Дома, в России, мы часто играли в войну, и никто не хотел быть немцем. Зато здесь их было предостаточно.
За немцев мальчишкам в Союзе приходилось бывать поочередно. Но мама перешила мне настоящую шинель из старой солдатской, с воинскими сияющими пуговицами, и меня уж никак нельзя было, даже временно, зачислить врагом. Мало того, я сразу стал советским командиром – в такой-то шинели!..
Но здесь не у себя дома, не та игра. Нужно было серьезно подготовиться к бою. Мы пошли на известную городскую свалку и выбрали себе по эсэсовской каске с изображенными на ней, как мы считали, молниями, но вскоре я узнал, что это готическое написание двух букв “SS”. Каски были очень удобные, с подкладкой и кожаными ремешками. Мы соскоблили нацистскую символику и нацарапали на них звезды. Я не переставал восхищаться Леонидом. Это была его идея – с касками.
Затем мы смотались за город поглядеть на место, где нам предстояло сражаться. Там мы осмотрели два окопа, метрах в двадцати один от другого. И хотя они были, как говорят военные, неполного профиля, все-таки оказались глубоковаты для нас. Мы подсыпали кое-где земли с бруствера на дно в “своем” окопе, сделав себе глубину по грудь. И подходящих увесистых камешков прилично заготовили. Хотели было нарезать и тяги для рогаток из брошенных противогазов – у немцев шла на них отличная тягучая резина, – но передумали.
– Об этом с ними уговора не было, – твердо сказал Леонид.
– Мало ли что! – возмутился Витька. – У немчуры на войне и “катюш” не было! И эти наверняка ничего в рогатках не смыслят.
– Это будет наше тайное оружие, – поддержал его Жорка.
Но Леонид уперся. Да и я благоразумно заметил:
– Они себе быстро такие же сделают.
– И без глаз останетесь, – поддакнула вездесущая Зинка. – А жить без глаз хуже, чем без рук. Не знаете?
Тут-то мы и воззрились на нее, поняв, что нам от нее и в бою не избавиться. А то еще и родителям обо всем расскажет.
Словно угадав наши мысли, она заявила:
– Я с вами пойду, а не то всем расскажу. – И можно было верить на все сто – расскажет.
Мы тут же подобрали Зинке сразу две каски, одна надевалась на другую.
– Тяжело, – захныкала она, когда ей примерили это боевое сооружение.
– Иначе завтра заткнем тебе рот, свяжем и запрем в Жоркином подвале с крысами, – тоже пригрозил Леонид. И ему так же можно было верить на все сто – заткнет, свяжет и запрет.
Зинка притихла.
– И весь бой сиди вон там и не высовывайся, – показал он на заросший блиндаж за нашим окопом.
Она послушно кивнула, четко понимая, что лучше свободной сидеть в блиндаже, чем связанной в немецком подвале с немецкими крысами.
Утром у меня чуть все дело не сорвалось. Мама неожиданно сказала:
– Может, дома с книжкой посидишь? И где вы целыми днями шляетесь?
– Да мы с ребятами гуляем. На речку ходим, в парк, – затараторил я, боясь, что она вдруг оставит меня дома. И не оправдаешься тогда, не отмоешься и станешь навечно дезертиром и предателем в глазах друзей!
– Хорошо, что не один гуляешь. Иди-иди, – успокоилась мама.
А уж как я успокоился и, толком не позавтракав, выскочил из дому.
Не знаю, подсматривали накануне за нами враги или нет, но все они тоже заявились в касках, да только не счищали с них фашистские знаки. Они не стали возражать против выбранного нами окопа. Их было шестеро. И когда мы указали им на неравенство сил, они лишь посмеялись. Мол, во время войны вас, русских, тоже было больше, и они, немцы, не протестовали. Ну что на это скажешь? Я уже упоминал об этом раньше. Мы ничего и не сказали, других подходящих ребят у нас не было, одна мелюзга. Жили, правда, в замке у реки два русских брата-близнеца, но им было за пятнадцать, они не годились.
Мы разошлись по окопам, и сражение началось. Полетели камни. Вот когда, вероятно, порадовалась Зинка в своем безопасном блиндаже. Она тоже пыталась иногда швырять глиняные куски, но они не долетали до врагов. А те били довольно прицельно. Раза три мне звучно попадало по каске так, что я даже приседал.
Забыл сказать, что уговорились сражаться до первой крови.
В минуту короткого затишья я увидел на бруствере окопа гриб.
Обыкновенный подберезовик. И поразился тому, как он сюда забрался. В германских лесах была тьма-тьмущая хороших грибов. И несмотря на тяжелую жизнь, немцы их не собирали. Да еще удивлялись, что эти неразумные русские так одержимы грибным азартом. Полные корзины несут: белых, подосиновиков, маслят, лисичек, а то и явных поганок, за которые они принимали опята. Видать, когда-то в древности населению объявили, что грибы собирать не следует, можно отравиться.
И сразу всеобщий “яволь”, слушаюсь. С тех пор, наверно, несколько веков немцы едят только шампиньоны, выращенные в отработанных угольных штольнях. Потом уж, лет через десять, когда я приезжал в
ГДР студентом, мне говорили, что немцы, явно под влиянием русских, все-таки увлеклись грибной охотой. Но в ФРГ, мол, этого нет. А ведь в ГДР они жили уже лучше, чем мы в России, и не то что не бедствовали, а просто объедались своими вкуснющими колбасами и сосисками. Особенно славилось у них одно блюдо из сырого свиного фарша, по-моему, с сырыми же яйцами, перцем и луком. И когда я сказал, словно в прошлом они о грибах, что можно от этого заболеть, не говоря уж о глистах, они только посмеялись. Свинина, мол, из магазина, проверенная, со штампом: значит, никакой опасности нет.
Эх, нам бы тогда их заботы!..
Но я отвлекся от боя с немецкими мальчишками. И противник, и мы обстреливали друг друга, наверно, целый час. У нас тоже были удачные попадания. Леонид засветил Эрвину камнем в плечо, и я даже издали увидел, как тот скривился от боли.
Наш боезапас подходил к концу, когда вдруг вскрикнул Жорка, и кисть руки у него окрасилась кровью. Мигом прискакала Зинка – она заранее произвела себя в санитарки, прихватив сюда бинт и йод, – и стала перебинтовывать ему руку.
– Жить будет, – уверенно определила она. – Только кожу рассекло.
Не спеша подошли немцы, посмотрели на проступающую сквозь повязку кровь и заявили:
– Ладно, перемирие. Встретимся через неделю, пока заживет.
Они как в воду глядели. Рука у Жорки зажила дней через шесть.
Дома он сказал, что споткнулся и неловко упал на камни. Да уж, про камни он не соврал.
Сражение сражением, но мы уже начали учиться – осень тихо подкараулила нас, нахально поглотив лето. Только Жорка вылечился, и будьте любезны – первое сентября.
Как и говорил Леонид, нас отвозили в школу в город Р. на автобусе и потом привозили назад.
Про нашу школу и вспоминать особо не хочется. Это был еще тот дурдом! Сейчас, с высоты лет, представляю, что думали о нас местные жители. Гвалт, крики, потасовки, игра на деньги в пристеночку, битье ногой “жошки” – кусочка кожи с мехом и свинцовым кругляшком, дикие прыжки друг через друга в “отмерного”.
Сюда съезжались советские мальчишки и девчонки из ближних окрестных гарнизонов. Причем и здесь мы учились раздельно, но если в России были разные школы, мужские и женские, то здесь разные классы, так сказать, по наличному составу.
А сколько баек и россказней мы тут понаслышались!.. О берлинских старшеклассниках, пробравшихся в английскую зону и арестованных там полицией в пивной. Ребят-де вернули назад, но в двадцать четыре часа вместе с родителями отправили обратно в Союз. Или о случае с тем мальчишкой, из городка по соседству, который чуть не утонул в огромном подвале, где были затоплены немцами тысячи радиоприемников.
Он был радиолюбителем и не мог спокойно смотреть на погребенные под водой богатства. И донырялся до того, что за ним самим ныряли!.. А еще истории о военных авиазаводах, скрытых в огромных скальных пещерах… О нацистском концлагере в Бухенвальде, о немыслимых абажурах из человечьей кожи, с татуировками, и о железной надписи на воротах лагеря: “Каждому – свое”… О какой-то немке, тайным мужем которой был здоровенный пес; их обнаружил наш патруль, случайно заглянув в окно, и застрелил обоих в постели… Столько всего услышали, не знали, чему и верить!
А вот нам никто не верил, что мы сражаемся с немецкими мальчишками.
“Куда там! – усмехались. – Все немцы сразу на карачки встали!” И рассказывали о том, как в американской зоне немцы наперегонки бегают на четвереньках по мосту за призом – пачкой сигарет. Один второклассник, кажется из города Апольда, поведал, что они с братом даже подружились с немецкими ребятами – соседями. И подарили им на всю ораву два игрушечных пружинных ружья, стреляющих пробками на веревочках. Так в тот же день перед их домом собрались возмущенные мамаши новых друзей. Мало того что они вернули ружья, они еще и отчитали коварных русских, заявляя, что, мол, поклялись: их немецкие дети никогда не прикоснутся ни к какому оружию. Мне сегодня вспоминается, что известный германский политик Франц Йозеф Штраус даже в 50-х годах заверял: пусть, дескать, отсохнет его рука, если он когда-нибудь возьмет оружие. Рука не отсохла, когда он через несколько лет стал в ФРГ министром обороны, под началом которого наверняка служили и те мальчишки.
