Для встречи с детьми Герб выбрал роскошный «Готам бар и гриль»: нужно же нормально поесть! Маленькими близнецы обожали приходить в этот ресторан на Рождество. Абсурдно дорогой «Готам», с тяжелыми скатертями, невероятным количеством официантов, неторопливыми беседами, тончайшим шелком и шерстью нарядов, обладал особой умиротворяющей атмосферой. Пообедать в нем — все равно что ненадолго вернуться в прошлое. Пиппа с Гербом, как обычно, пришли пораньше, и, пока ждали Грейс с Беном, Пиппа, дразня мужа, пыталась отодвинуть подальше от него корзинку с хлебом. Выглянув в окно, она увидела, как к ресторану спешит Грейс. Дочь коротко постриглась, и теперь светло-русые кудри напоминали подлесок. Тонкий нос показался острее, чем в прошлый раз. «Настоящий клюв!» — подумала она, когда девушка слишком резко распахнула дверь, взлетела по ступенькам и застыла, прочесывая зал холодными глазами. Пиппа помахала рукой. Два широких шага — и дочь уже стоит рядом, разматывая алый шелковый шарф. Герб поднялся и крепко ее обнял. Секундой позже Грейс наклонилась к столику и скользнула губами по щеке матери.
— Неужели опоздала? — спросила она.
— Я как раз успел съесть весь хлеб! — похвастался Герб.
— Чудесная стрижка! — восторженно проговорила Пиппа.
— Спасибо! — Девушка машинально провела рукой по копне светлых кудрей.
— Давай рассказывай! — потребовал Герб.
— Ну, пап, потерпи секунду. Бен велел начинать ужин без него. Он задерживается в библиотеке. Обещал прийти, как только закончит.
— Наверное, той курсовой занимается, — предположил Герб.
— Да, той курсовой! — Грейс обожала подтрунивать над братом. — Я закажу отбивные из баранины? Умираю от голода!
Родители выбрали блюда для себя и Бена, а потом девушка выложила на стол портфолио.
— Вот, это, конечно, рабочие экземпляры, но общее представление получить можно… — она придвинула стопку фотографий к отцу, а матери пришлось рассматривать их вверх ногами. Герб тщательно изучил каждую и передал жене. На одной маленький мальчик склонился над лежащей навзничь девочкой, словно желая ее защитить, смуглое лицо перекосилось от страха. На другой мужчина отчаянно жал на педали велосипеда, большие затравленные глаза смотрели прямо в объектив. Передняя стена дома, мимо которого он ехал, отсутствовала, поэтому стол, стулья и кровать в спальне напоминали декорации театра на свежем воздухе.
— Ты делала эти снимки одна? — спросила Пиппа и тут же почувствовала, как Грейс ощетинилась.
— Нет, я ездила с Джайлсом Оппенгеймом.
Двукратный лауреат Пулицеровской премии, Оппенгейм считался легендой среди военных фотокорреспондентов.
— Как ты это устроила? — поинтересовался Герб.
— Ничего особенного, люди разыскивают друг друга, встречаются.
— Да, смелости тебе не занимать! — Отец чуть не раздувался от гордости, и Грейс это ощущала.
— Снимки просто замечательные! — похвалила Пиппа.
— Спасибо! — На бледных щеках девушки появился румянец.
Пришедший вскоре после этого Бен страшно обрадовался, увидев, что можно немедля приступать к еде.
— Про бомбу уже знаете? — невинно спросил он родителей, в голубых глазах плясали бесенята.
— Бен! — одернула брата Грейс.
— Про какую бомбу? — вскинулась Пиппа.
— Они с Оппенгеймом и афганским переводчиком услышали, как в конце улицы взорвалась бомба. Оппенгейм потащил Грейс влево, но она вырвалась и побежала по улице вправо, переводчик — следом. Ну и Оппенгейм за ними… Через пару минут начиненный взрывчаткой пикап взлетел на воздух там, куда предлагал бежать Оппенгейм. Если бы не интуиция Грейс, всех троих разнесло бы в клочья. Моя сестричка уверена: это судьба!
Бен рассказывал весело, даже небрежно, хотя сам очень злился на Грейс за то, что, как ему казалось, она играла в опасные, надменно-бесшабашные прятки со смертью. Родители молча переваривали услышанное. Пиппу замутило, лоб покрылся испариной.
— Промолчать ты не в состоянии? — неподвижно глядя на брата, поинтересовалась Грейс.
— Разве можно молчать, если дело важное? — парировал Бен.
— Главное, придерживаться здравого смысла, — негромко посоветовал Герб. — Бен, как курсовая? Когда дашь прочитать?
Молодой человек принялся объяснять, над чем именно работает. Подперев рукой подбородок, Грейс вроде бы слушала, но как-то отстраненно, а Пиппа украдкой следила за дочерью. Она чувствовала: несмотря на дружеские отношения с коллегами, девушка замыкается в себе, — и сильно из-за этого переживала. Каждый раз Грейс все с большим трудом возвращалась из своих одиссей, она все глубже погружалась в другой мир, такой напряженный и жестокий, что западный стиль жизни в сравнении с ним казался холодным, банальным и бессмысленным. Пленница собственных впечатлений, девушка потеряла способность рассказывать об увиденном и пережитом. Фотографии следовало считать безмолвными свидетельницами историй, которые Пиппе хотелось бы услышать в подробностях, но задавать вопросы она не решалась из страха наткнуться на бешеный отпор — ведь именно так дочь реагировала на любое вмешательство в свои дела.
А ведь совсем недавно Грейс была ребенком! В суровой молодой женщине Пиппа еще ухитрялась разглядеть, словно изображение на голограмме, прежнюю маленькую Грейс. До чего безрадостно помнить о своих детях то, что они сами помнить не в состоянии! Целые пласты событий стираются из их памяти, но каменеют в материнской. Глядя на Грейс, Пиппа далеко не впервые мысленно возвращалась в день, который, по ее мнению, изменил дочкину жизнь.
Близнецам исполнилось восемь, и однажды с уроков фортепиано Пиппа повела их в «Дэйри куин» на Шестой авеню. После долгой холодной зимы наконец пришла весна, и Пиппа чувствовала, как кожу ласкает приятный ветерок. Прохожие двигались медленно, словно разомлев от тепла. Глянув на близнецов, чьи белокурые головки так и сияли на солнце, Пиппа в очередной раз поблагодарила судьбу за дарованное счастье. Когда они влетели в кафе, у прилавка стояла седовласая женщина лет шестидесяти в синей юбке и мокасинах, надетых поверх длинных белых носков, а рядом с ней темноволосая девочка, на вид сверстница близнецов.
— Сколько стоит милкшейк? — спросила женщина на ломаном английском.
Скучавший за кассой парень ответил. Глядя, как бабушка пересчитывает мелочь, девочка сконфуженно растянула губы в улыбке. Пожилая женщина увидела: ее ждет Пиппа с детьми — и, зажав в ладони монеты, отошла в сторону, чтобы они могли сделать заказ. Попросив два ванильных рожка, Пиппа вручила продавцу двадцать долларов и, пока он набирал сдачу, заметила: Грейс чуть ли не буравит взглядом в сотый раз пересчитывающую деньги бабушку и сгорающую от стыда внучку. Пиппа ткнула дочь в бок, но та как окаменела.
— А содовая сколько стоит? — улыбаясь, спросила женщина.
Добрые темные глаза словно извинялись за неудобства, которые она создавала. Услышав ответ, незнакомка снова вернулась к подсчетам. Пиппа чувствовала: еще немного — и пожилая женщина разрыдается. Конечно, хотела сделать внучке приятное, а теперь не может заплатить. Получив сдачу, Пиппа спрятала ее в кошелек. М-м-м, а если купить девочке мороженое, не будет ли это слишком унизительно для бабушки? Нет, не надо, получится как подачка…
Продавец вручил Пиппе рожки. Мягкая ванильная масса выглядела супераппетитно: блестящая, воздушная, нежная — не хуже, чем в рекламном ролике. Одну порцию сыну, вторую — дочке. Бен тут же взялся за мороженое, а Грейс к своему даже не притронулась. Пиппа шагнула к выходу, Бен — следом. Грейс, сжимая в пальцах рожок, будто приросла к месту. «Пойдем, милая!» — негромко позвала мать. Неожиданно Грейс бросилась к темноволосой девочке и, остановившись в метре от нее, протянула мороженое. Девочка непонимающе уставилась на подарок, а Грейс замерла, совсем как статуя воительницы с мечом в руках.
Бабушка что-то объяснила внучке, и та, не отрывая глаз от пола, взяла мороженое. Секундой позже Грейс бросилась прочь из «Дэйри куин». Пиппа побежала за ней и, прежде чем захлопнулась стеклянная дверь, услышала, как пожилая женщина сказала: «Спасибо вам!» Дочку удалось догнать лишь в конце квартала. Бледные щеки пылали, лицо дышало гневом.
— Милая, ты поступила замечательно! — сказала Пиппа.
— Нет, нет! — покачала головой Грейс и не пожелала добавить ни слова. И когда ехали домой на такси, и когда ужинали, девочка молчала, а Пиппа знала: в душе малышки что-то изменилось: проснулась злость на свою счастливую безмятежную жизнь.
Губка, чистящий спрей, вода, швабра — пора убирать кухню! Пиппа обожала чистоту и порядок, хотя сама по характеру была страшно неорганизованна. Дабы сосредоточиться на уборке требовались недюжинные волевые усилия, как чтобы прижать к земле высокое дерево — нужен мощный порыв ветра. Малейшая посторонняя мысль, и Пиппа, забросив гель с губкой, брала бинокль и уходила смотреть на колибри или вдруг освежала в памяти рецепт «спагетти примавера». Вернувшись на кухню минут через сорок, она с удивлением обнаруживала: стопка грязной посуды по-прежнему стоит в раковине. Однако в то утро Пиппа держала в голове образ идеальной кухни и старалась воплотить его в реальность. Освободив разделочный стол, она протерла его губкой, выбросила опустевшие бутылочки от специй и витаминов и расставила по ранжиру новые. Выскребла духовку и сковороду, к которой пригорели куриные сосиски Герба, выгрузила из посудомоечной машины чистую посуду, загрузила грязную, всыпала в специальный отсек белый порошок с голубыми гранулами, закрыла дверцу и, услышав щелчок, задала режим интенсивной мойки: там ведь не только тарелки, но и сковорода! Дальше пол — подмести и вымыть, раковина — вычистить до блеска и холодильник — выбросить все испорченные и просроченные продукты. Апофеоз — составление списка покупок: яйца, соевое молоко, йогурты, алюминиевая фольга, сухие завтраки. Сложив листочек, Пиппа спрятала его в кошелек и вышла во двор. Герб разговаривал по телефону, а увидев ее, выжидающе поднял глаза.
