И Пиза вспоминал, как мог часами, словно сыщик, следовать по городу за какой–нибудь пышнозадой тёткой. Его буквально гипнотизировали подобные формы.
Мысли о женской тайне посещали Пизу, но не в таком же возрасте.
— А в каком же?
— В четырнадцать лет, — с достоинством отвечал Пиза.
— Ну и вот, учитывая твоё голодное детство, — резонёрствовала первая жена Пизы, — мой брат созревает на год быстрее.
— Не на год, а на два, — пытался уточнять Пиза. Но, как всегда, его доводы отскакивали, как от стенки горох.
«Ну что может вырасти из пацана, если уже в таком возрасте мозги его на нижнюю чакру замкнуты?!» — размышлял Пиза, потому что в тот период его жизни мало было у него предметов для размышления.
— Природа знает, что делает. Не лезь к ребёнку со своими замечаниями. Не тирань дитя, а то вырастет из него эксгибиционист какой–нибудь. Пусть развивается, как ему велено
— Да! — соглашался Пиза. — Против природы не попрёшь. Пусть!
В конце концов, так и вышло. Выросло из Максимильянца нечто. Но это Пизу уже никак не занимало, поскольку он к тому времени никакого отношения к этой семейке не имел.
Фунт лиха — не фунт изюма. Пиза.
Эту землю можно назвать остров Цикадный. Быть может, когда–нибудь мы опомнимся и назовём нашу родину так. А что? Вполне нейтральное название! Не вызывающее националистических ассоциаций. Пур — Шпагатов.
Я сошёл с ума, я поймал сома (частушка).
Вчера их женщины прятали себя с головы до пят. Сегодня открыли ноги и лицо. А завтра эти дамочки придут работать в «Афродизиак» (из рассуждений Пизы).
Аборигены между собой:
— Наши женщины — не для физических упражнений, а чтобы рожать. Для секса можно купить белую бабу.
— Ещё чего: купить! Они, этакие дуры, и так отдаются.
— Конечно! Они и за так соглашаются, только скажи, что любишь. За любовь что хочешь сделает.
А нам всё едино: куцап ты или холопец. У нас нет к вам — тем и другим — ни капли ненависти, ни грана любви. Хакхан (из выступления в экстремистских СМИ).
Пиза и Семивёрстов:
— У меня гипофиз переключён.
— Переключён? Это как понимать?
— Я же ростом не вышел. Что в прямой зависимости от гипофиза. Но очень потенционен. Вся сила этого кусочка серого вещества идёт только в одном направлении — вниз.
— Они создали партию во главе с каким–то Хакханом.
— Оставьте, ради бога! Аборигены и партия — это смешно.
— Именно: КПА — коммунотарная партия аборигенов.
— И какая программа у этой партии?
— Не знаю, не читал. Известно одно: партия выступает против разврата.
— Помнишь детский стишок? Шли верблюды по барханам караваном вслед за ханом.
— Причём тут стишки?! Неужели ты не понял? Они создали партию, чтобы прорваться к власти.
— Ничего у них не выйдет.
— С чего такая уверенность?
— Потому что замахнулись они на самое несокрушимое извечное устремление человеков.
Пур — Шпагатов (интервью Хакхана):
— Есть одна восточная мудрость, которую мы с вами понимаем по–разному. Вы её произносите так: сижу у моря, жду погоды. А мы вот как: сиди у моря и жди — рано или позже мимо тебя понесут останки твоего врага.
— Конечно, наша позиция менее продуктивна.
— А я с этой поговоркой, хоть она и восточная, не согласен. Я ждать не намерен. И не буду ждать. Я обязан действовать. И я действую.
Судьба — это проект (и проекция) жизни. Это духовный документ, путёвка в жизнь, метрика. Духовный документ этот находится, пока мы на земле, у ангела–хранителя. Человек получает этот свой путевой лист, когда приходит к Богу. Господь сверяет по судьбе то, что нами пережито, и вознаграждает нас или возвращает человека на землю, дабы он исправил в новой жизни допущенные в предыдущей грехи.
На посольской машине трепетал красный флажок с желтым скорпионом серпа и молота.
Эмоции — это одна из форм или сфер расхода энергии. Таким образом, энергия расходуется то как вода из плохо закрытого крана, а то изливается словно из прорванной трубы, или как фонтан, душ, дождь.
Род уходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Экклезиаст.
Семивёрстов и Пиза:
— У аборигенок походка такая, словно у них путы выше колен.
— Ты не далёк от истины, Мур.
— Неужели связаны?
— Как только девочка становится девушкой, на неё надевают специальные штанишки, сковывающие шаг. Она их носит до замужества. Потому походка эта остаётся у многих из них на всю жизнь.
— А я терпеть не могу ещё один их обычай. То, что они ходят в квартире босиком.
Семьи у них возникают нередко помимо воли женщин. Вот и получается не брак, не согласие, а беспрерывное насилие сильной стороны над слабой. Муж всякий раз заставляет жену отдаваться. Не любовь, а изнасилование.
Надо учиться с этим жить. Автор.
— Да! И ростом не вышел, и кривоног, и нос у меня тупой и глазки, словно у хорька — маленькие, злые. Уши лопухами, грудь вогнутая. И всё–таки я лучше всех!
И не смотрите на меня этак. А лучше спросите баб, отчего они так и норовят повиснуть на моих косых плечах.
Эх, август! Я всегда в это время лета ощущаю себя фруктом. Автор.
Собаку, которая тебя укусила, не убивать, а наблюдать надо. Хагенбрудер.
В случае чего, первыми дохнут чистюли. Хакхан.
Субмарина всё больше отставала от Пур — Шпагатова. Однако сдаваться (мириться) не хотела. И, видя, что любимый уже не оборачивается ни на её смех, ни даже на неё слёзы, бросилась участвовать во всяких телеиграх, где можно было бы, если не отличиться, то есть публично завоевать путёвку на какие–нибудь Багамские острова или хотя бы в Алаверды, иначе говоря, любой ценой посредством телеэкрана ещё раз попасть в поле зрения бывшего супруга. Но как в житейских делах, так и в ментальных своих подвигах терпела поражение за поражением. Для победы ей не хватало (всего понемножку) ни обаяния, ни воображения, ни артистичности, ни самоиронии, ни интеллекта. К несчастью, бедняжка этого не понимала и потому продолжала бороться за своё счастье, как могла и как (подсказывал разум) хотела, низводя себя всё ниже: от нелепости к глупости и далее к безумию.
А спас её от этого падения Пиза, оценивший её тело, научивший простому делу — показывать этакую красоту за деньги.
Конфискалы — порождение новых структур власти.
Валютаристы — ещё одно порождение, на этот раз базарной экономики.
Винодел раскинулся на диване. И зевал. Он видел своего хозяина насквозь, поскольку некоторым котам доступны (открыты) несколько измерений. Заглядывать слишком далеко Винодел не любил. Но и из того, что представало его капризному взору, он лениво делал вывод: всюду они — эти создания, так кичащиеся своим образом и подобием, — делают примерно одно и то же. Творят над собой такие нелепости, низводя дар Божий до абсурда, что не оставляют для себя никакой надежды когда–нибудь достичь самого вожделенного — радости бытия.
Кот вздохнул. И от этого его движения пахнуло некоторым сочувствием, поскольку, несмотря ни на что, он любил своего хозяина и всегда желал ему только хорошего. Хотя тот никогда не прислушивался к тому, что время от времени внушал ему Винодел. Напрямую, когда хозяин спал, и наяву, погружая неслуха в мимолётный транс, который бедняга поэт принимал за вдохновение.
«Пора бы тебе, братец, отдохнуть малость!» — попытался порекомендовать и на этот раз Винодел. Хозяин отодвинул от себя машинку. До хруста прогнулся, давая послабление отёкшей от долгого сидения за столом спине. Пошёл на кухню, стал молоть кофе.
«Одно и то же. То языком по телефону мелет, то на кофемолке. А ведь пить эту гадость да ещё по несколько раз в сутки хуже, чем водку натощак».
Хозяин тут же остановил агрегат. Пошарил в шкафу и, найдя пачку чая, заварил его целую ложку на стакан.
«Чифирь разрушает сердце не меньше кофея!» — промурчал Винодел.
Хозяин замер. И разделил стакан надвое.
«И эта доза крепка. Сам ведь знаешь!»
— А ты чего тут околачиваешься, бездельник? Недавно ведь завтракал.
«Я завтракаю у тебя, когда добрые люди обедают».
— Где–то у меня тут колбаска завалялась. Ага! Вот. Лопай, шалопай!
«Такую колбасу и собака жрать не станет. А он мне подсовывает, как будто деликатес какой–то! Эх, жизнь! И угораздило же мне так попасть… А что делать! Голь перекатная. От гонорара до гонорара. Концы с концами никогда не сходится. Нищета такая, что даже мышам тут делать нечего!»
— Ну, ничего, проголодаешься, поумнеешь.
«Иной на моём месте давно бы всё бросил, ушёл, куда глаза глядят. Не могу. Чувство долга не позволяет мне с тобой так поступить. Пропадёшь без надзора. Иной раз таких опасных баб приводишь… Не будь меня рядом, какая–нибудь наверняка захомутала бы его. И тогда прости, прощай призвание. А кто отвечай? С него тоже, конечно, спрос будет. Но и меня по спинке, по головке, за ушами… не погладят. Эх, жизнь!»
