Ничего не сделать с ним, его просто трясет от страха, он икает, дергается, задыхается — ну просто баран, которому режут горло.
«Послушай, как — ааа! — как они пищат! Они нас — ааа! — живыми — ааа! — отсюда не выпустят!»
Не отпуская его, я смотрю на Немиша и Басела. Говорю:
«Он пропал».
А Слим все еще лепечет чего-то:
«Арфия! — ааа! — подойди сюда! Прошу… защити меня… будь добра…»
«Его больше нельзя тащить с собой, — говорю я Баселу и Немишу. — С таким грузом на руках нам отсюда никогда не выбраться».
Они на меня, олухи, глазеют, ничего не понимая. Я объясняю:
«У нас нет другого выбора. А оставлять его живым и тащить за собой — значит самим сойти с ума!»
Они все так же глупо смотрят на меня. А Слим вперемежку с хрипами бормочет:
«Ты не можешь этого представить… Не трогай меня! О, какая боль! Она доконает меня! У меня даже кости болят! — Он высвободился в этот момент из моих тисков и заорал: — Кости болят, Арфия! Кости!»
И бросился на меня. Бьет меня кулаками, словно видит перед собой смерть. Да что смерть! Это, в общем-то, естественно, от нее не спасешься! А он и сам не знает, наверное, что делает, а может, и знает. Хватает меня за недозволенные места и пытается меня опрокинуть. Возможно, и сам себе в этом не отдает отчета. Просто прилипает ко мне всем телом, и я чувствую, как он весь напрягся… Тогда я, понимаешь, одним махом отталкиваю его, поворачиваю на спину и сильно прижимаю к земле, упираясь ему в грудь коленом так, что он не может больше шевельнуться. Тогда он снова начинает икать:
«Арфия! Подойди поближе! Арфия! Поближе! Защити меня! — И снова орет, теперь уже по-другому: — Вот они! Опять прилетели! Впиваются в нас!» — И еще раз тащит меня на себя.
Я кричу Немишу и Баселу, которые стоят рядом:
«Скорее! Давайте сюда этот камень!»
Они смотрят осоловело, уже почти спят. Тогда я кричу громче:
«Да помогите же! Побыстрее!»
Я стараюсь удержать Слима, прижав его коленом, руками давя ему на шею, и чувствую, как его кадык ходит под моими ладонями…
«Защити меня, — хрипит Слим, хватая меня за ягодицы. — Будь добра! Не дай им меня сожрать!»
Немиш и Басел подходят, неся тяжелый камень. Все такие же сонные, едва на ногах стоят.
Я им говорю:
«Опускайте ему на голову. Поторапливайтесь! Ну что? Оглохли? Я вам сказала, на голову!»
А Слим, увидев их, завопил:
«Аааа! Скалы тоже двинулись с места! Наступают на нас! Сейчас рухнут прямо на нас, раздавят вдребезги! — И еще громче: — Арфия! Защити меня! Защити меня!»
Он теперь орет не переставая. Тогда я снова кричу этим дуракам:
«Бросайте камень! Чего ждете? Бросайте…»
«Нет», — говорит Басел. И вид у него такой, вроде он уже просыпается. Смотрит на меня растерянно и отступает назад.
«Нет», — говорит Немиш. И тоже отступает назад.
И оба, как подкошенные, падают, сраженные обрушившейся вдруг с неба картечью. Словно раскалываясь вдребезги, небо осыпалось свистом пуль, от которого, как свинцом, заливало уши. «Пожалуй, — подумала я, — они разнесут все здесь вокруг». А самолеты шли все ниже и ниже, и грохот стоял такой, будто горы сталкивались друг с другом. Я лежала не двигаясь, прикрыв собой Слима. Так продолжалось еще очень, очень долго, и только потом, привыкнув, я услышала сквозь этот град пуль голоса пилотов, переговаривавшихся между собой о том, сколько чего у них осталось для стрельбы, чем еще можно убивать… Это длилось несколько минут, потом, видно, они устали от споров и только переругивались незлобиво. А потом воцарилась тишина. Тяжелое, словно камень, молчание опустилось вокруг…
Может, ты хочешь уйти домой? Или пойдем дальше? А то давай сядем? Ну конечно. Но я еще тебе не все рассказала, еще не дошла до самого главного… Утро становилось все светлее и светлее, словно сбрасывало одну за другой завесы ночи. Как красавица, понемножку задирающая все выше и выше свою юбку, обнажая вначале ножки, потом бедра… Словно белизной тела засверкали горы, и повсюду разлился молочный свет. Все было неподвижно. Прошло какое-то время, мне оно показалось вечностью, я будто возвращалась из путешествия на край света. Все чудилось, что вот-вот что-то произойдет. Что-то тревожное пульсировало в сердце, в воздухе, в самих скалах…
А потом будто послышался чей-то крик… Повторился еще раз, и еще через какое-то время. Так кричит птица. Но может быть, это смерть приближается ко мне? — спрашиваю я себя. Мы ведь всегда делаем вид, что забываем о ней, но она-то нас не забывает, никогда… Снова воцарилась тишина, казалось, будто стало еще тише — так тихо, будто сам господь бог решил взглянуть на меня сквозь эту голубизну. Я тоже смотрю, не отрывая глаз, на небо, лежа на спине. Потом перевожу взгляд на скалы, покрытые колючками. Там, у их подножия, в нескольких шагах от меня, неподвижно застыли тела Немиша и Басела. Они почти слились со скалой. Я что-то себе говорю, чем-то себя утешаю, чтобы поддержать себя, чтобы преодолеть страх, от которого немеют ноги, чтобы успокоиться немного. Подумать только, что может случиться в такой вот тишине! А свет все разливается вокруг. Это единственное, что движется в этих мертвых камнях. Освещает и мертвых Басела и Немиша, и нас со Слимом тоже, но живых. Спящего Слима. Неподвижного. Замершего, словно на якоре, который он бросил в этих горах. Он тоже кажется мне мертвым.
Вдруг что-то громко хлопнуло невдалеке, так что воздух содрогнулся от толчка. Сердце мое застучало так сильно, что отдавалось в зубах. И в эту самую минуту Слим зашевелился. И все снова стихло. Ни звука, ни хлопков, ни криков вдали. Он поднимает голову. Потом садится на землю. Оглядывается по сторонам. Я локтем валю его на землю. Он начинает ругаться. Я зажимаю ему ладонью рот и сама замираю, прижавшись к камням. Шепчу ему:
«Да лежи ты спокойно, идиот! Ты можешь выдать нас!..»
«А что случилось? Что происходит?»
«Тише! Потише, бога ради».
«Да что происходит? Я ничего и никого не вижу… А где они?»
«Кто?» — спрашиваю.
«Остальные: Немиш и Басел».
«Вон там, взгляни».
Он слегка приподнимается.
«А! — говорит, увидев их лежащими на земле. И снова садится. — Они оставили нас? — говорит. — Ну что ж… счастливого пути».
Я тоже сажусь. И тоже смотрю на них. Мы молчим. Потом говорю:
«Они хотели попытать удачи…»
Слим пристально смотрит на меня тусклым взглядом из-под лихорадочно воспаленных век.
«…И вот результат. Им повезло».
Потом я отдалась ему. Он хотел этого еще ночью, но тогда ему не удалось. Это было нелегко после всего, что случилось, но знаешь, такие вещи происходят ведь сами по себе, и никогда — насильно. Прости, что я тебе рассказываю подобное, но ты не можешь ни в чем меня упрекнуть. Когда ты, еще живой, зайдешь так далеко, на самый край смерти, то тебя никто и ни в чем уже упрекнуть не посмеет! Да, черт побери! Прямо после налета, после всей этой стрельбы, которая стоила жизни Немишу и Баселу… Именно тогда, когда передо мной находился тот самый человек, которого я хотела уничтожить, — Слим… А что бы ты сделал, друг Родван?
И снова застекленная дверь в этом доме приоткрывается и лицемерно дребезжит, захлопываясь, впустив еще одного человека, но не выпустив пока никого. И одинокий ребенок сидит в это февральское утро прямо на тротуаре, устремив взор на эту дверь. «Один шаг, ну всего один только шаг мне еще надо сделать», — думает он, во всяком случае, у него такой вид. Да не все ли равно, о чем он думает, ведь Родван, который мгновенно перевоплотился в этого ребенка (хотя и пришло к нему воспоминание о своей прошлой жизни в самый последний момент, словно спасение, избавившее его от падения в ту самую бездну), уже знал наперед, что произойдет дальше.
Дверь открывается. Это он сам ее толкает. И сразу на него обрушиваются громкий шум голосов и тяжелое облако табачного дыма. Но он входит. Ноги его словно увязли в смоле, и он с трудом, в страшном напряжении, переступает ими. Смола будто залепила ему и рот, и глаза — смотреть тяжело, тяжело дышать. Какие-то мерзкие силуэты, скривившиеся над низенькими столиками, застывшие в пьяных позах, налакавшись, наверное, какой-то тухлятины, постепенно приходят в движение, выползают из черной духоты, и вместе с ними, поддавшись заразе всеобщей суеты, начинают шевелиться и те, кто еще держится на ногах. Мальчик пытается разглядеть их лица, глаза. Но повсюду только какой-то гул, покрытый густым смрадом табачного дыма, который окутывает, обволакивает людей, повисает в самых отдаленных углах… Не различить ничего — кажется, что ни у кого нет ни носа, ни лба, ни глаз. Но Гормат, где же он? Не среди них, конечно.
В круге света, отбрасываемом софитом, темный силуэт движется ему навстречу, покачиваясь из стороны в сторону то на одной, то на другой ноге и застегивая на ходу ширинку. Но как только мальчик хочет увернуться от этой надвигающейся на него тени, преданные ей рабы начинают вертеться вокруг, толкаться, путаться под ногами и бросают его прямо на идущего. Тот отпихивает его локтем, кидая на одного из своих пресмыкающихся, который смотрит, не мигая, на ребенка, и хромает дальше, лавируя между столами, ударяясь об них, об стулья, об людей. Мальчика затошнило. Дурнота усиливается от вони и грязи на полу, забросанном окурками, загаженном нечистотами, от тлетворного запаха паров наркотиков, клубами заливающих воздух. Пьяницы угрюмо смотрят на него. А он уже скользит между столов, растворяется в гуле голосов, в толкучке. «Мне повезло…» — только и успел подумать он, как остановился внезапно с перехваченным дыханием. На столе, покрытом красным сукном с залоснившимися краями, лежали, открытые и закрытые, в строгом порядке, определенном рукой судьбы, игральные карты. Кто-то мерно ударял по столу ребром одной из карт, что-то говоря хриплым знакомым голосом. Никто не играл. К горлу подступило какое-то странное ощущение жжения. Он с трудом поднимает голову. Старается выдержать взгляды, устремленные на него.
