– А с родственниками побеседовать? – Антон глотнул обжигающего чая. Горячая жидкость тоненькими ручейками разлилась по телу: по груди, рукам, ногам. Добралась до головы и потеснила алкогольные пары.
– Да в том-то и дело, что нет их, родственников, – вздохнул Варламов. – Свиридова – сирота. Ее бабка воспитывала, да давным-давно померла. Такие дела, Антоха... Во, глянь. – Борис вытащил из заднего кармана бумажник и извлек из него фотографию.
– Красивая, – протянул Молчанов, рассматривая изображение на цветном снимке.
В объектив фотокамеры радостно улыбалась молодая женщина, кормящая голубей на знаменитой площади Сан-Марко в Венеции. Ее длинные светлые волосы водопадом струились по плечам. На секунду что-то неуловимо знакомое мелькнуло в ее облике. Мелькнуло и улетучилось.
Она бежала по выжженному солнцем полю. Торчащие из земли острые, как копья, стебли, в кровь ранили босые ноги. Бежать было трудно. Воздух застыл, загустел, как кисель. Обезумевшие солнечные лучи испепеляли кожу. Легкие заполнились пылью, забились насекомыми и иссохшим сеном и, казалось, могли лопнуть в любой момент. Но бежать было необходимо – впереди, за горизонтом, скрывалось спасение. Там, послушная благодатному ветру, колыхалась зеленая трава, пели птицы, журчал ручей. Сзади же – сплошь мертвая пустыня. И хотя женщина ни разу не обернулась, она знала это точно. Еще она знала, что люди без лиц, люди-трещины преследовали ее по пятам. Они хохотали, свистели и шептали искаженными голосами:
– Ана, деус, рики, паки,
Дормы кормы констутаки,
Деус, деус, канадеус – бац!
– и в спину ей впилось шарообразное колючее существо. Перекати-поле.
Эне-бене рики-таки
Буль-буль-буль караки шмаки,
Эус деус краснодеус – бац!
– перекати-поле вцепилось в длинные светлые волосы. Принялось раскачиваться на спутанных прядях, как на качелях. Все выше, все дальше, вот оно впечаталось в нежную плоть, вспороло ее, словно плеть палача. Причмокивая, проникло внутрь.
Бежать еще быстрее, вот все, что ей оставалось. Но силы на исходе, «перекати-поле» отлично делало свою работу, пожирало ее, высасывало жизненные соки. Люди-трещины с обтянутыми щелястой кожей овалами вместо лиц становились все ближе. Вот уже скрюченные пальцы с кривыми когтями вонзились ей в шею...
– Нет! Нет! – крикнула она, схватившись за горло, и рывком села в постели. И тут же рухнула обратно – сильно закружилась голова.
За больничным окном покачивалось серое предрассветное марево. Длинные зловещие тени нависали со всех сторон. Таня протянула дрожащую руку, чтобы включить ночник. Игла, торчащая из вены, потревоженная резким движением, выскочила. Виниловая трубка, естественное продолжение иглы, по которой в кровь поступала неведомая жидкость, подпрыгнула и закружилась в воздухе, как живая. Над изголовьем кровати замигала, зашлась писком красная лампочка. «Капельница? – испугалась Таня. – Зачем? Мне хуже?» В коридоре раздались торопливые шаги, с шипением вспыхнули яркие лампы, и в распахнутой двери возникла медсестра Нина.
– Что случилось? – раздраженно спросила она.
– Все нормально, – еще больше испугалась Таня, щурясь от бьющего в глаза света.
– Зачем вы капельницу выдернули? – строго поинтересовалась Нина, проворно пристраивая иглу на место.
– Это не я... – залепетала Таня. – Она сама... Сама выдернулась. Я только хотела воды попить, – зачем-то соврала она, – я же не знала ничего про капельницу. Вечером ее не было. Мне что, стало хуже? Зачем она нужна?
– Здесь витамины. – Нина достала из кармана халата пузырек, умело выкачала шприцом мутное содержимое и добавила в склянку, прикрепленную к треноге. – Для поддержания организма. Вам же нужно восстанавливаться, правда? Вы же хотите скорее попасть домой?
– Да, да, конечно, – успокоилась Таня.
– Ну вот и чудненько. А теперь – спать. – Медсестра направилась к выходу.
– Постойте, Нина.
– Что еще?
– У меня очень кружится голова... Я не могу понять отчего. А вы не знаете?
– Завтра у доктора спросите. Закрывайте глазки... Сон – лучшее лекарство.
Нина ушла, захлопнув за собой дверь, оставив в воздухе шлейф аромата «Джангл» от Кензо. Свет погас, и вместе с гнетущим безмолвием вернулись давешние страхи. Плотный свинцовый туман возвещал о приходе очередного хмурого дня. Таня зажмурилась, но заснуть так и не удалось. Что-то мешало, что-то важное. Но что? Она мучительно пыталась понять причину тревожной маеты, не дающей спать. Тщетно. Периодически Таня впадала в беспокойную поверхностную дрему, но тут же буквально подпрыгивала в постели. «Боже, что со мной? – в отчаянии думала она. – Кто я? Что за мрачные тайны скрывает мое несчастное больное сознание?»
Внезапно из коридора донеслись приглушенные голоса. Женские. Таня вся обратилась в слух.
– Как это могло произойти? – ледяным тоном спросила первая женщина.
– Я не понимаю... Я даже предположить не могу... – оправдывалась вторая. – Но я вам обещаю, что сегодня...
– Мне не нужно сегодня. Мне нужно было вчера! Постарайтесь, чтобы подобное не повторилось. Уж кому как не вам знать, что незаменимых людей не бывает.
Раздался громкий стук каблуков, и снова воцарилась тишина. Таня почувствовала себя неловко оттого, что стала невольной свидетельницей неприятной сцены, разыгравшейся в коридоре. Она узнала голос Нины. Второй голос тоже показался знакомым, но где и когда она его слышала?
Неожиданно отворилась дверь. Совершенно бесшумно. На пороге возникла тень. Таня отчего-то очень испугалась. Притворилась спящей. Старалась дышать глубоко и ровно, хотя сердце колотилось о грудную клетку в ритме африканского барабана джемби. Сердце-предатель.
Тень беззвучно пересекла палату и остановилась рядом. Удушающий запах «Джангл» ударил в ноздри. Снова Нина! Что ей надо? Захрустела накрахмаленная ткань халата, раздался чавкающий звук высасываемой жидкости, виниловая трубка всхлипнула радостно и пустила внутрь себя новые потоки лекарства. Таня так и не успела додумать мысль. Ноги-руки отяжелели, в ушах появился странный звон, язык отчего-то распух и больше не помещался во рту. А потом мир исчез...
– Господи! На кого ты похожа, девочка моя? – воскликнула вместо приветствия Елена Анатольевна, открыв дверь.
– Я тоже рада тебя видеть, мама, – усмехнулась Катя в ответ и пошла следом за матерью на кухню.
– Давай хоть поешь... Ты, Катерина, совсем перестала за собой следить. Ты же молодая, красивая женщина, разве можно так? Бледная, глаза тусклые, щеки ввалились, – ворчала Елена Анатольевна, накладывая дочери овощного рагу с тушеным мясом. – Я понимаю, у тебя в жизни случилось страшное горе. Но прошло ведь уже столько времени! Ты же не вдова племени марибу, где принято заживо хоронить жен рядом с умершими мужьями.
– Хватит, мам. – Катя отложила вилку, не попробовав предложенного блюда.
– Ну, прости, прости. У меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на тебя. Одета черт знает во что, ходишь как бомж какой-то, прости господи... А ведь у тебя шкафы ломятся от вещей!
– Мне нравится такой стиль, – вяло парировала Катя.
– Стиль! Не смеши меня... Какая ты была раньше! Веселая, с горящим взглядом! А теперь? Я даже вспомнить не могу, когда ты улыбалась последний раз. А ведь у тебя потрясающая улыбка!
– Мама, о чем ты говоришь? Какая улыбка? Я потеряла мужа и дочь! Забыла?
– Дочь? Катюша, опомнись, какую дочь? – Мать всплеснула руками. – У тебя была пятимесячная беременность. Да, ты знала, что пол ребенка – женский. И все! Какая же это дочь?
– Все, мама, с меня довольно. Я ухожу, сил никаких нет выслушивать этот бред! – Еле сдерживая слезы, Катя выскочила из-за стола и устремилась к выходу из квартиры.
Мать ринулась за ней.
– Подожди, – взмолилась она, вцепившись в Катин рукав, – обещаю, что не скажу больше ни слова. Просто... Я так тебя люблю, мне так жаль тебя, милая. Я так хочу, чтобы ты стала прежней.
– Это невозможно... – Катя застыла перед зеркалом. Она словно впервые увидела себя... И пришла в ужас. Действительно, мать права. Она похожа на живой труп! Катя порывисто обняла мать и прошептала: – Все нормально, успокойся...
– Не запирай перед будущим дверь... – всхлипнула Елена Анатольевна.
– Знаешь, мам, а я тут недавно Молчанова видела, – сообщила Катя спустя двадцать минут, отправив в рот последний кусочек мяса.
– Антона Молчанова? – обрадовалась мать. – Такой хороший мальчик! А как он в тебя влюблен был!
– Да ладно! – смущенно рассмеялась Катя. Почему-то ей были приятны материны слова.
– Вот именно, что влюблен! Кстати, – Елена Анатольевна поставила на стол перед дочерью чашку ароматного чая, – я так и не поняла, что же у них произошло тогда с Константином? Поссорились?
– Мам, я не знаю. Никогда не интересовалась.
