Тогда вмешивается Немиш:
«Ну а если не получится?»
«Днем надо укрыться. Понял? Укрыться».
Немиш опять за свое:
«Ну а если не получится?»
«Что, — я спрашиваю, — не получится?»
А он:
«Если ребята больше нас там не ждут? Если там уже никого не застанем? Где тогда мы все соберемся?»
«Тогда вы отправитесь в… сами знаете куда».
«Куда?» — спрашивает.
«Дурак! В Мизану, конечно!»
«В тюрьму, что ли?»
Я не могу удержаться от смеха, это сильнее меня.
Басел ему:
«А ты, однако, гадина. Ну и шуточки у тебя — кишки вывернет!»
Меня его слова не волнуют, мне на них наплевать.
Только вот Слим начинает расспрашивать:
«А это все не вранье — этот тайник, который мы ищем? Ведь который уж день ищем его в этих проклятых горах!»
«Да ведь и он больше не может идти со своими сломанными ребрами!» — кричит Немиш, и я понимаю, что это он о Баселе.
Басел говорит:
«Да я выдержу дорогу лучше, чем ты!»
Немиш взрывается — это его недостаток, он взрывается по пустякам, как сейчас:
«А если вас схватят? Если придется вернуться обратно? Тьфу, пакость! Ты что, этого хочешь? Тогда не рассчитывай на меня! Пусть и Басел отправляется с тобой и Слимом! Оставьте меня, слышишь! Катитесь вы все к черту! Я и без вас разберусь! Оставьте меня здесь! Я знаю, что такое дорога в Ларбу. Идти туда с этим?.. — Потом, немного успокоившись, добавляет: — Подожди немножко, давай поразмыслим, Арфия. Не торопи нас. За нами же нет хвоста».
Басел говорит:
«Я только хочу…»
«Арфия!» — прерывает Слим могильным голосом.
«Что-то случилось?» — спрашиваю.
Ведь это все из-за Слима, вечно из-за него какие-нибудь истории приключаются. И теперь вот снова.
Басел говорит мне:
«Да, не хотел бы я, чтобы мне досталась такая жена, как ты! А может, и хотел бы… Только не надо, чтобы мы попались им еще раз… Можешь себе представить, что там было…»
Я нащупываю ногой на земле Слима.
«Ты будешь поворачиваться? — спрашиваю, — Что ты тянешь?»
А он, не двинувшись с места:
«Чего тянуть-то?»
«Да ты же лежишь! Соображаешь?»
«Странно! Я действительно лежу!»
«Разлегся?»
«Пожалуй…»
«Ну так вставай! Поднимайся!»
«Зачем?»
«То есть как зачем?»
У меня просто руки чешутся от желания наподдать ему. Ну сколько же можно ломать эту комедию, и как ему только не надоело!
«Ты вволю наотдыхался. Давай теперь иди! Вы не для того вырвались из их лап, чтобы теперь заплесневеть здесь, среди камней!»
«Плевать мне на камни!» — говорит он.
«Ты сейчас встанешь и пойдешь!»
«Фиг тебе! Не тронусь с места».
«Поднимайся, идиотище!» — кричит ему Басел.
«Зачем? Ты можешь мне объяснить?»
«Ты что? Тронулся немного?»
«Я?» — Слим тихонько засмеялся.
Я наклоняюсь к нему. Его почти не видно на земле. Хватаю его за лохмотья. Трясу. Он больше не смеется, он сомневается:
«Ну как я пойду?»
И потихоньку повизгивает от боли.
Я рассказываю тебе все, как было. Лучше, чтобы ты знал правду.
«Только невозможно было вспомнить лицо того, кому принадлежал этот голос?.. Муж и жена уже, по совести говоря, больше не колебались, разве что для видимости, в выборе решения. Каждый из них знал, что делать дальше, и что предпримет в последнюю минуту, и на чью сторону встанет. В ожидании этой развязки как-то раз она решилась на откровенность.
— Положим, что ты этого не хотел, — сказала она, нарушив установившееся между ними по обоюдному согласию молчание по поводу того безумства, которым стала их жизнь, — положим, что это не входило в твои планы и превзошло твои ожидания, но разве это что-нибудь меняет?
— Нет, — отвечал он угрюмо. — Нет.
Но потом, поняв вдруг смысл ее слов, гневно взглянув на нее, сказал:
— Но если это и произошло, то только потому, что ты…
Она откровенно рассмеялась.
— А я-то думала, что и ты закричишь: „Не говори этого!“ Но ты, о господи, еще и язвишь! Язвишь и злишься! Однако было бы любопытно узнать, как ты собираешься исправить кое-что…
Он, пока слушал ее, весь просто дрожал от отчаяния. Не мог поначалу в ответ произнести ни единого звука, только шевелил губами, но потом все-таки, овладев собой, сказал:
— Вообрази, все это и тебя касается, ведь и ты тоже… Вообрази, что и тебе кое за что придется отвечать… Кара, между прочим, не минует и тебя… и ты прекрасно знаешь, что я имею в виду?
Чтобы подчеркнуть эти свои слова, он приблизил к ней лицо, угрожающе вытаращив глаза.
— А что? — Она удивленно вскинула брови.
— Не разыгрывай, пожалуйста, удивления. Все ты превосходно понимаешь, чем это для тебя может кончиться! Но… представь себе, что никто вдруг не потребует с тебя отчета… что тебе не помешают предаваться своим утехам… в тишине и покое… как будто ничего и не было…
Он увидел внезапно, что она смотрит на него с жалостью.
— Да, вот представь себе, что никто тебя не беспокоит! — вскричал он. — Никто тебе не бросает ни единого упрека! Что ты в таком случае будешь делать?
Он полагал, что нанес ей смертельный удар, задев самое сокровенное. Прервал себя и застыл, ошеломленный: она улыбалась. Смутное ощущение, что он, как и всякий мужчина перед женщиной, стоит на краю бездны незнания, пронзило его.
Она же спокойно отвечала:
— Я предчувствовала, что ты меня спросишь о чем-то подобном. Ты неисправим и несправедлив, как всегда.
Он в свою очередь тоже улыбнулся, захотел что-то сказать, но так и не смог.
— Странно это твое желание устраниться, просить пощады, — продолжала она. — Даже не попробовать сопротивляться! Это желание искупления вины, принесения себя в жертву… — И, качая головой, с презрительной гримасой сказала: — Мой бедный друг! — Она все качала головой, сохраняя на лице прежнее выражение. — Может быть, ты думаешь добиться таким образом, чтоб к людям вернулась на землю их невинность? — И вдруг мрачно бросила: — Никогда? Слышишь? Никогда этого не произойдет!
С этого времени всем уже стало ясно, что… и этот беспрецедентный скандал только помог все расставить по… Ну а вечно невинная Нахира ни на что и не думала жаловаться. Более того, она была необыкновенно мила и ласкова с теми, кто общался с ней. Это всех ужасало. Мужчина, как можно было предвидеть, и не думал защищаться от предъявленных ему обвинений. Это только позволило усилить на него нападки. Население города, возмущенное тем, что он считал себя лишь жертвой всего происшедшего, не находило ему никаких оправданий — или не осмеливалось найти. Однако все, вплоть до самого последнего банщика, шептали на ухо своим знакомым и клиентам, что… Такова жизнь, дитя мое… До тех пор, пока в каждом из нас будут уживаться и наш стыд, и наш позор одновременно, и до тех пор, пока эта отрава будет разъедать нашу душу, мы не сможем объяснить, как это все происходит. Ведь даже тогда, когда виновный был изгнан из города и его жена даже не удостоила его ни одним словом, всеобщее волнение не утихало.
Прошло всего несколько месяцев после этих событий, как распространился слух о его смерти в далекой ссылке. Никто даже и не удосужился проверить, насколько правдиво это известие. Его жена отнеслась к этому так же, как и все остальные. Она, как только он уехал за границу, добилась у своих родных разрешения оставить Нахиру у себя в доме, проявив таким образом заботу, за которую все — и знакомые, и незнакомые ей люди — были ей признательны. А о муже своем она и не вспоминала, словно в землю зарыла даже саму память о нем. Я, однако, сомневался в достоверности известия о его смерти. Конечно, она притупляла и людской гнев, и злобу. И все то, что оправдывает или смягчает только время, а значит, и смерть. С этим не стоит и спорить. Ведь действительно для нашего с вами покоя нет ничего более спокойного, чем обычный покойник. А он… тот самый, кто когда-то… когда-то говорил, как он предан своему городу, целовал его стены и заявлял:
— Клянусь Всевышним, что лучше жить последним нищим в родном городе, чем вельможей, покрытым с головы до ног золотом и почестями, в чужом!
А она… она вовсе не была столь прекрасной, как в этом нас уверяют; она была уже совсем не молода, да и не привлекательна даже. Но он и не думал никогда оставлять ее… Не суди его строго! Он все время жил так словно хотел погасить свое существование, забыть о том, что он живет. И все, что потом произошло… Почему, о господи? Однажды они поссорились… однажды… и ни он, ни она…
Речь шла об одном разводе, о деле, вызвавшем разные толки, бесконечные пересуды и раздоры. Устав от долгих споров с женой и чтобы положить им конец, он в этот день посчитал уместным напомнить ей:
