Старик послушно поднял одну ногу, потом вторую.
— Обувай, обувай ботинки, что стоишь, как пень? — тормошили его те же руки. — На, бери обмотки, в обмотках не замерзнешь…
— Оставь старика! — застонав, приподнялся человек, требовавший закрыть дверь.
— Тебе, падло, мало? — повернулся к нему тот, что управлялся с графом. — А ну добавьте…
Две фигуры шмыгнули к нарам, донеслись звуки ударов и стоны.
— Дак кто ты такой? — приблизил лицо к графу его опекун. — А, дед, ты кто?
Еще одна фигура появилась рядом. Сильная рука взяла деда за бороду, повернула лицом к свету, цедившемуся из окошка вверху.
— Э, дак это же настоящий граф! — отпустила бороду рука. — Сам Тышкевич!
— Какой такой Тышкевич?
— Граф из замка в пуще. Главный тут богатей. Историю про них рассказывают. Ехал граф Тышкевич в Долгиново, попалась ему корчма по дороге. Берка в ней торговал. Захотел граф пообедать. Пришел и спрашивает: «Поесть можно?» — «Можно». — «А сколько будет стоить?» — «Рубль». На три копейки не сторговался граф с Беркой, разозлился и уехал. А в корчме был один такой Залуцкий, мой дед, пшепрашам. Взял он бумажку и написал: «Ехал пан Тышка, была у него глодна кишка, долго торговался и на три копейки не сторговался, поехал глодны, як пес». Так вот он самый и есть — пан Тышка.
— Ну-у?!.. — наконец поверил главарь. — А что он как пыльным мешком из-за угла стукнутый?
— Был бы в уме, коммунистых не дождался бы. Говорят, на голову слабый.
— Совсем не говорит?
— Черт его знает.
— А, ваше сиятельство? — заглянул ему в глаза главарь.
— Je ne comprend pas, — сказал граф.
— Говорит! — обрадовался бандит. — Охвицер, по-какому это он?
— По-французски… — сорванным голосом сказал офицер, сплюнул кровью.
— Вот так кумпания! — развеселился бандит. — Ослобонить место для его сиятельства подо мной!
Один из его подручных кинулся к нижним нарам в углу, сгреб свое тряпье.
Графа подтолкнули к его месту. Он сел на нары, беззащитно глядя снизу вверх на людей, тесно обступивших его.
Главарь с помощью дружка вскарабкался на нары над графом, свесил голову:
— Давай.
Граф пожевал беззубым ртом, улыбнулся.
— По-хранцузски говори, старый пердун!
Дед по-прежнему не понимал.
— Скажите ему, чтоб он лопотал по-своему.
— Давай, давай, дед! — наклонился над ним один из прислужников. — Слышь? Пан начальник послухать хочут. Ну? Эй, охвицерье, подскажи деду, не то вместо него заговоришь.
— Пошли вы…
Офицер спихивал мостившегося на его нары выселенного уголовника.
До графа наконец дошло, чего от него хотят.
— Соизволили послушать меня, грешного? — обвел он взглядом уголовников. — Пожалуйста! Я расскажу. Никто не понимает, отчего я остался здесь. Никто не понимает, что из-за женщины человек может пожертвовать всем, что у него есть. А ведь это такая простая вещь! Женщина, обыкновенная женщина, возможно, сестра кого-нибудь из вас. Хотя в это трудно поверить. Я никого не хочу оскорбить, но ни один из вас не стоит ее ногтя. Я знал, что потеряю здесь все, но остался. Она тоже просила, чтобы я уехал. Без нее. Но куда мне ехать без нее? Если мне суждено погибнуть в этом костеле — я готов. Собственно говоря, это не худшая из смертей, в костеле. Вы ничего не понимаете, но это хорошо. Я рад, что впервые могу рассказать всю правду.
Чужая речь в холодной тишине мрачного костела звучала как странная проповедь, которую читал перед ворами и убийцами пастырь. Он сидел на нестроганых досках, люди молча теснились перед ним, и нельзя было поверить, что они не понимают ни слова.
— Все вы, уважаемые господа, слышали о богатстве Тышкевичей. Да, я самая обычная золотая свинья. Возможно, я единственный в мире, кто получил это почетное прозвище. Не верите? А ведь она, моя ненаглядная, сохранила эту телеграмму в два слова: «Золотая свинья». И подпись: Николай Второй. На самом деле все довольно тривиально. Царь просил одолжить ему не так уж много денег: всего миллион. Правда — золотом. А я не дал. Как в той вашей истории: не сторговался на три копейки и уехал голодный, как пес.
Граф с удовольствием повторил последние слова по-польски:
— Glodny, jak pies. Вот так, мои дорогие, золотая свинья наконец-то дождалась своего ножа. Каждой свинье перерезают горло, я не раз говорил об этом своей пани. А она не верила. Женщины всегда не верят нам, мужчинам. Да и почему они должны верить? Они не знают, что такое золотая свинья. Я ждал эту революцию. Я знал, что она придет. И вот теперь все мы в костеле, ставшем тюрьмой, ибо сказано: что посеешь, то и пожнешь. Аминь!
Паства давно разбрелась по своим нарам. Хозяин камеры, бугор, спал, тихо посвистывая. Перестали толкаться офицер с выселенным, затихли, улегшись валетом.
Граф вдруг почувствовал холод, недоуменно посмотрел на грязные обмотки в руках, на разбитые ботинки. С обмотками управляться он не умел, но не хочешь замерзнуть — научишься. Кто-то прошаркал к нише в дальнем углу костела, помочился, вернулся назад. Граф скорчился в кожушке, засунув руки под мышки. Раньше он никогда не думал о том, кто прилепил ему «золотую свинью». А вот сегодня захотелось узнать, с какими мыслями он умирал. Каждый живет в своем времени, и каждому жать свою ниву…
По-французски граф говорил теперь по команде Быка, хозяина камеры. Тот, заглотнув пайку, спускал с верхних нар ногу и толкал старика:
— Давай, сиятельство.
Камера ржала. До революции такой веселой житухи не было. Лепи, дед!
3
Странно, но прислуживать бандитам графу было нетрудно. Изо дня в день он пересказывал им «Утопию» Томаса Мора. Стоит в море остров в двести миль длиной, есть на нем пятьдесят четыре города. Все жители острова по два года проводят в деревне, где пашут поле, выращивают скот, заготавливают дрова, пекут хлеб и делают вино для горожан. Выбирают они себе начальников — филархов, и под их мудрым присмотром живут в согласии и справедливости. Одеваются люди просто, работают шесть часов, спят восемь, а свободное от работы время посвящают наукам. Те, кому не поддается наука, играют на музыкальных инструментах или в шахматы. Добродетельной у них считается жизнь по законам природы, и духовные удовольствия почитаются выше телесных. Есть у них рабы из тех, кто совершил позорный поступок или был осужден на смерть в чужих городах. Рабами нанимаются и бедные люди из других стран, потому что плохая жизнь на острове все равно лучше хорошей на родине. Жена у утопийцев всегда одна. Перед женитьбой они показывают молодых друг другу голыми, и прелюбодеяние у них тяжко карается. Воюют они только за справедливость, защищая свои границы, мстя за обиду или помогая друзьям. Не брезгуют они подкупом, выплачивая большие деньги за измену или убийство вождей среди врагов.
— Разделяй и властвуй! — закончил очередную проповедь граф.
Сверху ударила сильная струя. Бык поленился слезать с нар, мочился чуть не на голову графу. Старик вытер брызги с лица. Он все мог высказать хамскому отродью, но не счел нужным.
На второй день после его появления в костеле забрали офицера. Уходя, он остановился в дверях, обвел взглядом соседей, привставших с мест, задержался на графе.
— Золотая свинья? — подмигнул он. — Все мы свиньи на заклании. Выживут вот только эти.
И вышел, шатаясь, но с высоко поднятой головой.
— Расстреливать повели, — лениво сказал Бык.
— Все одно не жилец, — поддакнул кто-то из подельников. — С отбитыми легкими долго не проживешь.
Бандиты, с которыми сидел граф, грабили и жгли окольные хутора. Но за себя они не переживали.
— Выпустят, — мотал кудлатой головой Бык. — Где они свидетелей наберутся? Потом — нас воспитывать надо. Вот графа уже никак к новой жизни не приспособишь, а нас можно. Жратвы здесь мало… С хорошей жратвой отчего не посидеть…
На допросы никого из них не вызывали, о графе тоже забыли.
— Что, сиятельство, завтра на расстрел поведут? — пугал Бык. — Комиссары наведут порядок. Мы для них мелочь, не графы какие-нибудь. Скажи, много у тебя было? Ну, таких, для удовольствия?
Граф не слышал. С того дня, как его вывезли из охотничьего замка, смысл в жизни исчез. Его и раньше не много было, смысла, теперь он пропал вовсе.
Молча смотрел с высоты на узников распятый Езус. Храпели, ругались, ворочались на нарах люди. Запах отхожего места впитывался в кожу.
Сверху спускалась нога в валенке, била по затылку:
— Давай по-хранцузски…
Через две недели графа под охраной красноармейцев вывезли на границу и передали полякам. Перед этим его заставили подписать много документов, смысл которых был ему непонятен. Передавали его в шубе и валенках, все честь по чести.
Единственное пожелание графа — проститься с пани Конопацкой — удовлетворено не было, потому что пани, как объяснили графу, отбыла в неизвестном направлении.
