Своими рассказами Виола Баи умела произвести впечатление. Она понимала, что секрет кроется в точности и яркости деталей, и умела так рассчитать время, что звонок раздавался именно в ту минуту, когда бармену не удавалось справиться с молнией на своих фирменных джинсах. Взволнованная публика медленно расходилась, раскрасневшись от зависти и возмущения, и, конечно, настаивала, чтобы Виола продолжила рассказ на следующей перемене. Но она была слишком умна, чтобы поддаваться на уговоры. Криво усмехнувшись своими красивыми губами, она оставляла историю неоконченной, как бы говоря, что случившееся — сущие пустяки. Просто еще одна подробность из ее необыкновенной жизни, а на самом деле она уже давно ушла от всего этого на миллион световых лет.
Секс она и в самом деле уже изведала и даже попробовала наркотики, названия которых с удовольствием перечисляла. Сексом, правда, занималась всего один раз. Это произошло у моря с приятелем ее сестры, которая в тот вечер слишком много курила и пила — где уж ей помнить о тринадцатилетней соплюшке, которой еще рано заниматься такими делами.
Он трахнул ее быстро, прямо на улице, за мусорным баком. Когда, понурив головы, они возвращались к компании, Виола взяла его за руку.
— Ты чего? — спросил он, высвобождая руку.
У нее пылали щеки, и все еще чувствовался жар в промежности. Она вдруг ощутила себя такой одинокой…
Потом этот парень ни разу даже не заговорил с ней, и Виола призналась во всем сестре. Но та лишь посмеялась над ее наивностью и сказала:
— Надо быть похитрее. А ты чего ожидала?
Публику, восхищавшуюся Виолой, составляли Джада Саварино, Федерика Маццольди и Джулия Миранди. Все вместе — крепкая и безжалостная команда — «сволочная четверка», как называли их некоторые ребята в школе. Виола сама подбирала подруг и от каждой требовала жертву, потому что ее дружбу еще надо было заслужить. Только она решала, кому войти в ее свиту, и решения эти часто оказывались жесткими, если не сказать жестокими.
Аличе тайком наблюдала за Виолой. Со своей парты, двумя рядами дальше, она жадно ловила обрывки фраз и отрывки ее рассказов. А вечером, оставшись у себя в комнате, с волнением припоминала их.
До той среды Виола никогда не заговаривала с ней, и вдруг…
Это оказалось чем-то вроде обряда посвящения, проведенного по всем правилам. Никто из девочек не знал точно, действовала ли Виола спонтанно или заранее продумала эту пытку. Но все дружно нашли ее совершенно гениальной.
Аличе терпеть не могла раздевалку. Ее одноклассницы, такие красавицы, старались подольше ходить здесь полуголыми — в трусах и лифчике — на зависть друг дружке. Они принимали разные позы, по большей части неестественные, втягивали живот и выставляли груди. Вертелись перед полуразбитым зеркалом во всю стену. Сравнивали ширину бедер и прочие параметры — все без исключения идеальных размеров и необыкновенно соблазнительные.
По средам, чтобы не переодеваться в раздевалке, Аличе приходила в школу в спортивных брюках, надетых под джинсы, — девчонки смотрели на нее с подозрением, пытаясь представить, какое под ними скрывается уродство. Майку она снимала отвернувшись, чтобы никто не видел ее живота.
Надев гимнастические тапочки, Аличе ровно поставила туфли у стены и аккуратно сложила джинсы. Она одна так поступала — одежда ее одноклассниц валялась как попало на деревянных скамейках, а обувь они раскидывали по всему полу.
— Аличе, ты любишь сладкое? — обратилась к ней Виола.
Аличе понадобилось несколько секунд, чтобы понять: Виола Баи обращается именно к ней. Она была убеждена, что первая красавица класса в упор ее не замечает.
Она только что затянула шнурки на тапочках, но узел почему-то развязался.
— Я? — переспросила Аличе, оглядываясь в растерянности.
— Здесь нет других Аличе, мне кажется, — ответила Виола.
Девчонки хихикнули.
— Да нет, я не сладкоежка…
Виола поднялась со скамейки и подошла ближе. Аличе увидела, как она смотрит на нее своими красивыми глазами, слегка прикрытыми челкой.
— Но карамельки ты ведь любишь, не так ли? — настаивала Виола.
— Ну… В общем… Не то чтобы очень…
Аличе закусила губу, пожалев, что ответила так глупо и неуверенно. Прижимаясь спиной к стене, она почувствовала, как здоровую ногу свела судорога, другая, как всегда, осталась деревянной.
— Как это «не то чтобы очень»? Карамельки все любят. Верно, девочки? — обратилась Виола к подругам, не оборачиваясь.
— Все-е… — эхом отозвались они.
Краем глаза Аличе уловила странное волнение во взгляде Федерики Маццольди, смотревшей на нее с другого конца раздевалки.
— Да, в самом деле люблю, — поправилась она.
Ей почему-то стало страшно.
В первом классе эта «сволочная четверка» схватила Алессандру Мирано, ту, которая потом провалилась на экзаменах и пошла учиться на косметичку, и затащила ее в мальчишескую раздевалку. Девочку заперли там, и перед ней разделись двое ребят. Аличе слышала в коридоре, как они подкалывали ее и как до упаду хохотали палачи.
— Конечно. Я и не сомневалась. А сейчас хочешь конфетку? — спросила Виола.
Аличе задумалась.
«Отвечу „да“, кто знает, что заставят есть. Отвечу „нет“, Виола разозлится, и меня тоже затолкают в раздевалку к мальчишкам…»
Она молчала, как дурочка.
— Ну что же ты? Не такой уж трудный вопрос, — рассмеялась Виола и достала из кармана горсть фруктовой карамели.
— Эй вы там, какие хотите? — спросила она девочек.
К Виоле подошла Джулия Миранди и заглянула ей в руку. Сама Виола продолжала пристально смотреть на Аличе, и под ее взглядом та почувствовала, как ее всю корежит, словно газетный лист, пылающий в камине.
— Тут апельсиновые, малиновые, черничные, клубничные и персиковые, — сказала Джулия и мельком — так, чтобы не заметила Виола, — взглянула на Аличе. В ее взгляде читался испуг.
— Мне малиновую, — сказала Федерика.
— А мне персиковую, — попросила Джада.
Джулия кинула им конфеты и развернула свою, апельсиновую. Положив ее в рот, она отступила, как бы предоставляя сцену Виоле.
— Остались черничная и клубничная. Ну так что, хочешь или нет?
«Может, просто даст конфету, и все, — подумала Аличе. — Хочет, наверное, только посмотреть, съем ли. В конце концов, это всего лишь карамелька…»
— Клубничную, — тихо произнесла она.
— Надо же, я тоже люблю клубничную, — ответила Виола с притворным огорчением. — Но я охотно отдам ее тебе.
Она развернула карамельку и уронила обертку. Аличе потянулась — хотела было поднять.
— Подожди минутку, — остановила Виола, — не спеши.
Она наклонилась и, держа липкую конфету двумя пальцами, потерла ею грязный пол раздевалки. Потом, как мелком, прочертила линию вдоль стены до угла, где скопилось много мусора, пыли и волос.
Джада и Федерика захохотали.
Джулия нервно покусывала губу.
Все остальные девочки, почувствовав, что дело принимает скверный оборот, поспешили покинуть раздевалку.
Виола подошла к умывальнику, где после занятий гимнастикой девочки мыли лицо и подмышки, и собрала конфетой серую слизь со стенок раковины.
— Вот, — сказало она, сунув конфету Аличе под нос. — Клубничная, какую хотела.
При этом она не смеялась. У нее было серьезное и решительное лицо человека, который совершает что-то неприятное, но необходимое.
Аличе покачала головой, как бы говоря «нет», и еще сильнее вжалась в стену.
— То есть как? Ты расхотела? — удивилась Виола.
— Нет уж, — вмешалась Федерика, — просила, вот и ешь теперь.
Аличе сглотнула слюну.
— А если не съем? — отважилась она спросить.
— Не съешь, будут последствия, — загадочно ответила Виола.
— Какие последствия?
— Последствия тебе знать не дано. Никогда не узнаешь.
«Отведут к мальчишкам, — подумала Аличе. — Или разденут, отнимут одежду и не отдадут…»
Еле заметно дрожа всем телом, она протянула руку.
Виола уронила грязную конфету ей на ладонь.
Аличе медленно поднесла конфету ко рту.
Девочки притихли, гадая, станет она есть или нет.
Виола оставалась невозмутимой.
Аличе положила липкую карамель на язык и ощутила языком налипшие на нее волосы. На зубах что-то скрипнуло.
«Нужно сдержать рвоту, — подумала она. — Сдержать рвоту!»
Подавив выплеснувшийся изнутри кислый желудочный сок, она проглотила карамель…
Почувствовала, как та камнем спускается по пищеводу…
Неоновая лампа на потолке слегка гудела…
Со спортплощадки доносился гомон — голоса мальчишек, возгласы, смех…
В раздевалке воздуха всегда не хватает — окна здесь, в полуподвале, небольшие, и потому так трудно дышать…
