Она любила, когда Алексей бережно и сильно входил в неё сзади. Её безупречно гладкие ягодицы радостно реагировали, и ей казалось что она – весенняя кобылица, которую на раздольном лугу кроет разъярённый жеребец. И ей хотелось орать, и она орала, будто ржала, – и кончала, кончала, кончала… Неизменно, всегда, раз за разом. И не стесняясь, освобожденно вопила во всю мощь своих лёгких на всю квартиру, на всю округу, да что там – на весь мир, весело и бесстыдно:
– Давай, леший, давай! Дери меня своим большим…
И это яркое, энергичное и крепкое словцо легко слетало с пересохших губ, как и его физическая сущность, подстёгивало и возбуждало… И Алексей, – с воинственным рыком воина и охотника, с обоих боков стискивал её бёдра, и снова и снова всаживал своё копье в настигнутую им добычу! Да, да – копьё, дротик, клык моржовый, но уж никак не пипка! «Если вас насилуют, – расслабьтесь и попробуйте получить удовольствие…» Чем?! Пипка, пипирочка, пипетка, пиписька… Только тупые американцы способны на подобные советы!»
Наталья немного повсхлипывала, сидя прямо за своим шатким столиком, жалея саму себя, как это сделала бы на её месте любая неудачливая женщина… Но слезы быстро высохли, а поправлять макияж ей не требовалось, ибо ресницы у неё и без туши были длинными и пушистыми.
Надо было жить и работать.
А с Игорем… Вместе со странным, непривычным для нее вариантом сексуального похмелья пришла трезвая оценка притязания и – увы! – возможностей, но это понимание уже никак не соотносилось с нижними влагалищными ощущениями. Они существовали как бы совершенно отдельно друг от друга.
Поэтому чуть позже при неизбежном столкновении с плавруком на бортике бассейна она весело поздоровалась с ним, легко чмокнула в щёку и так же легко, без всякого нажима, спросила:
– Ну, что будем делать вечером?
Но Игорь понял ей по-своему:
– Что, Наталья Павловна, – со снисходительной ленцой, чуть отстранив её от себя, полюбопытствовал он, – поплавать хотите или опять отсосать желаете?!
Она с трудом удержала руку, чуть было не метнувшуюся к его щеке! Но и её саму этот вопрос, прозвучавший так нестерпимо буднично, оглушил, словно звонкая прилюдная оплеуха.
«Ну что, – получила? – опять возник в ней внутренний голос. – Ты-то надеялась оральной лаской поразить его, привлечь, приманить, а его, простодушного дурачка, эта изысканность, эта свобода только напугала и оттолкнула. У них, как их там, – кержаков и чалдонов, свои понятия, чего можно и чего нельзя!»
Видимо, это и была та библейская соломинка, которая сломала спину верблюду…
По тому, как напряглись лицевые мускулы, она ощутила, что презрительная гримаса исказила ее лицо, как бы совершенно со стороны услышала свой смех, и этот презрительный смех внезапно и почти сразу загасил яростный огонь, сжигавший её изнутри, – словно бы мощная струя из пенного пожарного огнетушителя хлынула на «очаг возгорания», и от него остались только шипящие угли…
«Так тебе и надо… Так те-бе и на-до! – билась пульсирующая боль в мозгу, – в такт торопливым шагам – прочь, скорее прочь! – так те-бе и на-до!»
Домой, скорее домой?
…Она приняла душ, словно бы дезинфицировалась. А потом долго не могла заснуть, размышляя и анализируя произошедшее.
Осознание своей слабости, глупости, и в конечном счёте – вины, всё вместе – давило на неё и мешало свободно дышать. Алексей, Лёшка, её Леший – ведь он верил ей, так верил! Верил в её старомодную верность… Какой неуклюжий каламбур! Какое смешное, несовременное слово! Да в словарях его надо печатать с непременной пометкой: «устаревш.»
И то, что он, безусловно, верил ей, – одновременно и радовало, и унижало, и злило её!
«И что будет, если я ему во всём признаюсь?! Врежет он мне по моей паскудной морде или всё-таки удержится?! А может, просто – взорвётся, заорёт, стукнет кулаком, разобьёт вдребезги любимую чашку, – я же ему изменила! А потом, конечно, подаст на развод, – он же гордый, Лёшка… Ну, а если не сказать, промолчать, как будто – ничего не было?! Найдутся добрые люди, расскажут: ведь полтора десятка человек видели, как Игорь тебя на руках из столовой вынес, – этого-то не спрячешь!»
Климашин уехал от неё в прошлый вторник. Прошла, оказывается, всего неделя, но какая! Неделя безумная, на грани нервного срыва, полная страсти и смятения, от первого контакта, когда она вздрогнула от прикосновения мужской руки, от восторга первого соития, предельного накала желания – до падения и отвращения…
Всего неделя, а кажется – целая жизнь, спрессованная в малом объёме, поистине – неделя «страстей по Наталье».
Страстная неделя…
Вдобавок ко всему, её не покидало ощущение, что она – грязная, и не морально, а физически! И это психопатическое состояние, – присутствие грязи во влагалище, возле клитора, – в местах, которые так любил ласкать своим удивительным языком Алексей, – не покидало её, сколько бы она ни намыливала эти места самыми лучшими гелями…
Она злилась на себя за то, что не устояла… И перед кем?! Она казалась себе опоганенной, и этого она не могла простить… и не только себе, но и по загадочной женской логике – и Алексею: как он посмел уехать?! Она же просила? Как бросил её одну, – на заклание, на распятие?! Неужели ничего не предчувствовал?! Вот теперь сам и виноват!
«А может, всадить себе десятипроцентный раствор хлористого калия в вену, и разом со всем покончить? – пришла страшноватая мысль, от которой сразу похолодели кончики пальцев. – Хотя нет, не успею поршень дожать, потеряю сознание, а потом откачают… Надо капельницу ставить! А может, – героинчика передозировку себе устроить? Сейчас это запросто! Вот уж все обалдеют: оказывается, Наталья-то наша – наркоманка! Противно… И Алешку запачкаю, его-то за что? Хотя мне всё равно с Алешкой больше не жить! В моё заражение триппером он не поверит, знает, что больно уж я брезгливая, а на хламидиоз, чтобы к телу не допущать, долго ведь ссылаться не будешь… Нет, пожалуй, лучше всего – колесиков двадцать нембутала заглотнуть, и проще, и чище…»
Алексей Климашин должен был прилететь из свой Австралии через неделю. Наталья выпросила у начальницы спортлагеря три дня отпуска за свой счет под предлогом срочного устройства личных дел и – заодно – чтобы встретить и обиходить мужа. Начальница – баба с пониманием – разрешила, и Наталья выехала в Москву.
На бирже труда ей быстро подыскали «лежалую» свободную вакансию – врача-педиатра в интернате для слаборазвитых детей в отдаленном районе Пермской области.
Когда Климашин, довольный и усталый, вошел в московскую квартиру, на обеденном столе он обнаружил записку, придавленную вазой с уже завядшими цветами:
«Милый мой Алёшка!
Я тебя люблю, но наша дальнейшая семейная жизнь невозможна. Со мной произошло непоправимое, и я должна уехать. Одна. Не ищи меня! Это не нужно. Быть может, я смогу тебе когда-нибудь написать, но сейчас – прости…
Наталья »
© 2009, Институт соитологии
