Они покинули свое убежище, когда по радио объявили Сен-Кентен. Орланда вышел первым и снова столкнулся с женщиной, обвешанной багажом и глядящей на мир и окружающих с подозрением.
— Надеюсь, вы нашли удобное купе?
Она все еще с тревогой смотрела на молодого человека — изысканно вежлив, но одет как оборванец! — и тут вдруг, к ее изумлению, из тесной кабинки появился еще один человек. Он сдержанно поклонился и пошел по коридору. Надеюсь, нашим героям повезло и в наивную душу пассажирки не проникло ужасное подозрение.
Орланда смотрел вслед своему «любовнику на час», который быстро шел по перрону: вот ему на шею кинулась девочка лет двенадцати, потом отца обняла младшая дочь, он нежно поцеловал молодую белокурую жену. «Черт возьми! — сказал себе Орланда. — Вот достойный пример человека, множащего удовольствия! Пожалуй, мне следует взять его за образец… Но теперь я хочу одного — спать, так что поищем свободное купе и отдохнем».
* * *
Орланда, знавший — ничего удивительного! — Алину как самого себя, не ошибся: она вернулась к Вирджинии Вулф и добродетельной скуке, дарующей чувство выполненного долга. Алина хорошо поспала, любовные подвиги Орланды ее не утомили, и она читала до самого Брюсселя. XVIII век уже подходил к концу, а бури XIX собирались над Сен-Полем, когда она, подняв голову, увидела за окном огромные стоянки, заставленные бесчисленными новенькими «фольксвагенами» на продажу. «Уф!» — выдохнула она. Закрыла Вирджинию Вулф, надела жакет, взяла свой маленький чемоданчик и пошла к выходу. Проходя, она краем глаза заметила молодого человека, крепко спавшего на сиденье. «Счастливчик! Дорога не показалась ему такой долгой, как мне! Какого черта, хотела бы я знать, Вирджиния Вулф тащит своего героя сквозь века? Мне следует найти ответ на этот вопрос, прежде чем задавать его студентам, и хуже всего то, что он должен быть логичным!»
* * *
Орланда — не забудем, что в теле двадцатилетнего юноши живет душа двенадцатилетнего подростка, — спал счастливым сном ребенка, и объявление о прибытии на вокзал не разбудило его. Он открыл глаза только после остановки, рывком сел на полке, протер глаза, зевнул, взял сумку. На перроне у вагона стоял Альбер, встречавший Алину. Орланда рассеянно наблюдал за хорошо знакомой ему сценой, но вдруг почувствовал неожиданное удивление: оказывается, он воспринимает Альбера, в точности как Алина, на манер супруги с многолетним стажем, которой все поднадоело. «Да она чокнутая! — сказал он себе. — От такого мужика дрожь забирает! Высокий, широкоплечий, атлетически сложенный, а походка легкая и манеры обволакивающие, так и хочется прижаться! Ну ладно, она не знает, что хороша, с этим я еще готов смириться! Но не ценить по достоинству такое богатство… Какое расточительство! Да, я был прав, что покинул ее! Как жаль, что у меня нет ни малейшего шанса соблазнить Альбера, — мужчины его совершенно не интересуют!» Орланда вздохнул, сошел с поезда и отправился следом за Алиной и Альбером.
* * *
Альбер обнял Алину за плечи, спросил, как у нее дела — «Прекрасно», — ответила она, ей и на секунду не пришла в голову мысль рассказать о мучившем ее странном беспокойстве, — и принялся перечислять новости: он четыре дня работал вместе с архитекторами над планами башни Бордье, что потребовало невероятной изобретательности.
— Их запросы растут просто непомерно — они хотят сравняться с Фостером в Гонконге, больше того — превзойти его! Ренье хотел все бросить — ты знаешь, он слегка трусоват, но я вцепился в проект зубами и когтями. Ренье больше всего пугает проблема внутреннего движения, он выставил себя почти дураком, заявив, что нас, дескать, просят спроектировать лестницы и лифтовые шахты в окружении нескольких стен.
Что бы там ни думал Орланда, Алина ощущала исходившую от Альбера силу и сокрушалась, что не может вдоволь ею напитаться. Она была выбита из колеи. Не помогали ни нежное, защищающее ее объятие, ни богатый модуляциями голос, ни то, как ловко и бережно вел ее Альбер через толпу пассажиров, мимо носильщиков с тяжелыми багажными тележками. Алина была не в силах принять его защиту. Опасность исходила не извне, а изнутри, так что Альбер напоминал сейчас армию, окружившую крепость, но наблюдающую за равниной, тогда как враги — в городе, вылезают из погребов, спускаются с чердаков, растекаются по коридорам, невидимками просачиваются к покоям, где перепуганные сеньоры в ужасе ждут смерти. «Мне плохо, — подумала она, — и я не знаю, где рана». Откуда же ей, бедняжке, знать, что половина ее сущности следует сейчас за ней на расстоянии десяти метров и что душа ее пережила в прямом смысле слова «ампутацию»?
— Я согласился поужинать сегодня вечером у Лардинуа, сказал, что мы придем, если только ты не слишком устанешь после дороги. Будут — Ренье, с Ольгой, естественно, Жельфюсы, Шарль и Адриенна — сама видишь, народу достаточно, если откажемся, никого не подведем.
Альбер все предусмотрел. Он всегда все предусматривает, его чувство такта и воспитанность на посту…
— Я не устала, — говорит Алина.
Потому что разве можно назвать усталостью ту безнадежную утомленность, которая ею овладела? Она хорошо спала, потом работала — в обычном режиме — восемь часов в тиши библиотеки, ничего необычного для человека в добром здравии. Жанин Лардинуа сказочно готовит, и Алина с Альбером почитают за смертный грех пропустить ее прием.
— Я получил наконец известия от Антуана. Он в Гватемале. Вообрази, когда его самолет приземлился в Санто-Доминго…
Алина больше не слушала Альбера. Пронзившая ее боль была такой острой, что она испугалась: Альбер вел ее к машине, а Орланда, стоя у входа в метро, смотрел, как она удаляется от него. Он улыбался с насмешливым видом, точно зная, что ничего еще не кончено и у него много времени впереди.
Двумя минутами позже.
— За каким чертом я спустился в метро? — с досадой спрашивал он себя. — Наверняка сработал рефлекс Люсьена Лефрена, этот тип мне надоел, надо будет следить за ним получше.
Алина передвигалась по городу только на машине, так что Орланда ничего не знал о маршрутах общественного транспорта, но он разобрался в развешанных по стенам планам, отыскав улицу Малибран. Ему следовало сесть в поезд на 1-й линии, выйти на станции «Порт-Намюр» и сесть в 71-й трамвай. Орланда мысленно застонал и полез в карман, ища карандаш и клочок бумаги, чтобы записать маршрут. В Париже Алина запросто запоминала всякую такую информацию, так что Орланда, брезгливо фыркающий при виде вагона 2-го класса или заявляющий, что понятия не имеет о том, как ходят по его родному городу трамваи, кажется мне чуточку снобом. Наверное, я не права: ему двенадцать лет, а это возраст, в котором мы обнаруживаем, что существуют вещи шикарные — и все остальные. Да нет, какие там, к черту, шикарные — теперешние дети говорят клевые! (Если, конечно, я не совсем отстала от жизни и они не придумали словечко позабористее.) Так вот, трамвай никогда не входил в число шикарных вещей.
Народу набилось под завязку. Орланда стоял на площадке, в гуще колышащейся в такт движению толпы. При каждом толчке к Орланде прижималась стоявшая рядом с ним девушка, и в первый момент его это раздражило, но он тут же вспомнил — «Я больше не Алина!» — и решил, что стоит, пожалуй, испытать и такого рода соприкосновение. От девицы пахло туалетным мылом, и это напомнило Орланде мадам Берже. Он не желал думать о ней как о матери — поскольку отказывался быть Алиной! — и называл ее про себя Мари. Так вот, Мари не жалела на Алину мыла, обильно поливала ее одеколоном, и запах, исходивший от волос молодой брюнетки — нежный аромат холеной женственности, — показался Орланде невыносимым, потому что был связан с тюрьмой и ощущением безнадежности… Орланда отодвинулся на максимальное расстояние. Впрочем, девушка не слишком и обиделась. «Думаю, женщины — не для меня, — сказал себе наш герой. — Что означает — я изменил пол, но не сексуальные вкусы».
* * *
Острая боль, настигшая Алину на выходе из вокзала, успокаивалась очень медленно, и она даже подумала, что не сможет пойти к Лардинуа. Альбер заметил, что она притихла и как будто отстранилась от окружающего, и тоже замолчал. Когда они остановились на красный свет, он повернулся и внимательно оглядел ее.
— У тебя жутко усталый вид, — сказал он.
Она заставила себя улыбнуться.
— Все-таки не люблю я поезда. Приходится три часа неподвижно сидеть в купе, а там из-за кондиционера — будь он трижды неладен! — холодно, как в могиле! Ничего, приму горячую ванну, полежу полчасика и стану как новенькая.
Но почему же, не испытывая ни малейшего желания идти в гости, она себя принуждает? «Вот так я и живу — без конца придумывая себе обязательства, как поступали до меня двадцать поколений женщин в моей семье, в том числе мама, — думала Алина в тот самый момент, когда Орланда «бежал» от запаха туалетного мыла. «Здравствуй, Жанин, привет, Ольга, ну что, ты избавилась от своего бронхита?» — и упаси вас Бог показать, как же всем надоело спрашивать эту дуру, оправилась ли она от очередной болезни! И не моги сказать наконец Ренье, как всех достала его нерешительность! Что отличает меня от миссис Деллоуэй? Она богата, я — работаю, как и Вирджиния Вулф, чьи героини никогда не работали. Думаю, что права, хотя, признаюсь, не все перечитала — это была бы та еще работенка! Кстати, вряд ли я осмелюсь «обнародовать» эту свою мысль, иначе Шарль замучает меня лекцией на тему о романной технике, оказавшей влияние на всех писателей XX века, не скажет при этом ничего такого, чего бы я не знала, но слова вставить не позволит. Ее персонажи — прибежище банальностей. Боже мой, проводить месяцы и годы своей жизни в обществе Клариссы Деллоуэй или Бетти Флендерс! Есть от чего сойти с ума! Алина, девочка моя, ты все переиначиваешь, ведь совершенно очевидно, что, именно борясь со своим безумием, она вкладывает в голову каждого своего героя избитые мысли, потому что ее ужасают собственные».
