Но вернусь к нашей школе. Мы с Витькой учились в четвертом классе, а
Леонид с Жоркой – в пятом, все на том же третьем этаже. Школа располагалась в чистеньком, ухоженном парке с елями и соснами, усыпанными на верхушках крупными шишками. Здесь жили рыжие белки и дятлы в красных колпачках. Но в дело быстро пошли рогатки – белки разбежались, птицы разлетелись. Кроме тех, конечно, кто погиб. Но не надо забывать и о том, что это были вражеские белки и дятлы. “У нас там, дома, одна лишь разруха, – примерно так рассуждали ребята. – А они здесь, видишь ли, белочек и птичек поразвели!”
Еще раз замечу, что и немцы не жировали. Таких серых лиц со втянутыми щеками я давно не встречал. По-моему, если бы наши не кормили немцев, они бы давно отдали концы. Все предприятия безнадежно стояли, оборудование вывозилось, никто не работал, кроме тех, что обслуживали воинские части. Городские нищенствовали, бродя по деревням и распродавая последнее, – довоевались, голубчики. Разве что пленные имели работу на расчистке развалин и в строительстве. “А если бы их отпустили, особенно из России, Германия вмиг превратилась бы в преисподнюю, – говорил старлей. – Куда девать такую прорву?..”
Так вот о белках. В школьном парке осталась лишь одна белка. Юркая, неуловимая и неуязвимая, она не желала покидать привычные владения.
– Какая патриотка! – хмыкал школьный военрук.
Она отвлекала всех во время уроков своим мельканием за окнами по веткам.
– Куда глазеете? – то и дело одергивала нас русская учительница. -
В учебник глазейте!
Но все равно мы глядели во двор. А окон в школе было много.
И однажды по команде военрука восемьдесят мальчишек залезли на восемьдесят сосен и елей, которые росли в парке.
– Лови! – раздалось с земли.
Белке некуда было деваться. Куда ни прыгнет, везде по мальчишке. На каждом дереве! Да еще протягивают страшные руки, орут и свистят как бешеные.
Из-за ограды парка пожилые немцы потрясенно – другого слова не найдешь! – смотрели, как эти свирепые русские преследуют несчастную белку. Такого они не видели. Жаль, они не видели, что творили их сыновья у нас в Союзе. Подумаешь, белка!
И все-таки я с каким-то окаянным, жалким чувством вспоминаю, как она в одиноком отчаянии моталась с дерева на дерево, нигде не находя себе места. Она мне напомнила Эрвина, одиноко сражавшегося с нами.
Одиноко – по сравнению со всей его страной. Все давно сделали “хенде хох”, подняли руки вверх, а он не сдавался. Может быть, это было единственное в своем роде сопротивление в Германии. Но Эрвина вскоре станут покидать и камрады-товарищи, то один, то другой. Их все меньше будет приходить на наши сражения. Пока он не останется один.
Белку мы так и не сумели поймать, но с тех пор она пропала начисто.
Словно сквозь землю провалилась. Знай наших!
Я поинтересовался у военрука, куда бы ее дели, если бы поймали.
– На шапку мала, – бесхитростно сказал я.
– Фамилия? – почуял он почему-то подвох.
– Петров.
– Учти, Сидоров, – не моргнув глазом ответил он. – Никто бы ее не поймал, они здорово кусаются. А во-вторых, отправили бы в живой уголок.
– Но у нас его нет, – встрял в наш разговор Жорка.
– Фамилия? – привычно потребовал военрук.
– Сидоров.
– Запомни, Иванов. Говоришь: нет? С нее бы и начали.
И, довольный собой, отошел. Много все-таки у нас находчивых людей.
А позиционные бои с немецкими мальчишками продолжались с небольшим переменным успехом. Теперь уже по вечерам после домашних уроков.
Мы были готовы начинать сразу же после школы, но немцы отказались.
Они тоже учились и считали себя свободными лишь тогда, когда выполнят домашние задания.
– Век живи – век учись, – хохотнул Витька, а зря.
Видать, потому немцы почти все на свете и выдумали: цинк, рейсфедер, рентген, клейстер, дрель, шпагат, маузер, надфиль, кварц, шницель…
Не говоря уж о воинских званиях: ефрейтор, фельдфебель, фельдмаршал.
И даже “шлагбаум” наверняка происходит от фамилии какого-нибудь бывшего немецкого школьника, вовремя готовившего домашние уроки.
И вот как-то в воскресенье мы одержали первую сокрушительную победу.
Несмотря на численный перевес врага, мы неожиданно ринулись в атаку с криком “ура!” и напали на фрицев врасплох, бросаясь на них сверху прямо в окоп.
Витька умудрился кому-то удачно расквасить нос. И еще один немец чуть не сломал себе руку, с размаху саданув меня кулаком по каске.
Видимо, он повредил какую-то косточку, так он взвыл. Роковую роль сыграла крепость немецкой же каски и моей русской головы под ней, как я теперь понимаю.
Поскольку немцы отказались считать себя разгромленными наголову – моя голова тут ни при чем, – следующий бой назначили через две недели.
– Ну, братцы, теперь держись! – будто полководец, рассуждал
Леонид. – Такая атака удается только раз. С нашими силами в атаку больше не пойдешь, они подготовятся. А вот если они пойдут на нас, нам кранты, у них перевес.
– Они пойдут, точно, – кивнул Жорка.
– А вдруг захватят в плен? – внезапно подала голос Зинка; мы о ней всегда забывали и даже вздрагивали, когда слышали ее голос. -
Захватят, затянут рот, свяжут и запрут в подвале. С крысами, – добавила она.
Мы расхохотались. Но Леонид покачал головой:
– Угроза серьезная. Всех не захватят, но одного запросто могут. Двое куда-нибудь утащат его, а четверо останутся и прикроют их отход против нас троих.
– А давай мы возьмем пятым твоего кобеля, – вдруг предложил Витька.
Мы даже оторопели – вот это да!
– Ну это все равно что танк против пехоты, – усмехнулся Леонид.
– Да пусть Рэкс в засаде посидит, у Зинки в блиндаже. Она его отвяжет, если кому-то будет плен угрожать.
– Так и сделаем, – просиял Леонид. – Порядок.
– Орднунг по-немецки, – блеснула знаниями Зинка.
Сказано – сделано. В условленный воскресный день мы заранее, еще до боя, тайно привели и привязали Рэкса в блиндаже и приказали Зинке его стеречь. Хотя кто кого стерег, подумать надо.
Мы уже как бы попривыкли к боевой обстановке, но вот привыкнуть к тому, что в тебя попадают камнем, было все-таки трудней. Мы и одевались поплотнее, на каждом – свитер, пиджак, пальто.
– Свитер-то зачем? – удивлялась мать.
– Мерзну.
– Что ж ты будешь делать зимой?
– Да какая здесь зима?! – отмахивался я.
– Откуда у тебя синяки? А на спине нет, – удивлялся отчим, намыливая мне в ванной спину.
Сам я до сих пор не умею ее толком мыть. У всех длинных мочалок треклятые тесемки отрываются на второй-третий раз. Признаюсь, я мылся раз в неделю, зато основательно, с мочалкой и мылом, как в российской бане. А родители, словно прирожденные европейцы, принимали душ каждый день. Сам того не зная, старлей здорово похвалил меня, сказав, что нет синяков на спине. Значит, я не показывал спину врагу, не драпал от него, а сражался лицом к лицу.
Но ближе к бою. Мы таки угадали, что враги предпримут атаку. Когда они, выскочив из окопа, понеслись на нас, Леонид закричал страшным голосом:
– Рэкс, фас!
И Зинка выпустила собаку.
– Фас! – кричал Леонид, выскочив из окопа, и, словно маршал Жуков, указывал рукой на противника.
Однако враги не дрогнули и осыпали Рэкса градом камней. Рэкс, запнувшись, повернул обратно и, скуля, спрыгнул к нам в окоп. А немцы организованно отступили к себе в укрытие. Соваться в наш окоп, где была овчарка, они не решились, хватило ума. К нам присоединилась
Зинка, и началась перекричка. Не перекличка, а именно /перекричка:/ противники кричали друг другу.
– Нечестно, мы тоже собаку приведем! – переводила нам Зинка.
– А вас больше! – вновь переводила она, теперь в другую сторону.
И так до бесконечности, до хрипоты.
Мы поздно заметили, что у Рэкса рассечена до крови бровь над правым глазом. Первой узрела Зинка:
– Держите его крепче, – и обработала ему рану йодом. В благодарность
Рэкс чуть не цапнул ее. Немецкая псина, ничего удивительного.
– Вас даже ваши собаки ненавидят! Овчарка-то немецкая! – внезапно заорал Леонид врагам. Зинка охотно и громко перевела немчуре.
– Швайнхунд! – прокричали оттуда.
– Свинья-собака, – разъяснила нам Зинка и растерянно спросила: -
А что, бывает такая порода?
– Нет. Они нашу собаку свиньей обозвали, – хмуро ответил Леонид.
Снова началась перекричка. И договорились о позиционной войне: со следующего раза никто – ни они, ни мы – в атаку ходить не будет, а мы уберем собаку.
– Нет, ну надо же! – возмущался на обратном пути Витька. – Их же больше!
– Ничего, их и под Москвой было больше, – зловеще произнес Леонид, вынул из кармана дамский револьвер, что я ему подарил, и откинул пальцем вбок барабан. В нем медно сияли затылки с капсюлями шести патрончиков.
– Будет мне работы, – нервно хихикнула Зинка.
