— Алло, Илья, у меня к тебе дело. Узнай, пожалуйста, все, что можно, о некой Зарывайло из газеты «По секрету всему свету». Да, прямо сейчас. У тебя не больше минуты. Спасибо, я жду.
Откуда-то нарисовался еще один гаишник Он свистнул и показал жезлом остановиться.
— Тебя только не хватало! — Вера достала из сумочки деньги и протянула мужу. — В переговоры не вступай, дашь деньги и пулей обратно.
— Вера, — Анна Федоровна с тревогой посмотрела на дочь, — что ты задумала?
— Хочу посмотреть в глаза этой Зарывайле. Пока просто посмотреть, а там…
— Прежде ты должна успокоиться. Рубить сплеча — занятие недостойное. Может, и нет никакой этой…
— Вот сейчас и узнаем. У Ильи все схвачено. Он ее быстро вычислит.
— И потом, в подобных случаях следует поступать цивилизованно — подать в суд, например. Если вообще следует обращать внимание на такую гнусность.
Вернулся Олег, включил зажигание. Машина резко тронулась с места. Зазвонил мобильный телефон:
— Алло! Илья! Что у тебя?.. Так… так… Ах вон оно что. Прекрасно! Ну этого следовало ожидать… Да, спасибо, дорогой. И еще. Какая там система?.. Поняла. Будь любезен, закажи пропуск Да, на меня и… — Она посмотрела на мать.
— Вера, я пойду с тобой.
— И на маму. Ладненько. Да, мы уже подъезжаем. Спасибо. Как всегда выручил. Да, перезвоню. Пока.
— И что он сказал? — Анна Федоровна вглядывалась в лицо дочери.
— Представляете, эта Влада Зарывайло оказалась мужеского полу. Илья сказал, что он специализируется на пасквилях. Из порядочных изданий его вышибли, а тут пригрели… в этой говенной газетенке.
— Вера, я понимаю твое возмущение, но прошу, выбирай выражения.
— Олег, езжай вон к тому подъезду. Крайнему. Жди нас в машине. Мама, пошли.
Им быстро выписали пропуска. На лифте они поднялись на четвертый этаж. Вера решительно открыла дверь с табличкой «По секрету всему свету». Редакция занимала пол-этажа. Большой зал был разбит на сектора. Рабочие места сотрудников отделены невысокими стеклянными перегородками.
— Добрый день, — Вера говорила громко, стараясь перекрыть стоящий в зале гул, — и где тут у вас господин Зарывайло? Он же Зашибайло! Загибайло! Заметайло!
— Вера, я же тебя просила.
Анна Федоровна молча кивала сотрудникам в знак приветствия. Они с интересом наблюдали за происходящим. Молодая журналистка выглянула из-за своей перегородки и пальцем показала на мужчину напротив.
— Ах, так, значит, это ты Заметайло?
Вера угрожающе двинулась на мужчину болезненного вида. Ему было лет сорок — сорок пять, маленькие усики придавали сходство с Гитлером.
— Я. — Он ухмыльнулся, гладя на Веру испуганно и заискивающе одновременно.
— Загибайло, он же Зашибайло! Я ж тебя сейчас зашибу, мразь! — Она ухватилась за концы его шарфа и резко дернула на себя. — А ну-ка пошли со мной!
— А куда?
Вера тянула его за шарф, двигаясь к выходу. Сотрудники, казалось, наблюдали за этой сценой с одобрением.
— Чего ты скалишься? Поговорить надо.
— О чем?
— А то ты сам не знаешь. А ну ползи за мной.
Вера выволокла мужчину на лестничную площадку. Дернула еще раз за шарф. От боли его лицо перекосилось. В следующий момент он, изловчившись, высвободился и стал пятиться к лестнице.
— Ты знаешь, кто я такая? — швырнув шарф ему в лицо, с вызовом спросила Вера.
— Знаю, у меня на вас целое досье.
— Тогда как же ты мог такое нацарапать?!
— Вера, — Анна Федоровна вышла на лестничную площадку, — отпусти этого господина.
Не слыша слов матери, Вера надвигалась на журналиста:
— Я ж тебя сейчас замету! За клевету! За явную клевету! Не веришь, гад? Ты считаешь, что мы зарабатываем на имени отца! А ты знаешь, что это было его предсмертное желание? А? Чтоб я открыла эту выставку. Ты знаешь это?
Журналист кивнул, нервно улыбнувшись.
— А знаешь ли ты, что я полгода назад купила эту галерею, особняк в центре Москвы? Знаешь, сколько это стоит? Кучу денег! За три дня на велосипеде не объедешь. Говори, кто заказал тебе эту статью! Это ж видно, что статья заказная. Кто дал тебе бабки? Говори!
— Вера, пощади меня, не говори на жаргоне, — взмолилась Анна Федоровна.
— А с такими по-другому нельзя. Ну, сколько тебе заплатили за эту мерзость? Сколько? Двести?
Глаза журналиста загорелись. Такой поворот разговора его явно устраивал больше.
— Триста.
— Я даю тебе триста пятьдесят. При условии, что ты назовешь имя заказчика. И не смей подсунуть мне липу. Я тогда с тобой по-другому поговорю.
— Четыреста, — нагло сказал он.
— Кошмар! — Анна Федоровна нажала на кнопку вызова лифта, но, передумав, стала спускаться по лестнице пешком. — Вера, я жду тебя на улице.
— Ну что, гнида, будешь говорить?
— Деньги вперед.
— Да подавись! — Вера отсчитала несколько купюр и швырнула ему в лицо.
— Кто именно, не знаю, — собирая деньги, начал журналист.
— Что?! — Она была готова задушить его собственными руками.
— Знаю, что какая-то баба. А на меня вышел ее посредник Вот телефончик.
Вера выхватила из рук журналиста клочок бумаги и стала быстро спускаться по лестнице. Выскочив на улицу, она глотнула морозного воздуха, подошла к матери:
— Какая-то баба заказала ему эту мерзость. Он знает только телефон посредника, но это уже полдела.
— Дай мне.
Вера протянула матери клочок бумаги. Анна Федоровна, не глядя, порвала его и кинула в урну.
— Мама, ты что?! Я заплатила четыреста баксов!
— Хоть тысячу!
— Ты что, не понимаешь? Эта женщина — наш враг. Враг нашего отца. Мы должны…
— Что? Мстить? Да? Как? Ты наймешь двух мордоворотов, прикажешь им отметелить ее в парадном? Вера, ты была мне сегодня крайне неприятна. Если не сказать хуже.
— Я защищала нашу честь. Честь нашего отца.
— Честь отца — абсолютная категория. Она не нуждается ни в какой защите.
Вера тем не менее стояла на своем:
— Я должна знать имена его врагов.
— А я не хочу знать имена его врагов. Их было сверх меры. Они были, есть и будут. Он знать о них ничего не хотел. Он никогда не опускался до плебейской свары. Вспомни слова своего отца: «Никогда не говори с подонком на его языке. Будь выше!». Ты — выше. И ты — его дочь. Не забывай об этом.
* * *
Геннадий уже больше часа крутился у дома Галины Васильевны и Саши. Он то заходил в подъезд, то вновь выходил во двор. Ни детской площадки с классическим мухомором, ни скамейки — «поляну» накрыть — не наблюдалось. В замызганном, обшарпанном подъезде было холоднее, чем на улице. «Ну и райончик, тоска. — Он шмыгнул носом. — Нет, in hoc non laudo, это не одобряю». Он достал из кармана дубленки мобильный телефон:
— Да, Жорик, все еще здесь. Откуда мне знать, где их ночью носит… А у меня, думаешь, не горят? Еще как! Если бы не твоя дубленка, ты вообще со мной уже не разговаривал бы… Значится, так если через пятнадцать минут они не появятся…
Во двор въехал жигуленок с одной горящей фарой.
— Кажется, они. Все. Будь на связи. Как договорились.
Машина остановилась у подъезда, но Галина Васильевна и Саша не торопились выходить. Они тщетно пытались разглядеть в скудном свете одинокой лампочки лицо мужчины.
— Саша, прихвати на всякий случай монтировку. Только тряпкой оберни. Что-то не внушает мне доверия этот тип.
— А одет с виду прилично.
— Дай-то бог.
Женщины вышли из машины, выжидательно посмотрели на незнакомца.
— Галина Васильевна, голубушка, примите мои соболезнования, — ласково и с сочувствием начал Геннадий.
— Спасибо. А вы кто?
— Не узнаете меня? Ну да это и понятно, столько воды утекло. Здравствуй, Сашенька.
— Здравствуйте.
— А я помню, вот так же, как сейчас, горлышко шарфом замотано, и ты кричишь: «У меня сангина, у меня сангина!». Сангина вместо ангина. Ну это и понятно — дочь художника. А это что у вас? — Геннадий показал на монтировку.
