Ознакомительная версия.
– Вот те нате, хрен в томате!
Обернувшись, Виталик с ужасом увидел свою любимую классную руководительницу, а рядом ее поддатого механизатора. Наверное, хорошо сходили к родственникам. Светлана Константиновна вся светилась, как праздничный огонь, даже не сильно были заметны подсохшие царапины на лбу, а механизатор изумленно сверкал фонарем, удачно посаженным под левый глаз. На первый взгляд совсем как человек. но зарычал совершенно не по-человечески: «Запорю! Оторву все, что оторвать можно!» Даже странно, что такое предложение могло понравиться учительнице. Непонятно, что бы она стала делать со всем этим оторванным у Витальки добром, но она тоже всплеснула руками: «Ой, люди добрые! Он даже семенные выбрал!» Пришлось мчаться к мохнатому кедру, поднимающемуся на краю огорода над глухим высоким забором, а потом торопливо карабкаться по стволу, сперва шелушащемуся и скользкому, как намыленному, а потом утыканному хрупкими горизонтальными сучьями.
Устроился в тугой развилке.
Нежно пахло смолой. Висели сизые шишки, как ананасы.
Ну никак не мог Виталик поверить, что Светлане Константиновне не понравился его благородный поступок. Сама ведь жаловалась, что не хватает рук. Напомнить ей, что ли?
Посмотрев вниз, покачал головой.
Светлана Константиновна никакого понимания не проявляла, а механизатор уже приволок длинную жердь. Пришлось лезть выше. С верхотуры Виталик увидел вообще странное. Светились у Светланы Константиновны красивые голубые глаза, но почему-то походили не на ветреное весеннее небо, а скорее на тонкий поблескивающий холодком ледок на осенних лужах, да еще присыпанный по краям бурой листвой. И не каштановыми показались сверху волосы, а какими-то… Ну, может, крашеными… Он не нашел правильного определения… И губы, когда Светлана Константиновна закидывала голову, были красные, кругленькие, как шевелящиеся колечки…
– Ну, конечно, Виталька! – прибежала на шум тетя Валя. Она так радовалась, будто без нее Витальку не опознали. – Отец профессор, а сын по чужим огородам шастает. Участкового надо звать.
И крикнула радостно:
– Ты что, паразит, наделал?
– Я помочь хотел.
– Вон как врет! – обрадовалась тетя Валя. – «Помочь хотел»! Вот врет так врет! Да ты, зараза, хотел отнести огурцы на пристань! Будто я не знаю! Там с проходящего катера купят.
– Это мои-то огурцы? – заорал механизатор. – Светка, сучка, где ружье? Неси. Пальну солью!
Зад у Виталика зачесался.
Краем глаза увидел, как за калиткой по пустой улице катит знакомый зеленый «газик» с брезентовым верхом. Ни тетя Валя, ни Светлана Константиновна, ни механизатор из-за забора машину не видели, а товарищ Ложкин, как человек партийный и осторожный, старался не привлекать внимания. Только издали гипнотизировал взглядом Витальку, сидящего на кедре. Наверное хотел убедиться, что Виталик спрятал записку в тайное место. Хорошо, что не знает, что записка все еще у меня в кармане, подумал Виталик. Товарищу Ложкину очень не выгодно, чтобы я живым попал в руки механизатора. Хотя в записке и дописан интересный географический вопрос про кумоанских людоедов из Индии. Механизатор все равно не поймет. Конечно, товарищу Ложкину гораздо выгоднее застрелить меня. Вбежит, отнимет ружье у механизатора и влепит мне в лоб. Потом отсидит, выйдет честный.
Ловя взгляд товарища Ложкина, Виталик таинственно похлопал по карману рубашки. Дескать, при мне записка! Такой простой, но явно бессмысленный на сторонний взгляд жест вызвал внизу настоящую панику.
– Слетел с катушек, – перекрестилась тетя Валя, а механизатор заорал: – Светка, сучка, где ружье?
На механизатора бросились.
Впрочем, хорошо было видно, что ни тетя Валя, ни классная руководительница не удержат такого бугая. И появившаяся в проеме калитки Виталькина бабка тоже уже не могла помочь. Понимая это, Виталик слетел по гладкому стволу сразу метра на три и с нижней, самой толстой ветки, махнул за высокий забор.
Мужская рука втащила его на кожаное сиденье. Негромко фырча, «газик» выкатил на центральную улицу, свернул а заросший лебедой переулок, а оттуда на пустую площадь. Только за сельсоветом, у мертвых репейников, под скульптурой каменной крестьянки, угрожающе замахнувшейся серпом на бетонного пионера, партийный секретарь остановил машину.
– Записка при тебе?
– А рубль?
– Что же это выйдет из тебя? – покачал головой партийный секретарь. – Зачем тебе рубль?
– Я дедовы сигареты потерял, – соврал Виталик, пряча полученный рубль и стараясь прикрыть рукой оттопыренный карман, в котором лежали сигареты. – Купил сигареты, а когда лез на кедр, выронил.
– Ну, вернись, – посоветовал секретарь. – Скажи, что вернулся за сигаретами.
Виталик на такую глупость даже отвечать не стал.
– Деньги теперь у тебя есть, – товарищ Ложкин видел Виталика насквозь. – Достань записку и порви. – По голосу чувствовалось, что указанная записка содержит какой-то важный секрет, наверное, на самом высоком уровне, и очень отрадно, что секрет этот (возможно, партийный) не попал в руки разгулявшегося простого механизатора. – Мельче, мельче рви.
Виталик с радостью бросал по ветру обрывки.
Все это время товарищ Ложкин сидел сгорбившись над рулем.
Ну, совсем как человек, только толстые щеки провисли от жары, как у собаки. Видно, что печалился, но все же не утерпел:
– Зачем монархию проповедуешь?
– А что еще проповедовать?
– Ну, выбор есть, – недовольно ответил товарищ Ложкин. – Развитой социализм, например. Или продовольственную программу.
У товарища Ложкин лицо стало совсем человеческим, но Виталик ему не верил.
У тебя-то гривенников не считано, думал он, ты давно в люди вышел. Тебе уже ничего не надо, только езди на казенном «газике» да разговаривай с молодыми учительницами про всякие интересные географические проблемы, а меня чуть что – сразу в чулан. А может, я тоже хочу ездить на «газике», и чтобы люди смотрели с уважением.
Проводив взглядом машину, Виталик вынул из кармана записку и аккуратно ее расправил. На мелкие части он порвал совсем другую бумажку. В его карманах всегда было много такого добра. Я вот еще со Светланы Константиновны рубль слуплю, сердито подумал он. Светлана Константиновна привыкла к запискам, ей без них будет скучно.
Ночь наступила.
Звезды зажглись, потянуло с болот душной сыростью.
Виталик растворил окно, хотя дед запрещал это. Задница чесалась, так хорошо дед поучил внука. Никак не решишь, складывается жизнь или нет? Родители во Вьетнаме, дом в Томске. А он живет с дедом и бабкой, в дикости.
Стало жаль себя.
Скоро Дед уснет, подумал, тогда непременно явится домовой, чтобы подразнить мохнатой ладошкой. Услышал, как бабка за неплотно притворенной дверью вздохнула: «Ох, кости ломит. На дождь. Парнишку жалко. Нет чтобы подладиться под людей, все под себя мнет».
Проверил, под подушкой ли рогатка?
На месте, на месте лежит любимая – надежная, ладная, вырезанная из тальника. Начнет мохнатый распускать руки, влеплю камнем в лоб. Контуженного увезу в Томск, там дорого продам Соньке Пушкиной из параллельного класса. На пушнину. Сонька дома хомяков держит, крыс, мышей, ей все в жилу. Скажу: «Вот покупай прибавление». – «А это что? Зверек?» – «Ага». – «А какой?» – «Лохматый». – «Ну, белка, что ли?» – «Да ну!» – «Ой, обезьянка?» – «А ты выше бери». – «Ну, не человекообразное же?» – «Конечно, нет, но похоже». – Сонька прищурится: «Кусается?» – «Да нет. Только грудь давит ночью». Сонька-дура покраснеет, конечно, как это – грудь? А я скажу: «Покупай, дура. Все равно других нет». И потребую за мохнатого червонец, пусть сдерет с предков. Очень уж порода у домового редкая.
Приподнялся на локте, позвал:
«Дед!»
«Чего тебе?»
«Принеси квасу».
«Сам встань и напейся».
«Ну, принеси, чего тебе?»
«Будешь канючить – дам ремня».
«Ну, вот будешь вставать за ремнем, и принеси квасу».
Дед не ответил. Виталик снова притих. Хорошо товарищу Ложкину – он давно вышел в люди, у него гривенники и рубли есть. Я тоже так хочу. Приезжать на зеленом «газике» и смотреть на молоденькую Светлану Константиновну, а механизатор пусть бегает за ружьем.
Вдруг различил странные звуки.
Слабый шорох… Скрип половицы… Шарканье…
Идет, идет домовой, идет мохнатый, обрадовался Виталик и, похолодев от неожиданного волнения, потянул рогатку из-под подушки. Тихонечко вставил в кожанку заранее припасенную гладкую гальку и затаился, затих, вжался лицом в теплую подушку, только ногой специально приспустил одеяло на пол, чтобы домовой не терял время, не занимался всяким там баловством, а сразу кинулся бы на него – давить.
Идет, идет домовой, идет мохнатый.
Шлепает босыми ногами, дождался темноты, гад.
По теплу, по легчайшему живому шевелению теплого воздуха Виталик чувствовал, что старорежимная нежить уже где-то рядом, может, уже даже тянет к нему мохнатые лапы. Вот врежу в лоб, думал. Продам мохнатого Соньке Пушкиной. Появятся деньги, выйду в люди. А выйду в люди, появятся деньги. Затаив дыхание, мысленно определил направление. Так же мысленно уточнил прицел. И, резко вскинувшись, оттянул резину:
Ознакомительная версия.
