотчетно волнуясь, ждала его звонка, и как она… Трудно, как-то не подходит назвать сиротой здорового, по-мальчишески обаятельного мужчину, преуспевающего, уверенного в себе, но по сути дела это соответствовало истине.
Люся ощутила острую жалость к Виктору, выругала себя за то, что была так жестока с ним, и с отчаянием выругала себя за то, что так бездушно дала повод влюбиться в себя. Впрочем, о последнем она подумала не только с отчаянием, но и с удовольствием и волнением.
Ей, конечно, льстило внимание Виктора — какой женщине не приятно, что в нее влюбились? Но особого значения ни встрече с Виктором, ни его телефонной осаде она не придавала, тем более, что влюблялись в нее всегда, начиная с детского сада, когда толстый и рыжий Вовка, кряхтя, принес ей тяжелое ведерко песка, поставил рядом и, будто ожидая от нее конфету, смущенно сказал: "На…" Люся, напевая, продолжала лепить свою горку из песка, в которой хотела выкопать пещеру, но ей не хватило строительного материала, горка осыпалась и Вовка, заметив это, приволок ей полное ведро от всего сердца. Вместо улыбки, которая должна была заменить Вовке самую вкусную в мире конфету, Люся продолжала копаться в своей, совсем уже развалившейся кучке.
