Хрустов почему-то побледнел, как на собраниях в прежние времена, поднялся, взял рюмку. С полминуты молчал.
— Только стихов не читай… — шепнула ему жена.
— Ну вот!.. — Сморщился Льва Николаевич. — Словно птицу сшибла влет. Зачем?! Я не собирался… А теперь специально и прочту Бойцова. Пока Утконоса нет.
Галина Ивановна удивилась:
— А что, собирался зайти?
— Да, да! — торопливо проговорил Никонов. — Да! А ты читай, читай! Вы, бабы, какие-то иногда не чуткие. Давай, Лёвочка.
— Стихи р-рабочего поэта Алексея Бойцова. — Хрустов поставил рюмку и вскинул руку, едва не сбив на этот раз бутылку со стола.
Не знаете вы, дуры, сони,
начальнички, каких не мало,
как мы плясали на бетоне,
на жарком, словно одеяло.
Как мы его вбивали в горло
реке великой и могучей.
И звуки золотого горна
нам были б песней самой лучшей.
Но здесь олень кричал на гребне,
вопили МАЗы сквозь бураны,
и словно телефоны в небе
звонили башенные краны…
Вам, будущие девы мира,
такие танцы не приснятся.
Наш громкий век пойдет на мыло,
нас будут школьники стесняться.
Но наши ночи трудовые,
и голод, и счастливый бред
помянет все-таки Россия,
когда погаснет Солнца свет…
Никонов и его жена поаплодировали. Хрустов, все такой же бледный, сел и, играя ноздрями, долго смотрел в некую точку. Дальневосточный гость тронул его за плечо:
— Все хорошо. А давай-таки Алешке телеграмму замахорим? Через МИД. Или прямо на посольство. Дойдет!
Хрустов словно не слышал. Галина Ивановна мягко отозвалась:
— Не стоит, мальчики, не волнуйте Алексея Петровича. Еще запьет. Майнашев как-то заезжал, говорит: беседовал с ним по телефону… как получит из России провинциальную газету или письмо, сразу заводится…
— Он за Россию страдает, — проворчал Хрустов. — Не то что.
— Да и кто нынче не пьет?! — хмыкнул Сергей Васильевич. — Врачи советуют!
— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! — детским голоском весело продекламировала цыганистая Татьяна. — Ой, а это грибы?!
В квадратной посуде посвечивали, плотно сложенные, мелкие маслятки, как толстенькие патроны, а рядом в узком судне — грибы крупные, с засохшей клеёночкой шапки.
— Лева собирал… видите, белые… прямо фарфор.
— А у нас японцы весь урожай лисичек скупают и папоротник, — откликнулся, жуя, Никонов. — Слышишь, Галь? Пока они там все не съели, надо к нам, поправите здоровье…
— Нам и тут хорошо, — за жену ответил Лев Николаевич. Он вскидывал глаза на дверь, напряженно ожидая прихода Туровского. — Галька медсестрой работает. Нас уважают. Нам хватает.
Галина Ивановна смущенно улыбнулась Никонову:
— Лева в стройтехникуме преподавал, но строители здесь больше не нужны, расформировали… А бруснику кто собирает? Он ее, Сережа, как бульдозер совком…
— Поскольку и есть… с-совок! — напрягаясь, пробурчал Хрустов. Он все-таки был уже пьяноват, я-то знал, сколько он выпил. Могло статься так, что с появлением Утконоса взъярится и вечер встречи испортит. Между тем, еще не чующие грозы, постаревшие красотки, сидя рядышком, смотрели друг на дружку и смахивали слезы.
Зазвонил домашний телефон Хрустовых. Галина Ивановна, как пташка, легко вспорхнула, сняла трубку.
— Кого?.. Ой, он сейчас занят… — И пояснила мужу. — Варавва. Скажу, чтобы завтра позвонил?
— Нет! — рявкнул Хрустов и перехватил трубку. — Да, нет! Не забыл… тут Серега Никонов в гостях… кое-что ему объясняю… А завтра выходим! Этих мы как перчатки вывернем! — И бросив трубку на рычажки, хотел сам себе налить в рюмку.
— Перестань. Не надо больше, — тихо попросила Галина Ивановна. — Я не хочу, чтобы ты умирал. И рабочий класс, думаю, не хочет. — Она сказала эти слова очень серьезным тоном.
— А куда ты собрался выходить? — жуя, спросил Сергей Васильевич.
Хрустов только носом повел — мол, должен сам догадаться.
— А с ягодой, Сережа, куда пойдешь? — продолжала хозяйка. — Тут у всех у самих все есть. Японцы далеко. А в Саракане на базар не пустят, там из Баку власть захватили.
— Из Баку? — И гость, грузный, нависший над столом, подмигнув, пропел дребезжащим «козлетоном»:
Граждане, я тоже из Баку…
Дайте пободаться старику…
При этих легкомысленных словах, да еще с эвфемизмом на лукавом месте, его жена привычно расхохоталась.
— Уже наклюкался?! Ну-ну! Теперь у них все пойдет про «это»…
— Про «это» уже поздно, или нет? — отвечал Сергей Васильевич, хрустя огурцом и толкая локтем Хрустова. И тут же, переменив лицо. — А что, иноземцев много?
— От России откололись, — пробурчал Хрустов. — И все равно — к нам десантами! И все деньги домой.
— Если выделят место, — продолжала хозяйка, — полвыручки отнимут… остальное — наша милиция…
— «Помидоры» в погонах, — Лев Николаевич махнул рукой, толкнул в губы пустую рюмку. — Погубили державу…
— Вот и я говорю, Левка, — Никонов кивнул и раз, и два, добавляя значительности своим словам. — Надо собираться и — с нами… Я всё сделаю, не последний там человек. Бросайте эту дыру… и аля-улю. Столько сил отдано, пора и отдохнуть.
Никак не отвечая, супруга Льва Николаевича раскладывала гостям и мужу рыбки и грибов. Хрустов же, вдруг согнулся на стуле и загудел, как шмель или пылесос:
— Ну, даже если я сойду с ума… с тобой полечу, как последний предатель! А жить? Ну, отдохнем у тебя месяц… а потом? Эту квартиру никто не купит, отсюда бегут.
— Я, я у тебя куплю ее! И там тебе выдам новую! Ой, какой же упр-рямый! — Никонов тяжело поднялся, обошел стол и потрепал по голове седого, исхудалого, как подросток, Льва Николаевича. — Лёвка?!
Хрустов, играя желваками на скулах, молчал.
— Ой, а пельмени-то зябнут, — воскликнула Галина Ивановна и принялась добавлять в тарелки. — Мы так рады видеть вас, часто вспоминаем… особенно, когда у вас там циклоны, ураганы…
— Циклопы… уркаганы… — отозвался эхом насмешливо Никонов.
— Да где? Это редко!.. — возразила старой подруге Татьяна Викторовна. Она быстро-быстро моргала, как это делала и прежде, в молодые годы, когда отстаивала какую-нибудь мысль. — У вас тут нынче куда тревожней… нам рассказали по дороге…
Галина Ивановна пристально смотрела на мужа.
— Прожили четверть века — и ничего. Скоро пенсию начнем получать… что еще надо?
— Да, да, — вяло отозвался Хрустов.
— Закусывайте, всё со своего огорода, — хозяйка пододвигала вазочки с малосольными огурцами и помидоринками, каждый из которых похож на маленький выстреливший парашют.
— Что за сорт? — деловито спрашивала Татьяна Викторовна.
— Нравится? Фонарики.
— М-да, вкусно… — хвалили гости. — А вот у нас там… все большое, мэм, как в Мемфисе, хе-хе. — Никоновы острили одинаково.
И они, и Галина Ивановна заговорили со знанием дела про свои огороды, про сорта овощей, про цветы, про кедровые орехи… на Дальнем востоке ядра орехов крупнее саянских раза в два! А лимонник за лето взвивается аж до крыши дачи…
— А у тебя, Родя? — иногда вспоминали и обо мне, и я тоже что-то говорил, все тревожнее поглядывая в сторону двери — мне передалось злое нетерпение молчащего Хрустова. Что-то будет?!
Его состояние чувствовал и Никонов. И видимо, вконец разозлился. Отведя руку Татьяны Викторовны, налил себе в рюмку «кедровой» и махом выпил. И налил еще. И вдруг со стороны налившегося багровой силой здоровяка начались странные шуточки в адрес тщедушного Хрустова.
— Ну, какой ты Лев Николаевич? Ты Лёвка, мальчик… Писатель Толстой — да, был Лев, с бородой. Конечно, бог отпустил тебе голос… непонятно — зачем?
Хрустов буркнул:
— А ты ти-ти-ти… вроде девицы всю жизнь. Не сменил ориентацию?
— Я в этом ничего не понимаю, — как бы слегка обиделся Никонов. — И шутки твои не русские. Случайно не еврей? Это у них все больше Лёвы…
— Я русский! И этим плох! Я бы мечтал стать марсианином.
— Ого! Чтобы весь мир умилялся, президенты считали за честь пригласить?
— Сережа, перестань!.. — взмолилась Галина Ивановна. — После болезни не надо его заводить… Слабый стал.
— А я что? Я ничего. — Сергей Васильевич хмуро помолчал и, пересилив себя, воскликнул. — Как хорошо, что мы собрались! Слышишь, ты, «дрожжит магния»? Галка, сейчас и Валерка придет. Насчет вертолета договаривается… на Горб слетаем… помнишь, Таня, гору? Вроде великана каменного…
