— Кто-то ждет его, — подумала Катя вслед человеку. И увидела, как к киоску подошла хрупкая девушка. Купила несколько гвоздик, оглянулась, увидела Катю, приветливо махнула ей рукой. Женщина не узнала бывшую воспитанницу. Та, повзрослев, резко изменилась, выросла, похорошела. Из драчливой, горластой девчонки стала красивой девушкой. Но и через годы вспомнила свою воспитательницу. Она была самой доброй и знала много сказок. Каждой девчонке подарила по богатырю, всякому мальчишке по принцессе. Себе ничего не оставила…
Катя слышит, что квартирантки опять включили магнитофон. Вон уже и танцуют, подпевают, слышен топот ног. А по трубе опять стучит верхняя соседка, требует уменьшить громкость, напоминает о времени.
— Да хватит барабанить! Помешали ей! — трудно встает женщина, идет к девкам.
— Сбавьте громкость. А то наверху уже башкой в пол колотятся. Не злите кобру. Не то опять ментов притащит полный дом. Выкинут всех в исподнем и меня вместе с вами, — попросила девок. Те, не просто уменьшили, а и совсем выключили музыку. Через час все гости разошлись, а квартирантки, убрав в комнате, проветрили ее и собрались на кухне попить чаю. Привели и Катю. Усадили в кресло поудобнее. Поставили перед нею мед. Настроение у всех было подпорчено.
— Эх-х, как все надоело и опаскудело, — вздохнула Илона, самая миниатюрная, красивая девчонка. Равных ей не было во всем городе.
— Тебе то чего сетовать? — удивилась маленькая худая Вика, подвижная, самая веселая девчонка, похожая на подростка. Никто из окружения не верил, что ей двадцать лет. Все считали ее малолеткой, несовершеннолетней, а гости побаивались к ней приставать, особо будучи в трезвом состоянии. Именно потому девчонке приходилось самой проявлять активность, доказывая, что она вовсе не ребенок.
— Викулька! Надоело мне кривляться перед отморозками. Рисоваться в дуру опротивело. Ведь все эти хахали считают нас дешевками, каких можно иметь и трахать где попало и сколько угодно, — ответила Илона.
— А зачем вам сдались эти козлы? Иль без них дышать не сможете? — вмешалась Катя.
Мы бы с радостью, да как? Надо закончить колледж. К тому ж одеться и обуться, чтобы не выглядеть хуже других. Да и жрать, платить за квартиру, своим в деревне помочь. А как, где еще сорвать? Найти другую работу, где хорошо платят, сегодня нереально, желающих много, а предложений нет. Вон Илонка пыталась домработницей наняться. Хозяин в первый же день начал приставать к ней. Хозяйка, приметив это, враз Илонку из коттеджа выперла. Да еще и базарила, обзывала на весь двор так, что все соседи слышали ее вопли. Я пыталась медсестрой устроиться. Но как услышала о заработке, мигом раздумала. Пыль, а не получка. Я за одну ночь впятеро больше получаю. И голова не болит ни о чем. Один «бабки» даст, другой жратвы целый багажник, иной золотую цепку иль перстень отвалит. Короче, не бедствуем. Думаете, мы не пытались устроиться иначе? Еще как?
Весь город перетряхнули, а толку, нигде не нужны. И не только нам не повезло. Теперь даже замужние бабы побочным сексом подрабатывают, чтоб семья не голодала. А что делать? Некоторые мужики знают, чем занимаются их жены, но молчат, потому как сами не в силах продержать семью.
— А родители не могут помочь? — спросила Катя.
— Мои старики сами едва сводят концы с концами. В семье кроме меня детей, как мошкары. Всех нужно одеть и обуть, накормить. Вот только на что? Денег нет совсем. Старая корова всего ведро молока за день дает. Его не то что продать, самим не хватает. Десяток кур, у них яйца из задницы рвут малыши в драку меж собой. Поросят не держим, не выгодно, слишком много жрут. Были овцы, каких поели, других волки порвали, пасти их некому. Отец из сил выбился. Ему за полсотню лет, а здоровья нет вовсе. Раньше в колхозе работал. Теперь хозяйство вконец разорилось. Все прахом пошло. Мать дояркой была. Нынче доить некого. Каждый смотрит к кому бы присосаться, чтоб выжить. Люди голодают. Вот и мои родители уже четыре года о другой молодой корове мечтают, а наша одними бычками телится. К осени скоплю деньжат на новую корову и отвезу в деревню, может хоть чуть мои на ноги встанут. Я им в прошлый раз привезла деньжат, продуктов, кое-какие обновки, так отец от радости чуть не плакал. Он уже из сил выбился. Рубашку ему купила, а отец примерил и тут же снял, в шкаф положил, и сказал, мол, когда умру, хоть одна приличная вещь на погребенье будет. Мне аж холодно сделалось, не на жизнь, на смерть готовится. А ведь не старый и дети еще малые. Самый младший в школу идти должен. Да в чем? На учебники где взять? А и одеть не во что. Школа в пяти километрах, босиком по снегу не отправишь.
— А свой огород имеют?
— Без него вообще не выжили б! С него живут. И сад тоже есть. Но все равно не хватает. Родни полно, да только и те живут нище. Средний брат тоже хочет в город уехать, чтоб свой заработок иметь. Но где приткнется без образования и специальности. Сгребут его в армию по осени, может там чему-нибудь научится. Но пока никакого просвета, — вздохнула Илона и поспешила закурить. Руки дрожали, не могли вытащить сигарету.
— Меня отец все спрашивал, где я деньги взяла. Работой интересовался. Переживает, чтоб с пути не сбилась как иные, мол, пуще жизни береги честь свою. Как сберечь ее, когда вокруг бесчестье и беспредел. А на кону жизни младших. Вот и подумай, что дороже? У отца с задницы единственные штаны скоро сползут от ветхости. А он мне про честь! Не спорю с ним. Но на душе горько. Разве я с жиру сбесилась? Нужда толкнула, но кто поверит, коль сам того не пережил. И не расскажешь каждому, не поделишься, — глянула с обидой на Катю.
— Ты зря на меня осерчала. Сколько я голодала, тебе и в страшном сне не снилось. Ладно сама, тут же рядом со мной ребенок мучился, живым укором. Он совсем ни при чем. Но и ему родной отец далеко не всегда кусок хлеба приносил. Бывало сидели с ним по нескольку дней не евши. Ни Хасан, ни соседи, ни собес про нас не вспомнили. Разве не обидно? Вот так однажды открыла окно и, увидев людей, попросила:
— Дайте на хлеб, ради Бога! Пожалейте моего сына! Он еще малыш! — вытерла Катя слезы, побежавшие по щекам, и продолжила:
— Мимо баба шла. Нарядная, толстая. Не из бедных. Две тяжеленные сумки несла. Оглянулась на меня и сказала:
— Иди работай, нечего попрошайничать! Ишь приспособилась побираться прямо из окна. С твоей мордой хоть в грузчики! Сумела родить, сумей кормить! Много вас вот таких развелось нынче по городу!
— Я после этого долго к окну не подходила. Не хотелось на людей смотреть. Возненавидела всех. Но как-то днем прибежал Мишка из магазина, я его за кефиром посылала. А он такой счастливый, показывает, какой кошелек в магазине нашел, в нем деньги. И рассказал, что наступил на него возле кассы. Мы те деньги на несколько месяцев растянули. Но и они не бесконечные. Потом снова голодали. И все ж Бог сжалился, увидел нас и послал квартиранток. Все они были хорошими девками, но ни одна не минула вашей участи. И тоже не с добра, — отхлебнула Катя чай.
— А у меня одна бабка в деревне осталась. Я у нее за всю родню. Деда еще лет двадцать назад похоронила. Так к ней со всей деревни старики косяками поперлись. Кто в хахали, другие в мужики набиваются. Короче, бьют клины к моей бабульке, как к первой невесте во всей деревне. Она всех похоронила. Сначала моего отца. У него рак объявился. И откуда это проклятье на голову свалилось, мне тогда третий год пошел. И конечно, своего родителя не помню. Мать через год от пневмонии умерла, а через полгода старшего брата не стало. Утонул в озере. Так-то и остались вдвоем с бабкой. Она после всех этих похорон чуть не сдвинулась, вовсе загоревала, но тут я, еще совсем зеленая. Поняла старая, коль уйдет на погост, мне места в жизни не останется, хоть живьем в могилу с собой бери. Никого вокруг нет, кто б меня взял. Вот и стала снова в хозяйство втягиваться. Деваться некуда. На ту пору у нее хороший сад был. Клубнику, черешню, смородину, малину все лето на базар возила, а деньги — в кубышку. Потом продала туристам свои серебряные, старинные украшения, посчитав, что неразумно уносить их с собою на тот свет, пусть для жизни послужат. Так вот купила корову, кур, индюшат и гусят. Меня учила, как за ними ухаживать. А гусята с индюшатами, едва подросли, исщипали всю. Как-то дошло, что мне они не по кайфу. Но бабка знать ничего не хотела, схватит за косы и в сарай запихнет. Косить учила, рубить дрова, готовить и стирать, убирать в доме. Чуть что не так, по заднице надает. Но не сильно, зато бранила до ночи. Мне пришлось привыкать к хозяйству, как к постылому хахалю, не по любви, а вынуждено, через силу, ломая себя через колено. Знала, нельзя иначе. Жить-то нужно. Да и результаты убеждали. Бабка часто баловала, покупала наряды, конфеты, все ж ребенок, девчонка. И она для меня не скупилась.
— Так зачем ты от нее сорвалась? Чем тебе плохо было с бабкой? — удивленно глянула на девку Катя.
