Я села в кресло, медсестра нажала на педаль и меня подняли на высоту полутора метров.
— О чем думаете? — спросил доктор.
— О том, кому первому отрывать левое яичко, если у меня что-то обнаружат.
— А что, много вариантов? — немного с издевкой спросила рыжая.
— Да так, порядочно.
Я не порядочная, только учусь.
Через сорок минут сообщили о трех несерьезных инфекциях и прописали множество лекарств и две недели воздержания. Я вернулась в холл, где сидела Линда и, уставившись в аквариум, бормотала что-то невнятное. Она ковырялась в ключах от машины, иногда вырывая ниточку из рукава черного свитера, мрачная в своем обличии, распространяя эту тусклость даже на воздух. Она выдохнула и пошла в сторону кулера. Смешала горячую и холодную воду и выпила залпом, смяв до изнеможения белый стакан.
— Хочешь, уйдем отсюда? — я сказала это таким тоном, как будто предлагала собственному ребенку сброситься в ущелье Высоких Татр.
— И что дальше? Нет, все нормально!
— Как знаешь.
— И, пожалуйста, не говори о детях!
— Как скажешь.
Она зашла в кабинет. Меня оставили в небольшой комнате между операционной и санузлом, с унылым видом на Ленинский проспект. Я листала Marie Claire, читала интервью с ведущей Татьяной Гарнидзе.
Тем временем Линду переодели в белую одноразовую рубашку, погладили по плечу, с состраданием и немного осуждением посмотрев на ее отвердевший, но еще плоский живот и увеличившуюся грудь, положили на кушетку, с одной стороны представляющую собой гинекологическое кресло. К ней подошла медсестра и пережала жгутом руку. Потом взяла маску и нежно спросила:
— Будем спать?
— Буду спать.
Маска перенесла в ее дыхательную систему нужное вещество, игла — в кровь анестезию. А трубка, создающая вакуумное пространство, расширяя нужное отверстие на двенадцать миллиметров, высосала из матки плод. Вскоре Линда проснулась, но ей потребовалось еще несколько часов, чтобы заново научиться контролировать тело, и опорно-двигательный аппарат начал свою привычную работу. Ее не покидали мысли о том, как сестра вынесла судно, где среди крови и жижи различались остатки живого организма, по срокам пола еще не было — но вот туловище и голова уже приобретали знакомые формы, немного напоминали гуманоида, сотканного из чувств двух людей. Это был ее ребенок.
Странно, моя подруга — убийца.
Я никогда не буду делать аборт.
Через тридцать минут мы вышли к машине: Линда, переминаясь с ноги на ногу и чуть держась за живот, закутавшись в твидовое пальто и прикрыв глаза солнечными очками, а я — уныло хватая длинные рукава, иногда пальцами поглаживая запястья. За рулем сидел водитель Настиного брата, чудом оставшийся в живых после того злосчастного утра.
— У меня на всю жизнь выработалось отвращение к звукам пылесоса.
— И что теперь?
— Три дня лежать и не вставать. Прописали курс антибиотиков.
— У тебя они есть или мне заехать купить?
Она протянула мне свою кредитку и хотела написать PIN-код, но я остановила.
— Я куплю все, не переживай.
Меня мучила совесть, что не отговорила Линду. Я хотела бы крестницу — покупать ей платья, ходить гулять, и пусть все думают, что я мама, маленькое существо поеживалось бы в коляске и корчило необдуманные рожицы. Прочь! Прочь такие мысли. Настя приехала пожить с Линдой эти три дня, пока ее мама восстанавливалась в Карловых Варах в отеле «Imperial». Я приезжала каждый вечер и привозила фильмы и журналы, проверяя, чтобы не показывали людей до восемнадцати и вырывая все картинки с детьми. А еще Глебастый предложил ей выйти замуж. Она сказала, что не сейчас. Наврала ему про молочницу, из-за которой придется воздержаться от близкого контакта. Он ей верит, от этого становится не по себе. Если ты доверяешь — тебя обязательно обманут.
Аспирин со льдом и лимоном
Наступило бабье лето. Не вовремя как-то. Я лежала на диване у Линды и переключала каналы, пока, наконец, не наткнулась на «Весь этот джаз». В обнимку с подушкой, Настей, покусывая сережку на ее ухе, и телефоном, в котором послышался знакомый голос Романовича…
— Привет! Вот скажи, если я буду болеть и тихо помирать, ты приедешь?
— Приеду, с аспирином и витаминами, — сказала я, не выпуская сережку изо рта.
— А ты сразу приедешь?
— Да, по дороге купив DVD и малиновый торт.
— Тогда я спокоен за свою жизнь. Ладно, давай.
И повесил трубку, нажав пальцем одну кнопку на телефоне и какой-то рычаг возле моих позвонков.
А наутро я сидела на работе, которой почти не было, в ожидании того, что она появится или я просто уеду домой. Был застой, несколько тендеров, в которые мы играли, и одни съемки ролика M&Ms, намеченные на конец месяца. Я поднялась к сестре, она работала секретарем, и предложила попить чаю.
— Слушай, а с тобой вместе в клинике не лежала такая женщина Кира Макеева?
— Маш, это конфиденциальная информация, и я не в праве ее разглашать. Считай мой ответ утвердительным, но прошу — никому ни слова.
— Могила. А с чем у нее были траблы?
— Кокаин, амфитамины, спиды. Прикольная тетка. Все время рисовала. Она с дикой депрессией загремела. Передоз, кажется, был.
— Я у нее живописи учусь.
— Да ладно? И как?
— Нарисовала картину «Секс на иврите», цифра семь да пара закорючек.
Я вышла на улицу. Офис находился на Новослободской, недалеко от здания центрального ГИБДД, рядом с парком. Вышла Мила и начала полуприказным тоном что-то балаболить по телефону про поворотный круг, широкоугольник и аррифлекс. И попрекать весь мир во властности; из ее уст это звучало, скажу прямо, довольно похабно. А в остальном было прекрасное октябрьское утро, которое хотелось смаковать, пока оно до конца не растворится в настроении с нотками романтики и ритмом желтых листьев, тихо падающих с огромных тополевидных махин.
Раздался утренний звонок Алека. Он редко звонил. Но звонил все-таки.
— Привет!
— Привет-привет!
— Я заболел, — гордым и довольным голосом сообщил он и даже покашлял.
Так глупо и так замечательно.
— Ну что же, жди!
Забрав вещи и придумав небылицу про экзамен, я выбежала из душного продакшна и поймала старое белое такси… Купила малиновый торт и «Молчание» Бергмана. Алек беспробудно звонил весь путь, постоянно спрашивал, где я, и что-то сопел, но был доволен и рад. И утро до конца растворилось в моем настроении. Мне было приятно минорно. Светлая грусть, когда кажется, что так красиво уже никогда не будет. И это все, что есть. И это было. Я набрала код, пешком поднялась на четвертый этаж. Дверь была открыта. Он лежал на диване и пил аспирин. Через трубочку и с лимоном.
— Аристократ, — я сказала это с такой добротой, что самой стало страшно. Может, я тоже заболела?
Мы сидели на солнечной кухне и пили чай. Он ел торт. А я вообще мало ем.
Я потрогала губами его лоб:
— По-моему, температуры уже нет.
— Я столько лекарств выпил…
— Ты уверен, что она была?
— Да не было ее. Я просто хотел тебя увидеть. Иначе ты бы не приехала, мне пришлось бы тебя уговаривать, просить и делать всякие глупые вещи.
— И…
— Ты бы смеялась. А я, может быть, даже закурил. И ты была бы виновата.
— Как ты повернул…
— Ага, я такой.
— Пошли в гостиную поваляемся.
Он воспринял это правильно, по-мужски и со всеми вытекающими последствиями.
Я легла на живот, положив голову на подушку, а он делал массаж, это было одним из его главных достоинств, но отнюдь не основным.
«Рельсы. Рельсы. Шпалы. Шпалы. Ехал поезд запоздалый», — так в детстве всех учат делать массаж. Его учили иначе. Интересно, а кто она была? Учила явно женщина.
— Я написал рассказ.
У меня заныл копчик. Мало того что мне еще целых десять дней нельзя заниматься сексом и употреблять алкоголь, так тут такое. И стресс никак не снимешь.
— Пойдем — прочитаешь.
Нокаут. Человек, для которого sms-ка в пять слов казалась повестью на сто страниц, написал рассказ.
— Давай потом, я так хорошо лежу… — он не среагировал.
— Давай потом, — немного похожим на нытье голосом проворчала я еще раз.
Он начал массировать немного иначе. Свело икру.
Есть две вещи, которых я боюсь больше всего: это мужские слезы и их же откровения. И я не могу перебороть этот страх. Хотя и не пыталась. После ночи хороших кроличьих забав мне всегда страшно читать вожделенные сообщения — стираю, не глядя.
Почему утром все не так, как вечером? Я не принимаю секса под алкоголем — движения становятся слишком размеренными и вялыми, и потом, люблю осознанные поступки. Всегда приятно ловить адреналин, зная, что утром не прокатит отмазка «это все виски». Может, мне нравится иногда чувствовать себя виноватой.
— Ты не прочитаешь?
