— Ну, а без нас они не могли обойтись? Правила-то — простенькие. Школьник в полдня обучится.
— Конечно, могли, — Курочкин радостно засмеялся. — Но они же не школьники. Они же опричники, псы государевы. Они на службе, им держава деньги платит. Не за игру, как ты понимаешь. Вот, они и придумали — играть с нами. А наверх шел доклад: Все под контролем, ведем контригру. Вникаем в детали, входим в образ.
Я вспомнил, как Синевусов первые дни все толкал меня под руку: Саша, давай вдарим. У нас же бомба есть, давай вдарим. Когда они себе сделают бомбу — будет поздно, а сейчас — самое время.
Синевусов все хотел повоевать с Рыскаловым — они были друзьями. Примерно, как мы с Курочкиным.
— Надо вернуть Итиль, — подтачивал меня Синевусов, — это же наша историческая столица. Там наши корни, могилы предков. Или вы не русский, Саша.
— Мы запорожцы, гражданин майор, — с удовольствием напоминал ему я.
— Да, ладно…, - досадливо отмахивался он. — Ну что, вдарим?
Но я отвертелся. У меня была своя стратегия, и она работала. Я не воевал, я торговал. Воюют, к примеру, Словеноруссия со Священной Римской Империей. Одним я продаю танки и зенитки, другим — самолеты и самоходки. Американский подход. На заработанные деньги скупаю весь плутоний на мировом рынке. И делаю ядерное оружие. Не на продажу — для себя. Чтоб никому не захотелось получить мои зенитки и самолеты бесплатно. Синевусов скоро понял, что играя в моей команде, повоевать ему не удастся, и подбил следователей Курочкина и Канюки на войну с Коростышевским. Прежде этого не могло быть, Канюка — Халиф Аль-Али — всегда брал сторону Коростышевского — Императора Карла XX. У них и договор о дружбе был подписан. Союзнички… Но, видно, следователь смог на него надавить. Нашел болевые точки. Халифаты напали на Священную Римскую Империю сразу в двух местах — началась война за Ламанчу и Андалузию, и одновременно высадился десант на Сицилии. А потом и Курочкин-Бетанкур двинул двадцать пять танковых дивизий на Герц и Аквилею.
Наши офицеры втянулись в игру не шутя. Синевусов часами сидел за картами, просчитывал на калькуляторе варианты. Его серенький пиджачок Киевской швейной фабрики имени Максима Горького валялся на подоконнике, куда-то делся галстук — темно-синий с морским отливом — подарок коллег. Синевусов щелкал подтяжками, потел подмышками, вытирал лоб и все допытывался:
— А если они так, ты — как? А если так?..
Не знаю, как складывалось у Курочкина с Рыскаловым, но за Каганат играл только я. То ли опасался Синевусов брать на себя лишнюю ответственность даже в игре, то ли еще что, но дальше советов он не шел. Он советовал — настойчиво, занудно, утомительно. Но решения принимал я. Я не воевал, но торговал. Всем и со всеми. Каганат богател и развивался. Кстати, соблюдая привычный нейтралитет в войне со Священной Римской Империей, Коростышевскому я поставлял оружие охотнее, чем Канюке. Я продавал ему свои новые зенитно-ракетные комплексы с условием, что он не станет использовать их против Словеноруссии. Только против Халифатов. Торговля оружием — дело секретное, но Синевусов для того и сидел при мне, чтобы Рыскалов сотоварищи были в курсе. Тут я уже ничего поделать не мог. Чем смог я помог Коростышевскому, похоже, на него здорово давили. И не только в игре. В основном, не в игре. Но он держал удар.
…А в той войне, захватнической и несправедливой, в войне трех майоров, Коростышевский потерял только Аквилею. Город отошел к Словеноруссии. Канюка же на Пиринейском полуострове лишь людей даром положил. Да деньги потратил, купив у меня два ракетных крейсера.
Тогда, сидя на Замковой горе и глядя на майский Киев, я понимал отчетливо и ясно, что самые серьезные неприятности позади, и хуже чем было — не будет. Может ли быть что-то хуже внутренней тюрьмы КГБ? Наверное, нет… Значит, будет только лучше, значит, нечего бояться. Но прошла неделя, и я забыл о своей недавней уверенности. Неделю спустя, я знал, что может быть все. И хуже может быть тоже.
С тех пор я не поднимался на Замковую. Наверное, зря. С нее открывается удивительный вид. Удивительный и очень точный. Никаких аберраций, никаких искажений. Сейчас, двадцать лет спустя, я понимаю: права тогда была гора, а я ошибался. Но, что теперь с меня возьмешь? Я всего лишь торговец сладкой водой, даром, что не сам околеваю зимой на морозе в красно-белой торговой палатке, а летом не истекаю в ней же едким трудовым потом. Теперь я торговец водой, и мне больше нечего делать на Замковой. А тогда… Тогда за мной был Истеми, и мы были равны. Пусть не во всем, но в чем-то были. И Замковая признавала это равенство.
Может быть, только благодаря Истеми мне удалось уйти из мрачного, облицованного серым гранитом, здания на Владимирской улице так, что тяжелая его тень не накрыла всю мою жизнь. Это он подмял Синевусова, это он отказался с ними работать, это его они выпустили. Прижав носы к дверным косякам, следили они, как он выходит на Владимирскую, как стоит, привыкая к майскому солнцу, решая, куда свернуть — налево, к Оперному, или направо — к Владимирской горке. Они следили за его первыми шагами на свободе, и масло, смешанное с ядом, стекало у них по щекам и капало с подбородков. А когда он дошел до Малоподвальной и скрылся, они осторожно перевели дух и вытерли масло и яд. Они отпустили его, а с ним вышел и я.
1984
Зимой в университетских аудиториях стоит невозможная стужа. Окна огромные — во всю стену, никаких батарей не хватит, чтобы компенсировать широту души архитекторов. Батареи, кстати, не слишком и усердствуют, стоят чуть теплые. Да и архитекторы, если подумать, ну в чем они виноваты? Новые корпуса выстроены по отличному проекту. Проект занял второе место на конкурсе. Конкурс проводился в Мексике. Или в Колумбии. Одним словом, какая-то из карибских стран, может, даже Куба, решила построить университет. Провела конкурс. Победителю досталось все, а серебряному призеру — Киев. Потому что киевские власти на организации конкурса надумали сэкономить. Национальный менталитет сказался. Выбрали готовый проект, купили на грош пятаков. Киев ведь известный тропический город. Так что зимой у нас хорошо. Летом тоже ничего себе. При утверждении сметы из нее выбросили кондиционеры. Ну, зачем, — решили в УКСе министерства образования, — в корпусах с такими широкими окнами нужны кондиционеры. Не Куба, какая-нибудь, не Мексика, слава Богу. Станет душно — откроют окошко. Вон оно, какое у них большое…
Внизу серело растрескавшееся дно высохшего фонтана. Мы не стали открывать окна. Зато закрыли на швабру дверь. Уже вовсю шла сессия, заканчивались зачеты, начинались экзамены. Пора было что-то делать.
Съезда победителей не получилось. Победа вроде бы была — мы вышли. И свобода встретила каждого из нас там, где предписывала ей должностная инструкция — у входа, рядом с постом дежурного офицера. Вернее, у выхода. Допросы остались в прошлом. Глухая тишина коридоров и камер внутренней тюрьмы рассеялась. Так что победа была. Но победителей из нас не получилось.
Канюка сидел у окна, смотрел на желтый заоконный пейзаж и не видел его, изредка запускал пальцами нервную раскатистую дробь по спинке парты. Коростышевский покачивал ногой, внимательно разглядывал старый кроссовок, выпячивая губы, напевал что-то невнятное. Они не глядели друг на друга, они не видели друг друга и не хотели видеть. Война трех майоров давно закончилась и осталась в прошлом, Аквилея достался Курочкину. Но не бессовестный захват небольшого приморского городка огорчал Коростышевского. Он не мог простить Канюке вероломного нападения.
— Это не я напал, он что, не понимает? — громко возмущался Канюка, обращая слова то ко мне, то к Курочкину. — Это же не я напал. Я делал, что мне говорили. Мне говорили, я делал. Ну, хочет, давайте переиграем. Скажи ему, все скажите ему, что не поздно переиграть, если хочет. Ведь так!?
«Он» — Коростышевский — изучал трещину, наметившуюся в подошве спортивного башмака, огорченно качал головой и мял губами бессловесный песенный мотивчик.
— Это не я напал, объясни ему, — требовал Канюка от Курочкина. — Ты же сам с ним воевал.
Курочкин прохаживался вдоль доски. От стены — к окну и назад — к стене. Он молчал, но я знал, что Курочкин рад. Казалось бы, чему тут радоваться? А Курочкин был рад. Но виду не подавал, ходил, насупившись, от окна к стене и назад.
— Ну, положим, переиграть мы ничего не сможем, — наконец ответил он Канюке. — И не станем. Человек ты, Вадик, взрослый, совершеннолетний, значит, за свои поступки отвечаешь. Во всяком случае, должен отвечать. Тебе ведь только говорили, а решения ты принимал сам.
— Сам! — Вскочил и забегал вдоль ряда Канюка. — Ха! Я решал сам!
— Может, вы как-нибудь потом разберетесь? Между собой? — не выдержал я. — Мы не мирить вас тут собрались, и не выяснять, кто на кого и почему напал. Нам сессию надо сдавать. С деканом договариваться об отдельном графике, нас же не один, не двое. Пятеро. Почти группа. Или срочно идти в академку. Так?
