Ознакомительная версия.
Она и в жизни была артисткой. Играла то роль Марецкой – члена правительства, изъясняясь в духе простой русской бабы, мужем битой, кулаками травленной; то переходила на Быстрицкую из «Тихого Дона»; а в наиболее патетические моменты привлекала Степанову или Тарасову со всем их репертуаром и Станиславским заодно.
– Никогда не могла понять, – говорила она Нюше, входя в сборный мхатовский образ, – как твой отец, потомок русской военной интеллигенции, мог сделать две вещи – жениться на еврейке и пойти работать в страшную организацию. Причем и то и другое – по зову души. Страстный был человек.
Нюша замирала, слыша эти речи. Для нее, с младых ногтей не только любившей, но и свято почитавшей родителей, они звучали вызывающе, оскорбительно и казались запретными. Что за страшная организация могла существовать в ее обожаемой Москве? И как не стыдно говорить про маму такое – «еврейка»?
– А ты как думала, – беспощадно подтверждала Сонечка, – и ты, соответственно, наполовину. Не говоря уж обо мне, стопроцентной.
Нюша смотрела на бабку с ужасом, уверенная, что та ее по обыкновению разыгрывает.
– Ну, первое еще понять можно, – пускалась бабка в рассуждения. Тут на нее находила стилистическая чересполосица. – Мать твоя была красавица, мужики на улице шею сворачивали. И влюблена в твоего отца как кошка, готова по одному мановению пальца на костер пойти. А заведение это иезуитское, где он служил, ненавидела. Отца ее, моего мужа и твоего деда, совсем молодого врача, успели таки посадить по одному из первых дел «вредителей в белых халатах». Он впечатлительный был, там на себя руки и наложил. Теперь вот и сама поплатилась. А ведь я ее предупреждала, чтобы не связывалась с этими бесами... Да она и сама все понимала.
Нюша совсем терялась: за что поплатилась? Как ее отец мог служить каким-то страшным «езуитам»?! Она знала, что он последнее время болел, часто и подолгу лежал в больнице, и они с братом даже не могли его навещать. Потом, когда отца ненадолго отпускали домой, он все больше лежал, молчал. На улицу почти не выходил, даже на работу не ездил. По ночам иногда ужасно кричал. Мама плакала. А когда Нюша спросила ее, что с папой, ответила: «Твой отец как дуб. А дубы не гнутся, они ломаются».
– Что это за организация? – спрашивала Нюша Сонечку. – А езуиты тоже евреи?
– По поводу организации – не ко мне, пожалуйста...
– А к кому?
– Спроси вон у Пирогова, Светкиного отца, – они с Димой коллегами были, – отвечала бабка почему-то издевательским тоном. – Но Пирогову слава, а отцу твоему бесчестье... Довели до ручки... А теперь... «Приходи... Мы твоя семья...» Упыри проклятые. Ну ничего, у тебя есть я, глаза-то тебе открою...
Нюша ничего в обличительных бабкиных речах не понимала. Но осадок оставался. Она про себя точно знала, что ее родители герои, что их убили враги (так ей и официально сказали). Прокрались в дом и убили, как раз в тот вечер, когда она осталась ночевать у Светки. А то сейчас бы и она геройски покоилась с ними в одной могиле. Это все брат Шурка, который вечно стеснялся перед мальчишками, что она за него цепляется. А за кого же ей цепляться? Отца и раньше, когда он был здоров, дома не бывало месяцами, мать с утра до ночи пропадала в своей больнице. К Сонечке, в Наро-Фоминск, их с братом отправляли только на каникулы. Вот и в тот вечер после Светкиного дня рождения Шурка сказал ей остаться, чтобы ему назавтра, в субботу, рано не вставать и не везти ее в Дом пионеров на репетицию.
Ну ничего, когда она вырастет, найдет бандитов, убийц своей семьи... И тогда...
С годами детский наркоз стал отходить. Нюша, думая о случившемся, ощущала ноющую боль в области диафрагмы и пульсацию сердца в горле. Между ней и Сонечкой установилось молчаливое соглашение – на ЭТУ тему не говорить. Но иногда бабка не могла сдержаться и выдавала порции обличительной ругани в адрес сказочно-страшной «конторы» и людей, «служивших дьяволу».
И еще одну вещь Нюша почувствовала точно – люди боятся чужих несчастий, считают их почти заразными, чураются пострадавших, а если и попадаются добрые души, то сочувствуют в основном издалека. Она привыкла держать дистанцию со взрослыми и с ровесниками.
Зато когда Нюша бывала у Пироговых, а бывала она у них часто (единственный дом, кроме собственного, где она бывала), разговоры о ее семье были обычным делом. Михаил Петрович явно ее жалел и рассказывал, каким замечательным человеком был отец, каким профессионалом и незаменимым другом и как ужасно несправедливо все с ним случившееся.
– Пострадал невинный, – говорил он. – А предатель разгуливает на свободе.
– Не забивай девочке голову, – замечала на это дородная, колыхающая огромным бюстом Владлена Николаевна. – Тем более что невинных в таких ситуациях не бывает.
Нюша не понимала, о чем они говорят, но вопросов не задавала. Стеснялась. Одновременно чувствовала смутную вину и боялась услышать нечто, что могло причинить ей боль. Лишить отца и матери ореола, которым она сама окружила их. Да и бабка, несмотря на обличительные речи, не советовала Нюше любопытничать.
Говорила:
– Не суй свой нос куда не надо раньше времени, а то там его и оставишь. – И гладила по голове: – Сиротинушка моя, ведь зачем-то же отвел Бог от тебя руку убийцы...
Так между бабкиными причитаниями-разоблачениями, пироговскими намеками и легендой собственного приготовления Нюша прожила почти до пятнадцати лет.
У Сонечки случился удар накануне первомайских праздников. Одну сторону парализовало, но речи при этом Сонечка не потеряла. И успела за два дня, которые подарила ей судьба до следующего удара, рассказать Нюше, что на самом деле случилось.
– Лучше уж я расскажу, чем от других услышишь. – Голос Сонечки был слаб, мысль часто прерывалась. Нюше приходилось напрягать внимание, чтобы, с одной стороны, не упустить ни слова, а с другой – попытаться отделить бред от реальности. – Отец твой сошел с ума. Вернее, его свели. В нем, конечно, много чего было намешано, но извергом он точно не был. Хоть и убил мою дочь... и внука... В полном умопомрачении был... Ты вот под счастливой звездой родилась... А то и тебя бы... Уж поживи за всех, не подведи... И поосторожней будь с людьми... Не верь никому...
– Сонечка, – просила Нюша, – не умирай, не уходи от меня... Как же я одна останусь?.. На всем белом свете... – И плакала от жалости к себе, к умирающей старухе, к расстрелянной ни за что ни про что семье и к отцу-убийце.
– Ничего, ты девка умная, сильная – в мать пошла. Выживешь. Не дай только перемолоть себя. Может статься, и выберешься из этой Богом проклятой страны. Не забудь только потом, что здесь твои могилы...
Нюша осталась одна в большой квартире на Смоленской.
Были каникулы. Она болталась из угла в угол во второй раз за ее короткую жизнь опустевшей квартиры, не находя себе места. Одевалась и уходила гулять. Прогулки заканчивались в одном месте – в зоопарке. Там проводила время до вечера, бродя от клетки к клетке, общаясь с давними знакомцами – уж им-то она могла доверять, – и, завернув по дороге в гастроном, возвращалась домой.
Примерно через неделю Пироговы пригласили ее в гости, на воскресный обед. И там Владлена Николаевна с Михаилом Петровичем сделали странное, на ее неопытный глаз, предложение, а именно переехать жить к ним.
– Тебе только пятнадцать, – увещевала Владлена. – Даже паспорта нет. Тебя отдадут в интернат. Квартира пропадет. А так мы заберем тебя в семью, ты ведь всегда была нам как родная. У тебя будет своя комната. А в вашей квартире пока поживет мой брат с семьей. Ему предложили место в Москве, а жилплощади нет. Будешь совершеннолетняя, все обратно на тебя переоформим.
– Переезжай, Нюшка, веселее будет, – поддержала жизнерадостная Светка, – а то одна совсем одичаешь.
И Нюша согласилась. В любом случае ей было неуютно и страшно оставаться в квартире, где умерла вся ее семья.
На следующий день она, собрав пожитки и оставив мебель (что было естественно, не тащить же ее к Пироговым, у них и так все заставлено), переехала в дом на Л. Толстого, прямо за метро «Парк культуры», рядом с пряничной церковкой.
Два года спустя. Квартира Пироговых.
В большой гостиной с дорогой и безвкусной обстановкой на фоне уличного шума слышны всплески девчоночьего смеха. Света и Нюша вертятся перед огромным зеркалом, примеряя бальные платья. Одна – полноватая, русая, в кудряшках, голубоглазая. Другая – тоненькая брюнетка с прямыми волосами до плеч и узкого разреза светло-карими глазами под разлетающимися бровями. Обе хороши и беззаботны. И обе светятся в ожидании праздника.
– Ты такая красивая, Светка! – с искренним восхищением говорит Нюша. – Недаром все мальчишки – твои.
– Да уж... только проку от них.... Кроме поцелуев и щупаний... А мне принц нужен. И чтобы сразу все. У меня времени ждать нету – год – и восемнадцать! – Заметив, что Нюша еще толком не одета: – Что ты возишься! Машина сейчас придет!
Ознакомительная версия.
