— Типа того, — отозвалась она.
— Угу, благодарствую.
— Как ты смеешь так поступать? — взвилась Энджи. — Не знаю, что ты затеяла, но ты навлекаешь опасность на нас, не спросив, хотим ли мы этого, ничего нам не рассказав. Как ты смеешь?
Маша резко шикнула на нее.
— Не затыкай мне рот… — начала было Энджи, и я то ли услышал, то ли почувствовал, как Маша схватила ее, стиснула и шепнула:
— Заткнись.
Энджи умолкла. Я затаил дыхание. Издалека доносилось громыхание кошмарного дабстепа, звучавшего в каком-то далеком арт-мобиле, завывал ветер в планках мусорной ограды, и сквозь эти звуки… Что это? Шаг? Еще один? Робкий, неуверенный, во мраке… Тихий хруст песка, еще раз, еще, хруп, хруп, хруп, звук приближался, я почувствовал, как напряглась Маша, сжалась, будто пружина, готовая сорваться и бежать, снова ощутил вкус вяленого мяса, подброшенного к горлу фонтаном желудочной кислоты. Сердце заколотилось в ушах, пот на спине превратился в ледяную корочку.
Хруп, хруп. Шаги были уже совсем рядом, внезапно что-то громыхнуло, и я передернулся. Это Маша, опрокинув стул, выскочила из-за стола и рванула в непроглядную тьму.
В лицо ударил ослепительный свет, из него ко мне потянулась рука. Я отшатнулся, схватил Энджи, в ужасе завопил что-то бессвязное, Энджи тоже закричала, и вдруг послышался голос:
— Эй, Маркус! Хватит дергаться! Это я!
Голос был мне знаком, я уже слышал его давным-давно, на улице возле школы имени Чавеса.
— Зеб? — воскликнул я.
— Привет, старина! — вскричал он и стиснул меня в крепких, довольно пахучих объятиях. Мое лицо уткнулось в его бородатую щеку. Глаза слепил яркий луч его налобного фонаря, но, насколько я сумел разглядеть, он отпустил бороду размером и формой примерно с крупного зверя — большого кота или, может быть, бобра. Ужас схлынул, но нервная энергия от пережитого осталась на месте и требовала выхода. Я невольно зашелся оглушительным хохотом.
Вдруг чьи-то маленькие сильные руки оторвали Зеба от меня и швырнули наземь. Это Маша, узнав его голос, зашла сзади. Она опрокинула его в гипсовую пыль, уселась на грудь и принялась колошматить, обзывая последними словами.
— Прости, прости! — пропыхтел он и тоже расхохотался. Потом засмеялась Маша, а за ней и Энджи. — Ну ладно, хватит! Просто не хотел вам мешать. Девчонки сказали, что вы там. Вот я и решил, что яркий свет разрушит вам атмосферу.
Маша выпустила его, поцеловала в щеку, выбрав место, где борода была не такой густой.
— Ну и болван же ты, — с чувством произнесла она. Он со смехом взъерошил ей волосы. Рядом с Зебом Маша становилась совсем другой — словно моложе, игривее, от нее уже не веяло угрозой и смертью. Такой она мне нравилась гораздо больше.
— Энджи, это Зеб. Зеб, это Энджи.
Он пожал ей руку.
— Я о тебе слышала, — сказала она.
— И я о тебе, — отозвался он.
— Ну хватит, дураки, садитесь. Зеб, выключи этот чертов свет. — Маша снова заговорила серьезно, по-деловому, и мы послушались.
Я до сих пор злился на нее: как она могла с нами так поступить? Но после пережитого смертельного страха и затем мгновенной разрядки было трудно вернуться к прежней злости. Весь адреналин уже выплеснулся в кровь, и на выработку новой порции, наверно, потребуется время. Однако разговор был еще не окончен. Я сказал:
— Маша, ты ведь и сама понимаешь, что обходишься с нами нечестно. Так?
В темноте ее было не видно и не слышно. Молчание затянулось, и я было подумал, что она заснула или на цыпочках ушла прочь. И вдруг она отозвалась:
— Боже мой, да ты же еще совсем младенец.
Она произнесла это таким тоном, что я почувствовал себя восьмилетним малышом, деревенским увальнем по колено в коровьем навозе, а она, можно подумать, супершпионка мирового уровня с навыками ниндзя под прикрытием.
— Черта с два, — заявил я, пытаясь изобразить из себя циничного мерзавца, а не жалкого обиженного малыша. Получилось, кажется, не очень.
Она язвительно рассмеялась.
— Так и было задумано. Нечестно? А при чем тут вообще честность? В мире чего только не творится, много всяких гнусных дел, и в этих делах уйма народу ложится в могилы, и ты либо создаешь проблему, либо ищешь решение. И если ты решишь уйти, чтобы не подвергать опасности свою жалкую уютную жизнь, честно ли это будет по отношению к людям, которые шли на огромный риск, чтобы передать мне эти документы? Да, M1k3y, ты ведь у нас герой. Ты ведь храбро, очень-очень храбро рассказывал репортерам истории других людей. Устроил пресс-конференцию. Какой храбрец, настоящий герой! — Она громко сплюнула.
Я прикусил язык. Знаете почему? Потому что она была права. В основном. Более или менее. Много раз я ночами лежал в постели, смотрел в потолок, и в голове крутились эти же самые мысли. В икснете было полно ребят, которые вели себя гораздо безумнее меня и своей протестной деятельностью подставились под удар со стороны полиции и Департамента внутренней безопасности, эти ребята надолго угодили за решетку, и никакие газеты не рассказывали об их подвигах. Некоторые из них, возможно, до сих пор томятся в тюрьме. Я не могу утверждать это наверняка, не знаю даже, как их зовут и много ли таких ребят, и потому уж точно не заслуживаю ничьего восхищения.
Все мое остроумие, вся моя способность находить блестящие ответы мгновенно убежали и спрятались куда-то в самые дальние уголки разума. Стало слышно, как Зеб неловко переминается с ноги на ногу. Никто не знал, что сказать.
Зато Энджи прекрасно знала.
— Гм, думаю, не каждому это дано — стать продажной тварью, — громко заявила она. — Не каждому по силам сидеть в тайном бункере и наблюдать, как людей бросают в тюрьму, избивают, пытают, как они исчезают навсегда. Не каждый способен получать щедрую зарплату за свои труды в ожидании, пока их жалкая совесть окончательно переполнится и вынудит их бросить все и бежать куда-нибудь в Мексику, на пляж, чтобы там нести расплату за свои поступки.
В ночной тьме я невольно улыбнулся. Молодец, Энджи! Мои грехи были скорее пассивными: я мог бы сделать больше, но не сделал. Я грешил недеянием, а Маша поступила куда хуже — она грешила деянием. Совершила очень, очень много плохого. И давно пытается загладить свои преступления. Так что кому-кому, но уж никак не ей меня стыдить.
И снова наступило долгое молчание. У меня руки чесались швырнуть флешку в песок и уйти. Знаете, что меня остановило?
Зеб.
Потому что Зеб был настоящим героем. Он сумел выбраться из тюрьмы Гуантанамо-в-Заливе, но после этого не скрылся, а пришел к школе имени Чавеса и передал мне записку от Дэррила. Мог бы просто удариться в бега, но не сделал этого. А я в благодарность разболтал его секреты всему свету, подставил его. Делу борьбы с системой посвятила себя не только Маша, но и Зеб. Они ребята дружные. Я перед ним в долгу. Мы все перед ним в долгу.
— Ну хватит. — Я усилием воли подавил все свои дурацкие эмоции, попытался отыскать хоть каплю того дзен-спокойствия, которое снизошло на меня в храме. — Хватит. Да, это нечестно, ну и пусть. Жизнь вообще штука нечестная. Флешка у меня, что мне с ней сделать?
— Сбереги ее. — Голос Маши снова вернулся в бесчувственную зону — похоже, она при необходимости легко отступала туда. — И если когда-нибудь услышишь, что со мной или с Зебом что-нибудь случилось, обнародуй эту информацию. Кричи о ней на каждом углу. И если я однажды попрошу предать ее гласности, так и сделай. И если ровно через год, к пятнице на следующем Burning Man, не получишь от меня вестей, выложи ее в сеть. Как думаешь, справишься?
— Думаю, мне это по силам.
— Пожалуй, даже у тебя хватит ума не провалить это дело, — заявила Маша, но я видел, что она просто надела свою привычную маску крутышки, и не стал обижаться. — Ну ладно. Я пошла. Постарайся не напортачить.
Захрустел песок под ногами. Она ушла.
— Малышка, увидимся в лагере! — крикнул ей вслед Зеб, и меня снова ослепил свет его налобного фонаря. Он схватил из корзины булочку и жадно вцепился в нее зубами. — Я люблю эту девчонку, ей-богу, не вру. Но до чего же она дерганая! Как пружина на взводе.
