Антон в это время пытался вызвать «скорую», но линия была уже перегружена, и по счастью, он не успел дозвониться. Шатаясь, я подошел к нему и сказал: "Отбой!". Антон послушно положил трубку, и мы дружненько пошли смотреть телевизор. Однако уже через минуту Ежик заявила, что это слишком просто, и нужно придумать что-нибудь поинтересней. Я силился выдать сколько-нибудь умную и свежую мысль, но безрезультатно. И тут Антон предложил поехать в развлекательный центр. Сначала Ежик обрадовалась, бурно засобиралась, а потом вдруг передумала, что весьма характерно для нее. Вместо того чтоб отправиться на славные подвиги, она неожиданно завалилась на мою кровать, и, не обращая внимания на вопли телевизора, в один момент отключилась.
Сначала мы с Антоном опешили, а потом махнули на все рукой и пошли на кухню.
В холодильнике обнаружилась еще одна бутылка, на сей раз вина. Думать о последствиях столь дикой смеси алкоголя я был уже не в силах. Почему-то идея напиться казалась очень хорошей и единственно подходящей.
Что было дальше, я помню плохо. Судя по всему, мы с Антоном всю ночь говорили за жизнь, плакались друг другу на тяжкую судьбину и рассуждали о женском коварстве. А потом уснули в обнимку на полу под столом, очень довольные состоявшейся беседой.
— О, боже! Какая сволочь придумала это пойло?! Ооо…Господи… — Ежик со стоном пробиралась к ванной. Там она на ощупь до упора открутила кран с холодной водой и, не переставая бормотать проклятья, засунула голову под студеную струю. Надо же, какая мужественная!.. Сам-то я пришел в себя двумя часами ранее, едва успел добежать до унитаза и, обнявшись с фарфоровым другом, выпростать все съеденное и выпитое. Что интересно, Антон очухался сразу вслед за мной, и ему унитаза уже не хватило. Бедолага воспользовался моей раковиной. Когда я увидел, как ее стенки покрываются ровным слоем чего-то недопереваренного, меня опять скрутило, да так, что потемнело в глазах. Ужас. Просто ужас. Я не то что зарекся, я на библии готов был дать клятву никогда в жизни больше не прикасаться к этой дряни. Только бы прошла невыносимая головная боль. Господь, видать, мои молитвы услышал, потому что Антон сходил в зал и принес оттуда изумительные таблеточки. Уж не знаю, где он их достал, но уже через пять минут после приема вовнутрь этого живительного снадобья я почувствовал ни с чем не сравнимое облегчение.
Еженька проснулась позже всех. Вышла из ванны бледная, с запавшими в тень глазами, волосы — во все стоны. Она молча рухнула на диван, где мы с Антоном отпаивались кефиром.
— Я думала, что умру.
Видок у нее действительно был тот еще…
— Три раза за ночь блевать ходила… — она шмыгнула носом и заглянула ко мне в чашку, — а что это тут у тебя?
Я отдал ей свой кефир. Ежик понюхала и скривилась так, что я испугался, как бы ее снова не стошнило.
— Отравители… Сначала напоили бедную невинную девушку, потом еще издеваются… Пашка! Ну ты-то ведь знаешь, я эти молочные продукты на дух не выношу!
И правда, как это я забыл?
Антон предложил сходить за пивом, но Ежик лишь вяло отмахнулась. У меня сердце сжималось от жалости. Такая она была бледненькая, покачивалась от слабости и даже не курила.
Про таблетки мы вспомнили только через полчаса, когда она вдруг спросила себя вслух, не стоит ли еще раз пойти поблевать. Антон хлопнул себя по лбу, немедленно извлек для Ежики это чудо фармакологии и сказал, что засунуть два пальца в рот она всегда успеет. Ежик подозрительно понюхала упаковку, с глубоким сомнением на лице изучила надписи на ней и наконец решилась.
— Моя смерть будет на вашей совести.
Несколько минут она прислушивалась к ощущениям внутри себя, потом на лице нашей страдалицы стало проступать выражение абсолютного блаженства.
— Ка-кая крутая штука…
Да… я понимал ее…да…
Еще через часок мы почти совсем пришли в себя. По крайней мере, в объятиях с унитазом никто уже не нуждался.
В какой то момент я обнаружил Антона сидящим в прихожей. Он уже одел куртку и заканчивал шнуровать свои дорогие ботинки. Увидев меня, робко улыбнулся и сказал будто извиняясь:
— Ну вот… я пошел… Спасибо тебе за все. Так хорошо посидели… Душевно…
Я оглянулся, рассчитывая увидеть Ежика в полной боевой готовности. Ни фига подобного. Она беспечно валялась на моей тахте и пускала в потолок сизые струйки дыма.
— А Анна? — наверное, у меня было очень удивленное лицо, но Антон сделал вид, что ничего такого, все в порядке.
— Она решила остаться.
— А…
Закрыв за ним дверь, я набросился на Ежика с вопросами, отчего это она не поспешила вслед за своим возлюбленным. Но эта вероломная особа лишь пожала своим тонким плечиком и неприлично зевнула мне в нос:
— Пашка, я спать хочу, чего ты пристал, как зануда!
И действительно, докурив сигарету, она свернулась клубком, натянула одеяло по самые уши и уснула невинным детским сном.
Вот и скажите, как можно понять этих женщин?
Январь
После того случая на рождество, она пропала из моей жизни совсем. Ни звонков, ни встреч.
Я пытался увидеть мою Анну. Поджидал возле дома, в саду, где она любила бродить, стал частым посетителем ее любимого супермаркета, по 10 раз в день обрывал телефон, пока родители были на работе. А то бы они меня за полного идиота приняли.
Возможно, я им и стал.
В конце концов, я не выдержал и позвонил вечером. И узнал от Ежикиной мамы, что их трудная дочка неожиданно для всех улетела к тетке в маленький приморский городок. Когда вернется — не отчиталась и догонять не велела. И запретила кому-либо давать теткины координаты.
С горя я напился и упал в лужу.
А через неделю наступил мой день рожденья. Пожалуй, самый грустный из всех, что мне приходилось справлять.
С утра позвонила мама, долго желала всякого добра. В том числе "жениться поскорее на доброй девушке". Я грустно кивал, забыв о том, что мама меня не видит. Голова была занята совсем другим.
Вернулась Анна только к весне… Как ни в чем ни бывало пришла ко мне и все стало так… будто и не было того Антона.
Начало мая
Начало у недели было странное, это уж точно.
В понедельник позвонила моя маман и попросила выручить ее. Забрать из школы моего меньшого братца. Денька учился в какой-то очень умной гимназии, у которой были сплошные достоинства и только один недостаток — она находилась за городом. И каждый день мои предки тратили по часу чтобы отвезти мелкого на учебу. Мама всегда старалась дать своим детям лучшее. Мне, как я уже говорил, досталась свобода. А Дениске — форма престижной школы. Хотя, учиться там ему вроде нравилось.
Звонок раздался около одиннадцати утра. Мама извиняющимся голосом сообщила, что ей до зарезу нужна моя помощь. Сказала, что я ее очень, ну просто очень обяжу, если потрачу час драгоценного времени на дорогу до гимназии. И еще час на обратную дорогу. Уже тогда я заподозрил подвох. Но не обратил внимания на тихий ропот внутреннего голоса.
Уроки у Дениса были в первую смену и заканчивались к часу дня. И я, естественно, опоздал. Пока отпросился у коллег, пока дождался автобуса… Когда пришел, звонок с перемены давно прозвенел. Во дворе гимназии было пусто и тихо. Братишка сидел на качелях и печально наблюдал за воротами. Меня он не видел, мешали ветви деревьев, растущих вдоль дороги. Зато я легко мог разглядеть и выражение лица первоклашки, и его опущенные плечи, и брошенный в сухой траве рюкзачок. Денька был очень похож на меня в его возрасте. Только немного добрее и доверчивей. Наверное, предки ругались не так часто. Или не при нем. Или во дворе не было обидчиков…
Как только я попал в его поле зрения, День радостно подскочил и, забыв про свое школьное имущество, бросился мне на встречу.
Нельзя сказать, что я питал к младшему большую привязанность. Все же разница в годах слишком большая. Говорить с ним можно только о машинках, сегах, легах и прочих детских радостях. Но… Все же брат — это брат. Я всегда помнил, что в этом мире есть человечек, который мне нечужой. Пусть у нас и разные папаши. Пусть ему всего семь, а мне — двадцать пять. Но зато никто больше не бежит так ко мне, раскинув руки. Даже Ежик…
Я подхватил его и слегка подбросил. Денька взвизгнул от избытка чувств, а затем сурово изрек:
— Паша, ты опять опоздал.
— Ну, есть маленько. Автобус долго не шел.
— Враки! Ты забыл!
— Не забыл.
Денис вздохнул.
— Всех уже полчаса как разобрали. Училка по музыке сказала, что ты плохой брат.
Мне захотелось ответить, что училка по музыке сама дура. Но это было непедагогично. Не зачем моему брату расти хамом.
— Я не плохой, малыш. Я старый и глупый.
Денису ответ, похоже, понравился. Он посмотрел на меня с удовлетворением и жалостью. Вот ведь малолетний мудрец.
