Отдел ЦРУ, промучившись месяц над возможностью использования телепата в разведывательной деятельности против русских, все-таки отказался от нее, искренне сокрушаясь о том, что Миома такой узкий специалист и не может телепатировать к ядерным ракетам, например.
ЦРУ закончило свою миссию и передало Миому гражданским властям. Ему оформили статус политического беженца и, выяснив, где он хочет жить, купили билет до Нью-Йорка.
Миома оформил себе вэлфэр, снял маленькую комнатку в Гарлеме и стал жить в негритянском квартале. Негры его не трогали, считая сумасшедшим лишь потому, что он поселился в их квартале, не испугавшись мелькания своего белого пятнышка на черном фоне их преступного большинства.
Два месяца Миома прожил, присматриваясь к Нью-Йорку, а на третьем месяце как-то ночью к нему в квартиру неслышно забрался неизвестный человек и из бесшумного пистолета расстрелял его кровать. В этот момент Миома стоял за дверью и с любопытством следил за действиями незнакомца. После того как тот расстрелял всю обойму, он вышел к нему навстречу и проявил свою необыкновенную силу, задушив голыми руками непрошеного гостя. Перед смертью тот признался на русском языке, что является агентом КГБ и получил задание убить предателя.
Миома похоронил своего соотечественника в ближайшем мусорном баке, забрав на память о нем пистолет системы «магнум».
Следующий год он прожил спокойно. На него никто не нападал, и даже спецслужбы не проявляли к нему интереса. Миома не пытался пойти куда-нибудь учиться, не пытался найти работу, вел замкнутый образ жизни, выезжая в Манхэттен только для получения своего вэлфэра.
Он почти не думал о старой матери, не пытался даже созвониться с нею или написать письмо. В его душе постепенно возникло какое-то ощущение, что вот-вот с ним должно что-то произойти, ради чего он приехал в Америку.
Как-то раз Миома прогуливался, привлекая своим видом детей. Они шли за ним маленькой стайкой и громко обсуждали его лысый череп и наполовину оторванное ухо. Он не обращал на них внимания, просто шел и думал о чем-то своем, как вдруг в его груди появилось какое-то тревожное чувство, заставившее к себе прислушаться. Миома остановился и повернулся навстречу к детям. Они рванули врассыпную, а он, весь сконцентрировавшийся на неясных ощущениях, неожиданно шагнул в сторону корейского магазина, вошел в него и ткнул пальцем в какую-то черную карточку.
– Ты хочешь лотерею? – спросил продавец.
Миома кивнул.
– «Вlack Jасk» – хорошая лотерея.
Продавец спросил, сколько он хочет штук, Миома показал один палец и, уплатив доллар, вышел из магазина.
– В следующем тираже разыгрывается сто пятьдесят миллионов! – сказал кореец вслед.
Миома шел к своему дому, удивляясь, что карточка, положенная в нагрудный карман, такая теплая, как маленькая грелка, и как будто живая.
15 мая 1974 года Миома стал богаче на сто пятьдесят миллионов долларов. Он воспринял это событие как должное, отказался от всех телевизионных интервью, чем ужасно разозлил лотерейную компанию, и скрылся в маленькой гарлемской квартирке, ожидая получения выигрыша на свой новый счет, открытый по каким-то неясным соображениям в китайском банке.
Через неделю после своего феноменального обогащения Миома нашел в почтовом ящике тисненное золотом приглашение от мэра города Нью-Йорка отобедать с ним в непринужденной обстановке и, день подумав, принял его.
Мэр принял везучего эмигранта в своем загородном доме и после закусок предложил ему американское гражданство. После первой смены блюд глава города пустился в пространный разговор о том, что сейчас наступили тяжелые времена для всех дел – дикая инфляция сводит на нет все благие начинания – и что продержаться в этой ситуации можно лишь путем объединения крупных компаний или слияния капиталов… Когда подали десерт, мэр намекнул Миоме, что они могли бы с ним сделать дело, и попросил его ответить, как он на это смотрит. Миома несколько минут писал что-то на бумаге, а потом передал ее мэру, лицо которого по мере прочтения затекало кровью. В бумаге было написано, что Миома плевать хотел на американское гражданство, а уж сливать капиталы с такой особой, какой является мэр, ему и подавно противно. Миома сам знает, как использовать свои деньги, и в помощниках и советчиках он не нуждается…
Мэр справился с охватившим его бешенством, выпил содовой и напрямую сказал, что знает все о прошлом собеседника. Он знает, что Миома – телепат, и посоветует лотерейной компании опротестовать выигрыш; так же он будет засвечивать Миому перед русскими секретными службами в надежде на то, что пуля из русского ствола сделает ему аккуратную дырочку в области лба… Напоследок мэр пожелал невозмутимому Миоме всего хорошего и чуть было не подавился дымом от контрабандной кубинской сигары.
Вернувшись с приема домой. Миома почувствовал зубную боль. Боль нарастала и к ночи стала невыносимой. Миома знал, что его сосед, кубинский эмигрант, был когда-то известным хирургом на родине, но сбежал от политического террора в Америку. В новой стране обитания сразу же выступил против спасшей его демократии и, будучи признан неблагонадежным, был занесен в черные списки на вечные времена.
К нему и обратился Миома с больным зубом. Кубинский экстремист, не задумываясь, вырвал сгнивший клык, выбросил его в окно, содрал с пациента двадцать долларов и на эти же деньги с час выкрикивал антиамериканские лозунги.
То, чем грозил мэр, наполовину произошло. Лотерейная компания отказалась выплачивать Миоме выигрыш, ссылаясь на то, что он телепат и заранее знал, что билет выигрышный.
Миома нанял известного адвоката, пообещав ему в случае удачного исхода миллион, затаил на мэра злобу и, пока готовился процесс, вел какие-то переговоры с известной итальянской автомобильной фирмой, находящейся на грани финансового краха.
Процесс все же выиграл адвокат Миомы. Суд обязал лотерейную компанию выплатить истцу законный выигрыш, а также проценты по нему, накопившиеся за полгода.
Расплатившись с адвокатом, Миома немедленно перевел все деньги в Италию, оставив себе необходимый минимум, живя по-прежнему в Гарлеме.
Через год в средствах массовой информации то и дело стали появляться сообщения о взлете известной итальянской автомобильной компании, находившейся еще недавно на грани банкротства. Газеты высказывали свои предположения, что в фирму влился неизвестный капитал, позволивший ей выкарабкаться и даже преуспеть. Деловой мир и в основном американские автомобильные магнаты проявили повышенный интерес к финансовому источнику, пролившемуся целительным дождем на почти завядшую фирму. Некоторые из них предприняли даже попытки расследования, но так и не достигли в этом успеха. Источник так и остался невыявленным.
В знак благодарности фирма прислала Миоме в подарок шикарный автомобиль, построенный по индивидуальному проекту, с отделанной платиной приборной доской и салоном красного дерева.
Автовладелец поставил машину рядом со своим домом, но уже через пятнадцать минут был потревожен сработавшей сигнализацией. Выйдя на улицу, Миома обнаружил пятерых негров, деловито разбирающих на части совершенное произведение автомобильного искусства. Они не реагировали на появление хозяина, а один даже подмигнул Миоме и громко выпустил газы через заднепроходное отверстие.
Миома вернулся к себе в квартиру и через минуту появился на улице опять, сжимая в руке «магнум» сорок пятого калибра. Через полчаса машине был возвращен первозданный облик, а испортивший воздух негр завопил, получив в мягкие ткани крупнокалиберную пулю.
Этим же вечером, погрузив в спасенный автомобиль все свое имущество, Миома переехал в Манхэттен и поселился в шикарных апартаментах «Паласа». Менеджер гостиницы сначала принял его за уборщика, но когда получил чек на кругленькую сумму и проверил его на подлинность, то вышел к новому постояльцу «сама любезность». Он проводил гостя до дверей, низко поклонился и несколько раз пожелал немому богачу спокойной ночи. Если бы он знал, что перед ним один из самых богатых людей Нью-Йорка, то кланялся бы еще ниже.
Состояние Миомы оценивалось к этому дню в полмиллиарда долларов, а к концу следующего года должно было удвоиться.
На рабочем бюро в апартаментах Миомы лежала нетронутая пачка писчей бумаги, а в чернильницу каждое утро заливались свежие чернила. В течение месяца он не замечал писчих принадлежностей, но как-то погожим утром, впав в меланхолию, сел за стол и написал матери короткое письмо:
«Милая мама! Вот уже два года и семь месяцев прошло с тех пор, когда я в последний раз обнимал твои колени. Тридцать один месяц пролетел с момента моей последней весточки тебе… Я жив! Я знаю, я чувствую, что и ты находишься в здравии… Я хоть и медленно, но неуклонно приближаюсь к нашему Золотому Руну, к бронзовому трону, который был тебе обещан. Настанет тот день, когда ты, божественная, опустишься в него и осчастливишь новую землю своим мудрым взглядом… Целую твои руки, обнимаю любимые плечи, помню… Твой сын Миома Дулович».
