— Тебе не стоит дольше оставаться здесь, — шепнул Амугу. — Пошли.
Приведя Эссолу к себе, он мигом соорудил для себя и брата постель прямо на полу в большой комнате.
— Ложись, — сказал он Эссоле, укладываясь сам. — Катри не удивится, когда проснется наутро одна, а сейчас она все равно уже уснула. Что же касается денег, я уверен, деньги за Перпетую Мария получила.
— Сколько?
— Откуда мне знать? Неужели ты думаешь, что Мария станет мне докладывать! Только зачем тебе все это! Что ты собираешься делать? Потребовать свою долю?
— Потребовать свою долю! Неужели ты так никогда и не поймешь меня, братишка?
— Ну что ж, прекрасно, значит, ты, несмотря на все испытания, ничуть не изменился. Ты воображаешь, будто черный человек может жить по законам тубаба.
— Да при чем тут законы, брат! Речь идет о моей сестре Перпетуе, ведь она и тебе доводилась двоюродной сестрой. Я не хотел, чтобы ее продавали, не хотел, чтобы она стала рабыней мужчины.
— Говори потише, я не глухой! Рабыня… ну, ты скажешь! Когда наши матери выходили замуж, за них тоже платили деньги. Разве от этого они стали рабынями?
— Конечно.
— Я вижу, ты все никак не успокоишься. От таких мыслей ты можешь окончательно свихнуться, чего доброго, еще убьешь кого-нибудь или, наоборот, тебя убьют.
— Кто мне может сказать, сколько денег дали за Перпетую?
— Наверное, моя жена. Женщины обычно любят откровенничать друг с другом. Ты бы поговорил с ней. Да и с мужем Перпетуи тоже. Он живет в Ойоло. Найти его нетрудно, он служит в полиции, теперь ведь многие поступили гуда на службу, а зовут его Эдуардом, Эдуард… а как дальше, не знаю, да и не знал никогда. Он с самого начала не понравился мне. Ах да, я чуть было не забыл, ведь есть еще Кресченция, помнишь, та самая девочка, в семье которой жила Перпетуя, когда училась в Нгва-Экелё. Теперь она сама уже стала матерью семейства.
— А где она живет?
— Можно спросить у ее родителей. Почему бы тебе не отправиться туда завтра же? Хочешь, я поеду с тобой? Правда, Катри не любит отпускать меня надолго из дому, она говорит, что для мужчины всегда найдется работа, послушать ее, так мне вообще и шагу лишнего нельзя сделать. Ну да я ей скажу, что двадцать пять километров — это всего-навсего прогулка, не больше. Послушай-ка, я вдруг вспомнил, что Кресченция даже приезжала к Перпетуе и как раз в тот самый момент.
— В какой момент?
— Когда Эдуард со своим братом приехал свататься к Перпетуе. Вернее, вскоре после их приезда. Может быть, Перпетуя рассказывала ей что-нибудь? Кресченция долго жила у нас в деревне, неделю, а то и две. Она ушла из школы чуть ли не вместе с Перпетуей, а может, немного попозже. Они были очень дружны.
На другой же день Эссола принялся за дело. Нельзя сказать, чтобы этого человека, хорошо знакомого со страданиями своего народа, могло что-либо удивить, однако предпринятое им расследование стало для него истинным мучением, ничуть не меньшим, чем те муки, которые претерпела на своем крестном пути его сестра. Его отчаяние усугублялось еще и тем, что, сколько бы он ни старался вспомнить Перпетую, он не мог воскресить в своей памяти ничего, кроме образа молчаливой, растерянной, хрупкой девочки. И порой ему казалось, будто речь идет не о его сестре Перпетуе, а о какой-то незнакомой маленькой девочке. Просто на Перпетуе по воле случая сосредоточилась вся его страстная нежность — ведь мертвые обладают способностью вызывать в нашей душе нежность, как никто другой.
Он пытался хоть что-нибудь выведать у Катри, которая, безусловно, многое могла рассказать, но безуспешно. Она, по всей видимости, решила, причем не без одобрения своего мужа, что если Эссоле суждено было поссориться со своими родными, а может быть, даже и расстаться с ними, то пусть по крайней мере не говорят, что она хоть в какой-то степени повинна в этом. Стараясь не обидеть Эссолу, она тем не менее отказалась сообщить ему что-либо.
— Ах, так ты и есть брат Перпетуи! Сколько же зла ты причинил своей бедной сестре! — заявила Кресченция, как только Эссола переступил порог ее дома. И она устремила на него внимательный взгляд, в котором читались и осуждение, и жадное любопытство.
Бывший член партии Рубена и его двоюродный брат застали молодую женщину как раз в тот момент, когда она ставила клизму своему сынишке, маленькому крепышу лет трех, который, несмотря на неудобную позу, сопротивлялся самым энергичным образом. Сначала мать что было сил дула сквозь растительную грушу, торчавшую между ягодиц ребенка, лежавшего животом на ее коленях гак, что голова его свешивалась чуть ли не до самого пола, а маленький зад торчал кверху; затем, ухватив мальчика за лодыжки, она наклонила его вниз и держала в таком положении некоторое время, чтобы глубже промыть кишечник. Когда же она наконец отпустила сына, тог сломя голову кинулся во двор, и сопровождавший его поспешное бегство необычный звук привел мальчонку в ужас.
Мать разразилась хохотом, а потом вдруг сразу успокоилась.
— Тебе не кажется, что эта штука чересчур тяжелое испытание для ребенка? — спросил Эссола.
— А что ты можешь предложить мне взамен, уважаемый господин? Купить резиновую грушу? Только вот беда: мой муж не дает мне денег на лечение детей. Может, он и вовсе скоро от них откажется, судя по тому, что он держит семью в такой нужде. Все вы, мужчины, одинаковы. Чтобы прокормить моих малышей, мне приходится работать в поле, словно крестьянке. Взгляни на мои руки.
Она все говорила и говорила, а сама тем временем разглядывала незнакомцев. Ссоры явно были делом вполне обычным в этой семье.
Все началось после рождения их первого ребенка — девочки, которая стала яблоком раздора для супругов; в ее воспитании, уходе за ней, даже в проявлении любви к ней каждый из них стремился воспользоваться советами и рецептами, на которые не скупилась его собственная родня. А тут еще мужа, финансового служащего в маленьком городишке, обвинили в растрате и приговорили к тюремному заключению. Пока муж находился в тюрьме, Кресченция, привыкшая к легкой жизни, позволила себе, чтобы как-то просуществовать, некоторые отклонения — грех, в общем-то, был невелик и оправдывался обстоятельствами, любой здравомыслящий мужчина не обратил бы на это внимания, но, на беду, муж Кресченция был не таков. Выйдя из тюрьмы, он неустанно порицал жену за ее поведение, которое торжественно именовал беспутством. И так как безумие этого болезненно ревнивого человека росло день ото дня, Кресченция в конце концов сочла более благоразумным укрыться на некоторое время у своих родителей вместе с двумя младшими ребятишками — мальчиком, которого Эссола и Амугу только что видели, и девочкой, чуть постарше его, игравшей в верхней части селения с двоюродными братишками.
— Конечно, мне очень хочется поговорить с тобой о твоей сестре, — сказала Кресченция Эссоле. — Только не сразу, мне нужно время, чтобы хорошенько все вспомнить, да и вещи найти, которые остались после нее, например ее тетради. Нас с ней связывала глубокая дружба, — по-настоящему я поняла это только теперь, когда Перпетуя умерла и мне ее больше никогда не увидеть. Ты можешь себе представить, что мы никогда, ни единого разочка не ссорились с Перпетуей, а ведь мы столько лет прожили вместе. Никогда ни в чем не завидовали друг другу, никогда ни на что не обижались, как это часто бывает у девочек, пусть даже очень дружных. Перпетуя была просто ангелом. А самые лучшие, как известно, уходят первыми. Давай встретимся в следующее воскресенье на большой мессе.
— Я не могу так долго ждать, Кресченция. Подумай, ведь сегодня только среда.
— А куда торопиться? Кто тебя ждет в деревне? У тебя что, ребятишки плачут? Большая месса начинается в половине девятого и кончается около одиннадцати часов. Ты не подходи ко мне раньше, чем большинство присутствующих покинут миссию.
А не то моему мужу сразу же донесут, что я встречалась с мужчиной, и тогда не миновать беды. По той же причине вам лучше поселиться на другом конце деревни, мой отец или кто-нибудь из братьев помогут вам в этом. Не бойтесь, у вас ни в чем не будет недостатка.
И в самом деле недостатка у них ни в чем не было. Таков обычай этого края: приезжих кормили тут до отвала, хотя предложить могли лишь самую простую пищу. В просторном печальном и холодном доме каждому из них отвели отдельную комнату с большой деревянной кроватью, а к концу вечера появилась и Кресченция, которая принесла несколько бутылок пива — единственный напиток, который разрешено было продавать после провозглашения независимости. Она была недовольна, увидев при слабом свете лампы, что Эссола и его двоюродный брат улеглись вдвоем на одной кровати.
— Вот олухи! Улеглись в одну кровать! — воскликнула она, вывернув фитиль лампы и прибавив света.
— Нам с братишкой столько всего надо сказать друг другу, — радостно откликнулся Амугу. Казалось, он ничуть не удивился появлению молодой женщины.
