Он стоял на тротуаре, дожидаясь, пока спадет тошнота, и вдруг кто-то положил ему руку на плечо. Это была Кейт, его секретарша, она с тревогой вглядывалась в лицо босса:
— Все в порядке, Джоел?
— В полном.
— Вы немного бледны.
— Просто болит голова. — Хотя у него мутилось в глазах, Джоел отметил россыпь угрей вокруг крыльев носа Кейт и пятно алой губной помады на зубах.
— Дать вам аспирина? — спросила Кейт.
Джоел покачал головой:
— За последние сутки я выпил таблеток пятьдесят «Тайленола». По-моему, от них только хуже.
Секретарша вынула из сумки пластиковую бутылку.
— Может быть, воды?
Растроганно улыбаясь, Джоел взял бутылку. Милая, преданная дурнушка Кейт, как она умеет о нем позаботиться. Поначалу он сомневался, стоит ли брать на работу столь некрасивую девушку. Не слишком приятно каждый день утыкаться взглядом в слоновьи ноги и пятнистую физиономию. Но деловитость и надежность Кейт перевесили все эстетические минусы. Джоел был вынужден признать: после бесчисленных запутанных и выматывающих офисных интрижек в отсутствии всякого желания трахнуть секретаршу было что-то умиротворяющее.
— Хорошо, — сказал Джоел, возвращая бутылку. — Со мной все хорошо.
Они вошли в стеклянные двери Федерального суда, отдали на хранение мобильники даме в будке и встали в очередь на досмотр. Один из служащих, увидев Джоела, расплылся в улыбке:
— Э-эй! А вот и он! Как поживаете, мистер Литвинов?
— В чем дело, Лью? — осведомился Джоел с наигранной строгостью, складывая кейс и часы с ключами в пластиковый поднос на конвейерной ленте. — Ты еще не уволен? Я был уверен, что тебя уже выперли.
Лью расхохотался — слишком громко, почудилось Джоелу; не похоже, чтобы он смеялся от души. Но все нормально: когда человек охотно притворяется, будто шутка его позабавила, это не менее лестно, чем искреннее веселье. Пройдя через рамку металлоискателя, Джоел забрал с ленты свои вещи.
— Важный день сегодня, а? — спросил служащий.
— Все дни важные, Лью, все до единого. Ну, пока.
— Ладно, мистер Литвинов, не волнуйтесь.
В лифте Джоел оказался прижатым к молодой блондинке.
— Ого! — усмехнулся он. — Везет мне сегодня.
Девушка с гадливостью отвернулась. Джоел опешил: почему его галантность приняли в штыки? Ему вдруг захотелось схватить блондинку за шиворот и врезать ей как следует. Но, опомнившись, он принялся оживленно, во весь голос, болтать с Кейт.
Второй защитник, Бахман, розовощекий паренек из Вирджинии, уже поджидал их в зале суда. Джоел кивнул команде обвинения, остановился, чтобы перекинуться парой слов со стенографисткой, любезной старой горгульей по имени Хелен, и, усевшись, заговорил с Бахманом. Вскоре гуськом вошли присяжные; от них, как всегда, веяло театральной торжественностью — граждане исполняют свой долг перед обществом. Поставив локти на стол, Джоел подпер ладонями подбородок. Он чувствовал себя старым. Ему не давала покоя девушка в лифте, отвергшая его комплименты. Голова трещала. Долгий рабочий день маячил перед ним как отвесная скала.
Угрюмые плечистые охранники вывели Хассани из клетки для подсудимых. Джоел вскочил:
— Салам алейкум!
По серьезному, вытянутому, как фасоль, лицу Хассани растекся румянец, когда Джоел сгреб его в медвежьи объятия. Джоел славился привычкой обниматься и целоваться с клиентами, при этом лицемерить ему почти не приходилось. Его личные предпочтения редко шли вразрез с политическими симпатиями, и Джоел обычно чуть-чуть влюблялся в мужчин и женщин, которых защищал.
— Отлично выглядишь, приятель! — объявил он, разжав объятия. — Просто замечательно! — Он потер пальцем круглый отпечаток пуговицы от своего костюма, оставленный на щеке Хассани.
Однако на это жаркое приветствие ушло столько энергии, что Джоела зашатало. Он сел и уставился прямо перед собой, пытаясь унять головокружение.
Спустя некоторое время в зале появился судебный клерк.
— Встать, суд идет, — приветливо обратился он к публике.
С трудом поднявшись, Джоел услыхал звонкий хруст, раздавшийся у него в голове, — словно кто-то наступил на сухую ветку, и одновременно начало темнеть в глазах, тьма надвигалась откуда-то сбоку. Не сесть ли, подумал Джоел, но в этот момент пол поплыл у него под ногами.
Когда Джоел упал, мгновенной реакции не последовало. Позже некоторые признавались, что приняли обморок за очередной адвокатский трюк Джоела. Но спустя несколько секунд все завертелось. Подбежала стенографистка и пощупала пульс. Журналисты ринулись вниз передавать свежую новость в редакции. Кейт попросила полицейского вызвать по рации «скорую». Хассани, наклонившись к Бахману, вежливо справлялся, где ему теперь искать другого адвоката.
Глава 2
«В доме у Центрального парка, в светлой просторной гостиной, где из-за книг…»
В доме у Центрального парка, в светлой просторной гостиной, где из-за книг не было видно стен, сидела Одри, попивая чай со своей подругой Джин Химмельфарб. Сюда Одри заглянула по пути в «Коалицию бездомных», где раз в неделю безвозмездно дежурила. Тем утром бригада строителей приступила к перепланировке кухни Джин, и приятельницы слышали друг друга через слово: в прихожей рушили стену.
— Конечно, — почти орала Одри, потрясая номером «Нью-Йорк пост», — эти фашисты любят выставлять Джоела несовременным и утратившим влияние. Но никаких доказательств его «отсталости» привести не могут, поэтому норовят его маргинализовать.
— М-м. — Подтянув ноги с пола. Джин обхватила колени руками и прижала их к груди. В свои шестьдесят пять эта высокая розовощекая женщина сохраняла повадки непоседливой девчонки, а несуразные головные уборы лишь дополняли облик «озорницы». Сегодня Джин, к неудовольствию Одри, напялила желтую панамку вроде тех, что красуются на головах юных разносчиков газет; панамку для нее связала внучатая племянница. — И все же, когда люди нервничают из-за таких, как Хассани, их можно понять.
Одри подалась вперед:
— Еще раз?
— Я говорю, что в наше время нервозность, связанная с террористами, легко объяснима.
— Ты о нем? — с некоторым раздражением переспросила Одри.
В политических делах на Джин никогда нельзя было положиться. Они познакомились тридцать лет назад на сборе средств для Африканского национального конгресса, и уже в первую встречу Одри была вынуждена отчитать Джин за чистоплюйские высказывания о «безобразном поведении» палестинцев. С тех пор Одри неутомимо трудилась, дабы рассеять хотя бы самые вопиющие заблуждения подруги в области международной политики, но значительных успехов так и не добилась. У Джин было доброе сердце, и чутье никогда ее не подводило, но, предоставленная самой себе, она сразу же становилась на сторону комментаторов из «Нью-Йорк таймс», воспринимая их статьи как Священное Писание.
— Надеюсь, ты понимаешь, — продолжила Одри, — что в этой стране развязана чертова охота на ведьм?
— Ну да, — согласилась Джин, — это я понимаю… Но иногда даже охотникам на ведьм удается поймать настоящую ведьму, верно?
— «Настоящую ведьму»? О господи! Ты что, предлагаешь упечь за решетку всех смуглых американцев? Ведь, собственно, этим наше правительство теперь и занимается.
— Нет конечно, не дай бог. Но… а что, если Хассани, вернувшись из Афганистана, действительно замышлял взрывы во имя Аллаха?
— Бред, — поморщилась Одри. — Нам просто пытаются задурить головы байками о воинах Аллаха. А ведь Аль-Каида — вовсе не религиозная организация, но политическая. На всех углах только и кричат, что об исламском фундаментализме и религиозных фанатиках, хотя совершенно очевидно, что, когда люди примыкают к бен Ладену, вера тут ни при чем.
— Разве? То есть… неужели никто в Аль-Каиде не вдохновляется религией?
Как обычно в дискуссиях с Одри, Джин упрекала себя, что не удосужилась прочесть побольше материалов на обсуждаемую тему. Она была уверена, что Одри не права насчет Аль-Каиды, — или, по крайней мере, не совсем права, — но с самого начала догадывалась: ее робкий протест обречен. Джин полагала правильным и даже благотворным с гражданской точки зрения не забывать о нюансах и о том, что все куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Но, увы, спор подобными аргументами не выигрывают.
— Не-е-ет, — Одри энергично помотала головой, — категорически нет. Гнев, который движет взрывниками-смертниками, — это политический гнев. Абсолютно рациональный и направленный против американской гегемонии.
Джин оттопырила ладонью ухо:
— Против чего?
— Американской гегемонии, Джин.
— Ах да… Но разве они не ненавидят нас еще и за то, что мы неверные?
