И вот я стоял перед ней, а она передо мной. Время от времени, прервав неторопливую речь, она закатывала глаза так, словно декламировала заученный текст или же переводила иностранные слова, написанные в неком мысленном блокноте. "Когда мы направились осматривать главное здание, она сказала:
– У нас так много посетителей. Но иногда они совершенно… восхитительны.
Я ожидал услышать менее лестное слово. Она продолжала:
– Известность всегда была на руку Институту – именно ей он обязан многими интересными случаями, а так же визитами состоятельных гостей со всего света.
– Боюсь, я не подхожу ни под одну из этих категорий, – сказал я.
– Ваша уверенность… замечательна, – сказала она со свойственным ей сомнением и вдруг рассмеялась, неожиданно коротко и легко.
По коридору первого здания нам навстречу шел моложавый мужчина, в таком же халате и с таким же ржавым стетоскопом, как у доктора Ердели. Его взгляд показался мне крайне настороженным. Очевидно, рассудив, что раз я с доктором Ердели, то скорее всего тоже медик, он официально обратился к нам обоим «доктор». Я собрался было поправить его, но доктор Ердели взяла меня за руку и поволокла дальше по коридору. Когда он уже не мог нас услышать, она сказала, что лучше пусть он думает, как ему хочется; он здесь на лечении, и любая сложность может сбить его с толку. В определенных случаях больным часто прописывали играть некую роль, так что игра в доктора могла составлять важный элемент его исцеления.
– И моего исцеления, разумеется, – сказала она и снова коротко рассмеялась.
По дороге она открывала то одну, то другую дверь и показывала мне институтские кабинеты, уютные холлы, исследовательскую лабораторию с легким запахом эфира, кафетерий, звукоизолированные приемные. Институт, сказала она, специализируется на амнезии. Сюда принимают три основных категории «студентов» (слово «пациент» она предала анафеме). Первый тип – те, кто попадал к ней в состоянии хронической амнезии, вызванной несчастным случаем: их оригинальную личность невозможно было восстановить. Вторые не могли больше выносить сами себя – терапия длилась годами, но эти студенты продолжали настаивать на суррогатной личности. Некоторым даже удавалось усилием воли очистить собственную память. Третью категорию составляли разнообразные студенты – не обязательно с амнезией, – по той или иной причине разбудившие любопытство доктора Ердели. Эти были известны как «директорские особые случаи», с ними она работала лично.
В институте могло одновременно содержаться не более десяти студентов, хотя заявки поступали дюжинами ежемесячно. Помимо занятий с «особыми», большую часть времени доктор Ердели и ее коллеги (которые время от времени попадались нам на глаза) изобретали новые жизни и новое прошлое для своих подопечных.
Я прервал ее:
– Случалось ли, чтобы студент отказывался от новой жизни, которую вы создали для него?
Она ответила не сразу, и я перефразировал вопрос:
– Вы говорите о тех, кто осознанно приходит к вам за новой личностью. Всегда ли жизни, которые вы создаете для них, лучше, чем те, от которых они уже отказались?
Она уверила меня, что не уклонялась от ответа, а просто хотела сначала подумать. Чуть улыбаясь, доктор Ердели продолжала: она не может говорить за всех своих коллег, приносит ли их профессия им полное удовлетворение. В действительности это не столько наука, сколько искусство. В двух словах – ей нужно сочинить для каждого студента историю с главной персоной (ее любимый термин), набором второстепенных фигур, проработанных до полной достоверности, и обширным ассортиментом соответствующих деталей. Затем ей приходится тренировать студента быть – причем убедительно – новым персонажем, сколько бы времени это ни потребовало.
Я собирался снова прервать ее, но она подняла руку. Она как раз подходит к ответу на мой вопрос.
Разумеется, сказала она, как и у всякого художника, рисунок не всегда выходит удачным, персонажей приходится стирать, как бы болезненно это ни было для их создателя. Но сам метод надежен. Много лет назад, после нескольких неудач, она решила, что в качестве образцов лучше использовать готовых литературных героев. Но оказалось, персонажам романов почему-то не хватает убедительности – от этого они становятся бесполезными и даже опасными. Такие классические творения, как Бекки Шарп, или Горацио Хорнблоуэр, или Молли Блум, или Агент 007 [2] (каждого из них ей случалось использовать), оказывались шаткими словесными подмостками, которые не выдерживали напряжения и давления действительности, когда настоящие люди вокруг них отказывались вписываться в запланированный сюжет. Посмотреть бы литературным критикам, что так превозносят этих выдуманных истуканов, насколько беспомощными те оказывались в реальной жизни!
Кроме того, метод был опасен тем, что, несмотря на все предостережения, студенты, которым доставались литературные герои, норовили тайно прочесть роман, где фигурирует прототип, и попытаться воспроизвести описанные там события. Последствия были предсказуемо катастрофическими. Она прекратила вести учет несчастным случаям в ее практике, снова улыбнулась доктор Ердели.
– Тут все так… непросто.
Я понял, что больше ничего мне она не ответит, и решил не возвращаться к вопросу.
Меня удивило, насколько часто за нашу ознакомительную прогулку по Институту доктор Ердели возвращалась к своему образу. Временами, по ее словам, она представлялась себе пластическим хирургом сознания, отрезающим гниль и перекраивающим то, что осталось. Но все-таки она предпочитала считать себя художником. Да, сказала она, я скорее скульптор психики.
Мне было очевидно одно: несмотря на хрупкую внешность, работала она с энтузиазмом и женщиной казалась доброй. Ее студентам хотелось новой личности (либо она им требовалась), а доктор просила взамен только «чистый лист», на котором можно было набрасывать шедевр.
Помню, в какой-то момент я спросил ее:
– А случалось ли вам или вашим коллегам создать персонажа, который превосходил бы вас? В смысле, был бы мудрее вас?
И вновь на мгновение мне показалось, что она проигнорирует мой вопрос, но через некоторое время, так же размеренно, словно читая по бумажке, она ответила:
– Мои коллеги слишком… разумны для этого. И снова коротко рассмеялась.
Доктор Ердели была уверена, что я захочу познакомиться с парой ее студентов. Мы вышли наружу, и она подвела меня к высокой женщине средних лет, в выцветшем платье и с выцветшими каштановыми волосами, которая сидела в шезлонге, хмурясь на трясину бассейна.
Женщина нервно взглянула на нас, затем вернулась к созерцанию ящериц и листьев. Доктор Ердели успокаивающе положила руку на плечо женщины и принялась рассказывать о ней. Или же, скорее, читать заранее подготовленную лекцию. От ее неуверенности не осталось и следа.
– Это Мария. К нам ее прислали власти с юга. Она полностью потеряла память после того, как ее сбила машина. У нее не было при себе никаких документов – только браслет с именем «Мария». Множество объявлений в газетах не принесли никаких результатов – не нашлось никого, кто бы ее знал. Она впустую провела два года в больнице, прежде чем ее прислали сюда.
Мария, похоже, не обращала на нас никакого внимания, пока доктор Ердели говорила о ней. Скорее всего, студенты давно привыкли к таким публичным представлениям. Непонятно только, кому оно предназначалось на этот раз: мне или Марии, – или же доктору Ердели просто нравилось при каждом удобном случае, улыбаясь, демонстрировать свое искусство.
Стало быть, Мария осела в институте и вскоре обнаружила гибкий ум и готовность сотрудничать. Доктор Ердели немедленно приступила к работе над новой личностью для нее. Поизучав Марию, она решила, что характер для нее нужен осторожный. Например, сделать ее незамужней школьной учительницей в одном из тысячи городков, разбросанных по аутбэку [3], где все друг друга знают. Будет преподавать историю, петь сопрано в церковном хоре (почему бы и нет?), – хорошо устроенная женщина, довольная жизнью в маленьком городке. Щепоткой пафоса и приключения в ее жизни (видно было, что доктор Ердели гордится этой частью своего творения) будет воспоминание об интимной связи в двадцать с небольшим лет и о подпольном аборте.
Доктор Ердели придумывала тысячи таких деталей, часами оттачивала их и ежедневно вдалбливала Марии. Наконец, Мария сама прониклась духом своей персоны, поверила в нее, сама принялась додумывать подробности и заполнять пустоты. Она уже начала превращать эту персону в собственное изобретение и уже была близка к тому, чтобы поверить, будто это и есть ее взаправдашняя жизнь.
Но затем, как раз, когда она почти совсем обосновалась в новой личности и снова почувствовала себя полноценным человеком, произошло странное. Однажды утром она ворвалась в кабинет доктора Ердели взволнованно тараторя: она все вспомнила! Она вспомнила, кто она такая на самом деле! Ночью ее собственная, настоящая память вернулась к ней!
