Пиппа так и не поняла, каким образом дочь попала в Афганистан. Вроде бы секунду назад снимала собачьи выставки для «Хартфорд курант», а в следующую уже делала вселяющие ужас фотографии изувеченных детей и рыдающих женщин для «Нью-Йорк таймс». Безудержное желание Грейс найти и запечатлеть правду изумляло Пиппу до глубины души. Ничто на свете ее не остановит! Тем не менее, глядя в глаза очередному, бегущему по серому морю пепла ребенку, Пиппа думала: «Разве не жестоко снимать такое страшное горе?» Она не решалась задать дочери разъедающий душу вопрос: «Не оказывалась ли ты перед выбором: спасти человека или запечатлеть на пленку?» Ну, во всяком случае, дочь занимается делом. Привлекает внимание. К себе… Нет, не к себе, нехорошо так думать! К бедам, вопиющим несправедливостям! В отличие от самой Пиппы… «Ладно!» — думала она, листая страницы красочно иллюстрированной кулинарной книги: «оссо буко»,[2] «ягненок по-милански», «спагетти с морскими черенками». По крайней мере, Герб благодарный! Он любит, когда о нем заботятся.
Гербу попалась книга, написанная неизвестным автором — учителем истории из Айдахо. Рукопись пришла по почте в обычном конверте из плотной бумаги с напечатанным на машинке адресом. «Отослать такое способен либо полный идиот, либо настоящий самородок», — впервые увидев бандероль, заявил Герб. В непритязательной раковине оказалась жемчужина, выловить которую мечтает каждое издательство, — редчайшая помесь легкого чтива и качественной литературы. Исторический роман с динамичным сюжетом, полный душераздирающих подробностей, написанный живым, выразительным языком. По его мотивам можно снять великолепный фильм! Герб знал толк как в литературе — большинство современных гениев печатались именно у него, — так и в бизнесе, поэтому не сомневался: получить этот роман по почте — все равно, что выиграть в лотерее. На средства, вырученные от продажи чудо-романа, он издаст десяток поэтических сборников! Естественно, требовалась серьезная редактура, но Герб твердо верил: после определённых поправок и небольшого сокращения получится чертовски хорошая книга. Дочитав последние из тысячи двухсот страниц, он отложил рукопись, закрыл глаза, а через пару минут почувствовал, как над ним склонилась Пиппа, решившая забрать опустевший стакан.
— Я нашел книгу, — негромко объявил он.
— Да? Поздравляю!
— Настоящая дойная корова!
— С каких пор ты говоришь «дойная корова»?
— С тех самых, как нашел подходящий экземпляр!
— О чем книга?
— О войне, любви, непогоде.
— Она действительно хороша?
— «Хороша» — мало сказать. Выйдет простенькая книга для интеллектуалов и интеллектуальная для простаков. Идеальное летнее чтиво для владельцев элитных домов на берегу океана.
— Когда-то мы сами были такими!
— Нет, не были.
Пиппа унесла стакан на кухню. «Удивительно, — подумала она, — чем ближе смерть, тем сильнее Герб беспокоится о деньгах».
Прорыв Грейс в узкий круг фотокорреспондентов стал неожиданностью для всей семьи, и прежде всего для самой девушки. В колледже она углубленно изучала испанский, а фотографию — лишь как неосновную дисциплину. Летом, после того как девушка получила диплом, Бен отправился автостопом по Европе вместе со Стефани, тоже будущим юристом. Хотя близнецы учились в разных колледжах, Грейс ожидала, что они съедутся хотя бы до осени, и все снова вернется на круги своя: тайны, секреты, понятные лишь им двоим шутки. Однако Бен решил: хватит валять дурака с сестрой, пора взрослеть, остепеняться, становиться мужчиной, потому и улетел в Европу с верной собачкой Стефани. Грейс знала: брат любит Стеф за то, что определенных качеств (резкости, неуравновешенности, живости, яркой привлекательности) у нее нет, а определенные (надежность, терпение, умение приспосабливаться и ум) имеются в избытке. Эдакая современная Оливия де Хэвилленд[3] из «Унесенных ветром»! Другими словами, брат выбрал девушку, характером совершенно непохожую на сестру.
Итак, распрощавшись с колледжем, Грейс не пожелала присоединиться к подругам, шумной толпой хлынувшим в Бруклин, а сняла однокомнатную квартирку с высокими арочными окнами и линолеумом цвета зеленых соплей в Испанском Гарлеме. Она надеялась попрактиковаться в испанском и решить, чем хочет заниматься дальше. Благодаря финансовой помощи родителей она могла не работать, по крайней мере летом, при условии, что будет экономить. Поначалу девушка бродила по Баррио, рассматривала нехитрый товар уличных торговцев: старые платья для первого причастия, потрепанные книги и гребешки и, поедая бобы с жареными бананами, которые подавали в местном ресторанчике, читала биографии Ли Миллер[4] и Лоуренса Аравийского.[5] В квартиру Грейс купила два бескаркасных кресла (одно вишнево-красное, другое ярко-оранжевое) и изящную белую кровать из кованого железа. Она практически ни с кем не общалась, радовалась, что сумела сменить обстановку, не покидая привычной среды, и чувствовала какое-то пассивное удовлетворение, осознавая: потенциал у нее огромный, хотя пока совершенно нереализованный.
Со временем Грейс изучила свой квартал вдоль и поперек: пыльные окна Ассамблеи Божьей на третьем этаже в доме № 1125, пахнущий плесенью букинистический в подвале дома 130, гомеопатическую аптеку на углу, где продавали чудодейственные средства от несчастной любви, ностальгии и «большинства недугов души и тела». Бакалейную лавку на углу 120-й улицы содержали болтливый доминиканец с красными опухшими веками и его молчаливый внук с бледным лицом, затравленными глазами и эспаньолкой, превращавшей его в персонаж картины Эль Греко. Внук-меланхолик день-деньской хандрил за кассой, а перед лавкой на складных стульях неизменно восседали пятеро стариков, которые обсуждали прохожих и делали ставки на все: от скачек до того, кто первым наступит на большую трещину в асфальте. Молодые женщины с черными, зачесанными назад волосами, гордо вышагивали по улицам, толкая перед собой коляски с детьми. Владелица прачечной самообслуживания, сморщенная старушка с высокой прической, любила курить на свежем воздухе и болтать с соседями, если, конечно, не складывала белье, стоя за венецианским окном.
Отрезок Лексингтон-авеню между 120-й и 122-й Восточными улицами представлялся Грейс отдельным замкнутым мирком. Постепенно люди начали узнавать девушку и здороваться, встретив в магазине, но, тем не менее, она чувствовала себя невидимкой. В свой круг местные ее не принимали, считая чем-то временным, сторонней наблюдательницей. Впрочем, Грейс даже внешним видом разительно отличалась от «аборигенов»: дикая копна светлых волос, мелкими злыми колечками падающих на заостренное интеллигентное лицо, высокий рост, стройное мускулистое тело с небольшой грудью. В движениях просматривалось что-то мальчишеское. Со спины, глядя на узкие бедра, широкие плечи и расслабленную позу, ее можно было принять за длинноволосого паренька.
Жаркой июльской ночью Грейс разбудил звон разбитой бутылки. Один мужчина закричал по-испански, другой ответил. Благодаря высокому сводчатому потолку раздраженные вопли эхом разносились по квартире. Выбравшись из кровати, девушка босиком прошла через всю комнату, желая разобрать, о чем речь. Молодая женщина громко причитала, в ее голосе ясно слышались слезы. Желая остаться незамеченной, Грейс замерла в нескольких сантиметрах от подоконника и выглянула на улицу. Три участника разборки стояли, облокотившись на припаркованные у обочины машины. Грейс тут же узнала меланхоличного внука хозяина бакалеи. Никогда еще она не видела его таким взволнованным: молодой доминиканец оживленно жестикулировал, называя второго мужчину, пожилого, крепко сбитого типа, «дураком и обманщиком». Худенькая девушка лет пятнадцати — Грейс не раз встречала ее на окрестных улицах с коляской — повисла на руке бакалейного внука, пытаясь увести прочь. За происходящим, сбившись в кучу, наблюдали несколько зевак.
Грейс, словно из театральной ложи, следила за настоящей жизненной драмой. Поначалу казалось, разборка зашла в тупик: бакалейный внук истерично орал на коренастого незнакомца, девушка то пыталась его успокоить, то сама срывалась на визг, а незнакомец то опасно приближался к молодой паре, то снова возвращался к капоту своей машины. Несмотря на угрожающую позу, чувствовалось: ему не слишком хочется спорить. Пару раз он даже оглядывался по сторонам, словно прикидывая, куда бы сесть. Но вот бакалейный внук прокричал нечто, переполнившее чашу терпения коренастого незнакомца. Что именно, Грейс не разобрала, однако резкая фраза явно стала последней каплей. Оттолкнув девушку, словно тряпичную куклу, незнакомец бросился на внука, одним ударом сбил его с ног, а потом ушел, раздосадованно качая головой. Осмелевшие зеваки тут же подлетели к внуку, который медленно сел и, отмахнувшись от ненужного сочувствия, поднялся и заковылял в противоположную сторону.
