Миссис Джонс вопросительно смотрит на мистера Джонса. Мистер Джонс невозмутимо пожимает плечами: он видел в жизни и не такое.
Жоржета ходит взад-вперед по Коринфской авеню. Потом сворачивает на Тополиную улицу и снова возвращается на Коринфскую. У Жоржеты настолько сосредоточенный вид, что потенциальные клиенты не решаются ее окликнуть. Проходя по Коринфской, Жоржета сталкивается нос к носу с миссис Хендрикс. Но внимание обеих нацелено на дом, у крыльца которого продолжается столпотворение. Факт встречи остается незамеченным.
Пастор снова принимается за афишу. И снова у него валятся из рук кнопки, которые так трудно искать в потрескавшихся камнях ступеней. И снова пастор садится передохнуть на стул, который он забыл повернуть в сторону центра города, где силуэты далеких небоскребов наводят на мысли о возвышенном.
Тем временем, в новый дом начинают заносить фортепиано.
— Что они несут? — в голосе Миссис Джонс сладострастная дрожь ужаса.
Мистер Джонс пожимает плечами. С некоторых пор он взял на вооружение этот самый философский из жестов, означающий примерно следующее: да, положим, я знаю, что ничего не знаю; но ведь, с другой стороны, не очень-то и хотелось!
— А ведь это рояль! — еще не до конца верит своим глазам миссис Джонс. — Господи, где же я последний раз видела рояль? — теряется она в сумрачном лабиринте собственной памяти.
«Какой странный комод, — думает между тем Жоржета, неторопливо сворачивая с Коринфской на Тополиную. — Интересно, что они там будут хранить?»
Видно, с транспортировкой фортепиано возникли непредвиденные осложнения. Фортепиано накреняется Пизанской башней, но в последний момент умудряется восстановить динамический музыкальный баланс. Вместо мажорного аккорда слышна смачная неанглийская ругань, должно быть, свидетельствующая об облегчении.
— Иностранцы?.. — брови миссис Джонс пытаются вспорхнуть вверх от любопытства, но их тут же осаживает прищур недоверчивости.
Мистер Джонс склоняет голову набок и неопределенно пожимает плечами. Рецидивом полузабытого рефлекса к его нёбу подкатывает слюна.
Пастор Уайт встает со стула, чтобы возобновить процесс прикрепления афиши, но тут же чувствует слабость в ногах и вынужден сесть опять. Наблюдая за вносом фортепиано, пастор не слышит гортанной иноязычной брани, но вспоминает, как несколько лет назад заезжий органист играл в его церкви хоралы, чаруя неизбалованные музыкой уши прихожан витиеватыми контрапунктическими хитросплетениями. Пастор питает слабость к минорной органной музыке. Как, слушая ее, можно усомниться в существовании Всевышнего? От воспоминаний на глазах наворачиваются слезы. Где уж теперь найти уроненную кнопку.
Глава XIV.
Крестное знамение
И вот тут, в главе четырнадцатой, то есть, с запозданием ровно на одну, начинают происходить странные события. Видно недаром были упомянуты имя Булгакова и прославленная им квартира. Ибо в доме на углу Тополиной и Коринфской… Нет, писать об этом непросто. По той хотя бы причине, что не ведаешь какой избрать для повествования стиль. Многозначительный язык детектива, ведущий читателя по ложному следу? Или беспристрастного протокола, за максимально краткий срок проходящего дистанцию между безобидной причиной и чудовищным следствием? А, может, обманчиво простой стиль фантасмагории, каким пользовался Булгаков: умело создающий контраст между обыденностью речи и мышления и невообразимостью происходящего?
Вроде бы дом находится под неусыпным надзором соседей и большую часть времени ведет себя тихо и пристойно. Но как только наступает среда, и садится солнце, стягиваются сюда под прикрытием сумерек темные личности обоих полов и всевозможных сортов. Люди, в основном, молодые. У женщин юбки короче, чем у Жоржеты, и крикливый макияж. Мужчины — кто в джинсах и футболках, а кто в элегантных костюмах с галстуками — точно назло пытаются запутать растерявшегося наблюдателя у окна. Приходят по одиночке, парами и даже группами. А к девяти начинается вечерня. В доме еще не повесили шторы, что значительно облегчает соседям процесс слежки. Но тут-то и становится понятно, что отсутствие занавесок — вероломный камуфляж. Мол, смотрите на здоровье: у нас все чин-чином; закон уважаем и блюдем мораль. А на самом деле… А на самом деле, что со шторами, что без них — ни черта не понятно! Так что их отсутствие можно расценить и как циничную насмешку. Ну, сидят люди за огромным столом, концы которого теряются в углах залы, едят и пьют вино. Казалось бы, что такого? Но ведь и простаку понятно, что это необычный ужин. За нормальным ужином рано или поздно воцаряется скука, заметная по позам и паузам. И как бы оживленно ни начиналась трапеза, вскоре она начинает напоминать натюрморт, в центре которого стол, а на периферии — его человеческие придатки, пририсованные художником для правдоподобия. Но в доме на углу все происходит иначе. Какая-то неугомонная суета, от которой и на расстоянии рябь в глазах. Все пересаживаются, уходят, возвращаются. То женщины на коленях у мужчин, то наоборот. Будто и не дом это, а вывернутый наизнанку желудок, лихорадочно переваривающий плохо прожеванную и поспешно проглоченную пищу. А вино льется рекой. Только и успевают бутылки под стол убирать. Но показательно то, что никто не пьянеет. Еще ни разу не видели соседи, чтобы из дома выходили покачиваясь. Будто и пьют они — для отвода глаз.
Миссис Джонс стрижет пастора Уайта младшего, а в зале ожидания, не отделенном от крохотного салона даже занавеской, сидит Жоржета. Близость эта неуместна и даже скандальна. В любой иной момент миссис Джонс не допустила бы и намека на нее. Но критическое положение вещей временно стирает социальные водоразделы и обязывает к жертвоприношению на алтарь солидарности.
— Что же это творится, батюшка? — обращается миссис Джонс к пастору, но смотрит на мужа, также ошивающегося в салоне.
— Так, вроде ничего особенного, — краснеет не привыкший лгать пастор.
— Может, это артистическая богема? — предполагает миссис Джонс.
О существовании богемы она узнала совсем недавно — из глянцевого журнала, посвященного модным стрижкам.
Пастор мотает наполовину остриженной головой, что придает этому безобидному жесту непозволительную двойственность.
— Там, — импульсивно встревает в разговор Жоржета, но вовремя прикусывает себе язык.
Все вопросительно смотрят на нее, ожидая окончания.
— Эксклюзивное эскорт агентство, — выдавливает из себя Жоржета.
«Если бы все было так просто…» — тоскует пастор. Все говорит о том, что в доме на углу собирается некая богопротивная секта. Еженедельные вечера по средам — это ритуал. Посиделки за столом — его внешняя оболочка. Сокровенное же происходит в тех нескольких комнатах, на окнах которых с первого же дня угрюмо повисли непрозрачные и вечно задернутые шторы, умеющие хранить секреты. Пастор Уайт не сообщает о своих подозрениях, чтобы не пугать правоверных, как не делится с ними и тем, что уже побывал в публичной библиотеке, откуда вернулся с толстым фолиантом, посвященным истории еретической мысли. Там описаны невероятные и непостижимые разумом извращения человеческой веры. В частности, особое внимание уделено секте поклонников дьявола. Пастор пытался читать беспристрастно, как писал о секте безымянный историк. Но, стараниям вопреки, на голове Уайта младшего вставали дыбом волосы. К концу главы шевелюра пастора пришла в настолько непотребный вид, — будто он не читал об экзотическом и, следовательно, далеком и безопасном ритуале, а непосредственно участвовал в нем, — что пастор решил нанести визит миссис Джонс.
«Подумать только! — ужасается пастор, невольно ерзая в парикмахерском кресле, точно у черта на сковородке. — Место-то себе какое подыскали, изверги! Под боком у законнорожденной церкви. Вот и на мою долю выпало испытание. Дай мне сил, Господи!»
Мистер Джонс молчит. Но на его челе собрались морщины, свидетельствующие о напряженной умственной работе. Миссис Джонс внимательно наблюдает за мужем. Она верит в то, что скоро ее муж изречет точный диагноз ситуации. А пока миссис Джонс пользуется временной гипотезой.
— Да, артистическая богема… — переживает она, задумчиво отхватывая у пастора больше, чем приличествует церковному сану. — Теперь пойдут пьянки да гулянки. А за ними скандалы, сцены ревности и вызовы полиции.
Упоминание полиции выводит Жоржету из транса. Он молча покидает салон, не дождавшись очереди, и понуро бредет в свою конуру. В голове Жоржеты крутятся фразы, словно заимствованные ею из объявления бульварной прессы и окаменевшие в магическую формулу невезения: «В эксклюзивное эскорт агентство приглашаются девушки от N до N + 10 лет. К кандидаткам предъявляются следующие требования…»
