Башкарев нашел в своем архиве и дал мне журнал «Служу Отечеству!» с иллюстрированным очерком «Генерал и его тыл». Валечка оказалась миловидной, располневшей брюнеткой с пушком на верхней губе и томным карим взором, исполненным тайной готовности составить счастье всем мужчинам сразу. На снимках она была запечатлена в разных платьях, но непременно темных и отделанных мехом, а волосы ее всегда вздымались в высоком начесе. Что касается самого Мостолыгина, он выглядел типичным воякой: брав, подтянут, жилист, а в лице столько мужества, что невозможно понять, глуп он или умен. Я позвонила ему, грустно представилась супругой Лапузина и попросила принять по личному вопросу. Он поколебался, но не отказал женщине. Офицер все-таки!
Увидев меня, Федя повалился на диван и долго хохотал: я сделала себе гарнизонную «бабетту», накинула сверху черную газовую косынку и надела темное австрийское платье с норковой опушкой по декольте. Этот наряд мама раздобыла у своей подруги, генеральши, уверявшей, что в 1979-м в Вюнсдорфе она вдвое переплатила за него начальнику военторга.
Мостолыгин принял нас в штабной палатке, разбитой на краю опытного поля. У входа однорукий прапорщик в тельняшке, ловко управляясь единственной пятерней, жарил на мангале шашлыки. Генерал же резался с порученцем в нарды, запивая азарт водочкой. Когда мы вошли, он оторвался от игры и долго, с недоумением меня рассматривал. Потом предложил сесть и даже выпить. Федя завел заранее заготовленную нудную мольбу о снисхождении в размере пяти процентов. Генерал слушал, перекатывая в широких ладонях игральные кости и продолжая с интересом меня изучать. Когда Лапузин закончил, герой Афгана встал и, прохаживаясь по палатке, принялся спокойно объяснять, что не может уступить не только пять, но даже один процент. Нет, он не жадный, просто из этих 50 процентов ему не достанется ничего, разве только пустяк — жене на обновку (он выразительно глянул на норковую оторочку моего платья). Деньги ему нужны, чтобы кормить личный состав и выплачивать довольствие офицерам. Скотина Ельцин, обещавший лечь на рельсы, если жизнь народа ухудшится, всех надул и раздал страну олигархам. Армия в нищете, в ничтожестве, выживать приходится за счет внутренних и внешних резервов. Каждый рубль на счету.
— Что ж, простите нас за отнятое время! — сказала я, вставая и глядя на него глазами женщины, разочаровавшейся в своем гинекологе. — Пойдемте, Федор Константинович, мы опоздаем на кладбище!
— У вас похороны? — участливо спросил генерал, делая подобающее лицо.
— Нет, сегодня день гибели моего жениха. Он пал под Кандагаром семь лет назад.
— Фамилия?
— Лейтенант Боркан, — я назвала фамилию паренька, занимавшегося карате в подпольной секции у моего первого мужа Дэна.
Севка Боркан действительно погиб в Афгане. Когда бедного мальчика привезли, мы ездили его хоронить.
— Род войск? — сухо спросил генерал.
— Десантник, — ответила я, вспомнив берет с кокардой, лежавший на цинковом гробе.
— Вроде был такой у Лебедя, — подсказал однорукий прапорщик, внося шампуры с шипящим шашлыком и наполняя палатку запахом жареного мяса, отчего мне страшно захотелось есть.
Лицо Мостолыгина потемнело, напряглось от внутренней борьбы, но затем посветлело, и он произнес почти равнодушно:
— Да, много отличных парней там полегло. Много!
Уходя, я бросила через плечо скифский взгляд и сказала:
— Генерал, сегодня вы были таким же стойким, как при Абдул-Анаре!
И вышла.
— Ну, вот уж это ты напрасно! — укорял меня Лапузин, когда мы шли к машине.
— Еще не вечер…
Утром позвонил порученец и сказал, что генерал согласен уступить нам пять процентов.
Вечером, после ужина в «Метрополе», привезя меня домой, Федя встал на колени в прихожей и снова умолял выйти за него замуж, уверяя, что с аспиранткой покончено навсегда. Я, делая вид, будто колеблюсь, согласилась. Мама сняла со стены икону и благословила нас. Он даже заплакал от счастья, не понимая, что будь у него хоть сто аспиранток, я бы все равно приняла предложение, потому что вдвоем мы составляли могучую группу захвата материальных ценностей, лежавших в ту пору кое-как и черт знает где…
— Мне кажется, вы бы и без него справились! — сварливо заметил автор «Жадной нежности».
— Э, не скажите, Андрюша! Я принадлежу к тому старомодному типу женщин, которые способны на многое, только когда рядом с ними мужчина. Это включает во мне какие-то тайные жизненные силы, и я становлюсь гораздо умнее, сильнее, смелее, изобретательнее мужчины, я руковожу, командую, направляю его. Со стороны может показаться, что он совсем не нужен, даже мешает, но стоит мне остаться одной, я делаюсь совершенно беспомощной, точно волшебница, потерявшая свою хрустальную палочку. Это, Андрюша, моя страшная тайна! Ее не знает никто, но вам я доверяю. Вы же мой рыцарь и спаситель!
— И долго он стоял на коленях? — поинтересовался писодей.
— Нет, недолго. Я разрешила ему подняться и остаться у меня. Мама срочно уехала к подруге. Не надо, не смотрите на меня так!
— Зачем?! — застонал Кокотов так жалобно, словно все это произошло с Обояровой не много лет назад, а буквально накануне ночью, в то время, когда сам он подвергся буйному половому набегу Валентины Никифоровны.
— Ну, как вам объяснить, мой чистый рыцарь? Чтобы понять, надо быть женщиной. Когда ты собираешься замуж за нелюбимого, очень важно убедиться в том, что он не повернут на сексе. С нежеланным мужчиной вполне можно спать в общей постели, если он не ведет себя, как маньяк с вагиноискателем между ног. И еще, вспомните, временами я превращалась в «голову профессора Доуэля», равнодушную к нуждам тела. Во время наших почти целомудренных свиданий Лапузин много говорил о своей бурной молодости, представая в рассказах мачо международного класса, и это внушало оптимизм: тот, кто докладывает обольщаемой женщине о своих прежних победах, на деле оказывается гораздо скромнее, чем на словах. Но я хотела в этом убедиться до штампа в паспорте. Мои предчувствия не обманули: как и большинство спортсменов, Федя настолько любил и тренировал свою мускулатуру, что на мое тело у него просто не оставалось сил. В постели он вел себя подобно борцу на ковре: захват, бросок на лопатки или перевод противника в партер, минутное удержание, чтобы рефери успел зафиксировать, и наконец гортанный возглас торжествующего облегчения. Меня это вполне устраивало. Ничего, что я так с вами откровенна?
— Мне не привыкать…
— Давайте выпьем!
— Давайте, — согласился Кокотов, покорно чокнулся и без удовольствия хлебнул гаражного вина, показавшегося ему кислятиной.
— Ну, не злитесь! Хотите, я снова надену юбочку?
— Хочу…
— Тогда отвернитесь!
5. ТРЕТИЙ БРАК НАТАЛЬИ ПАВЛОВНЫ
— Ну, погодите, погодите же! — Наталья Павловна еле оторвала от себя Кокотова, который успел всего за минуту поцеловать ее во многие ответственные места. — Ну, хватит же! Я вам не дорассказала!
— Потом! — задыхаясь, отверг он и снова припал губами к ее груди, поднырнув под концы пионерского галстука, и они свисали с его макушки, будто уши алого кролика.
— Стойте! — предостерегающе воскликнула бывшая пионерка.
— Что такое? — отпрянул писодей, чувствуя, как закипает в теле взволнованная кровь и бухает жадное сердце.
— Таракан!
— Где?
— Вот! — Она показала пальцем на рыжее насекомое, сидевшее на краю столика и приветливо шевелившее усиками. — Какой любопытный!
— Давно не морили, — предположил Андрей Львович, приостывая. — Огуревич на всем экономит. Бр-р-р… Гадость!
— А я не боюсь тараканов. Они домашние. Богомолы — вот это кошмар! У нас в Крыму, на даче, страшное количество. Мне иногда кажется, они прилетели с другой планеты и выжидают…
— Богомолы?
— Да, такие зеленые, — с этими словами бывшая пионерка щелкнула красным ногтем по таракану, и тот улетел под шифоньер.
— Чтобы не подглядывал! — одобрил Кокотов, пытаясь вернуть утраченную позицию.
— Нет. Потом! — она оттолкнула его от себя, застегнула блузку и одернула юбку. — Потерпите! Осталось совсем немного. Ну и смешной же вы! Никуда я от вас теперь не денусь, у нас вся ночь впереди. Лучше послушайте!
— А руки мыть не надо? — съехидничал обиженный Андрей Львович.
— Так уж и быть — не надо. В общем, мы с Лапузиным поженились — тихо, по-домашнему. Стол накрыли на даче. Гостей было мало. С моей стороны мама со своим последним супругом Бориком — монтировщиком телевизионных декораций. Пришел мой второй муж Вадик, его я по дружбе попросила фотографировать церемонию в загсе. Лапузин позвал министра Модянова, и тот всем подсовывал миниатюрное, размером с ладанку, издание эротических гравюр Сомова. Пригласил Федя и свою предыдущую жену Соню — милую худышку, смотревшую на него испуганно-преданными глазами. Вадик, конечно, напился и отчетливым шепотом умолял меня вернуться. Лапузин рассмеялся и предложил решить дело армрестлингом, уложив Вадика одним рывком.
