14
Спустя несколько лет после Бразильской экспедиции с «Не Эвклидом» произошел забавный случай. Как раз в это время главный мулла города Ленинграда — хозяин знаменитой мечети, что на Петроградской стороне — многие годы не имевший связи с Меккой, а также Мединой, окончательно запутался в мусульманском лунном календаре. Праздники перестали совпадать с надлежащими фазами Луны, что вызывало смущение и даже ропот немногочисленных правоверных Северной Пальмиры. И тогда служитель культа принял единственно разумное решение: он направил свои стопы в «Астрономическую столицу мира». Естественно, что необычный визитер попал к ученому секретарю этого старинного учреждения, т. е. к «Не Эвклиду». Толмачев сразу же почувствовал, что пахнет жареным, и за кругленькую сумму обещал мулле привязать мусульманские праздники к лунным фазам. Спустя короткое время знаток Корана получил таблицы и на их основе стал исполнять свои магометанские требы. Увы, очень скоро мулла заметил явное несоответствие между всякими там рамазанами и фазой ночного светила. И тогда до него дошло, что он пал жертвой либо халтурщика, либо мошенника. А мулла был не только служителем культа, но и советским человеком. А характерным признаком советского человека является потребность жаловаться. И снова старик попер в Пулково, откуда мерзкий Толмачев его выгнал. После этого неугомонный мулла пробился к директору Пулковской обсерватории Александру Александровичу Михайлову — человеку строгому, педантичному, типичному астроному-классику, а главное, по-старинному порядочному. К слову, он был начальником Бразильской экспедиции, но на «Грибоедове» не плавал.
Выслушав внимательно муллу, А. А. вызвал своего ученого секретаря — «Не Эвклида». Последний обрушился на муллу, вопя: «… чего он хочет от меня, ведь церковь у нас отделена от государства!» Михайлов сухо заметил: «Церковь у нас, конечно, отделена от государства, но астрономические вычисления извольте выполнять без ошибок!» И приказал перетрусившему Толмачеву повторить вычисления — и чтобы ошибок больше не было! При этом Михайлов в самой решительной форме сказал мулле, чтобы тот больше не платил «Не Эвклиду» ни копейки.
Эту историю рассказал мне ныне здравствующий патриарх нашей астрономии Александр Александрович Михайлов, который сейчас, в свои 93 года сохранил полную ясность ума и прекрасную память.
Известна горькая моряцкая шутка тех времен, что, мол, самый длинный в мире корабль — это «Двина»: ее нос в Севастополе, а корма — в Константинополе. Именно в эти порты были отбуксированы носовая и кормовая части злосчастной «Двины».
Из не пересекавших до этого морского экватора, конечно. Таков морской закон!
Через несколько недель после этого, когда мы уже плыли в Аргентину, я взял у А. А. реванш. Как-то в кают-компании за послеобеденным трепом я решил продемонстрировать свою эрудицию, процитировав по памяти прелестный афоризм Анатоля Франса: «… В некоторых отношениях наша цивилизация ушла далеко назад от палеолита: первобытные люди своих стариков съедали — мы же выбираем их в академики…». Присутствовавший при этом А. А. даже бровью не повел — все-таки старое воспитание, но навсегда сохранил ко мне настороженно-холодное отношение.
Не исключено, что это озорство обошлось мне очень дорого. Следующие 18 лет меня уже никуда за границу не пускали — в моем досье лежала «телега». Никаких других проступков за мной не было.
Я буквально пересказываю здесь текст рассказа Владимира Михайловича.
Много лет спустя после описываемых событий я сам столкнулся с этим явлением. У меня в отделе работал инженером симпатичный паренек, Олег Генералов, чей папаша — старый дипломат — был одно время послом в Австралии. Я спросил Олега, как его отец относится к Петрову (наш дипломат, который со всеми шифрами перебежал к австралийским властям). «Так это же не наш, не МИДовский — от этой сволочи всего можно ожидать», — злорадствовал Генералов старший.
Я познакомился с его родным племянником в прошлом году на приеме у атташе по науке и культуре посольства ФРГ в Москве. Довольно интеллигентный человек.
Сергей Николаевич был личностью совершенно легендарной. Например, с ним случилась, притом как раз в описываемое время, такая история. Во время очередной кампании за повышение трудовой дисциплины посещение лекций сделали строго обязательным. Старичок читал курс Общей астрономии на физическом факультете для нескольких сотен студентов. Лекция происходили в знаменитой Ленинской аудитории на Моховой, где скамьи были расположены амфитеатром. Журчание старого лектора кое-как можно было слышать только в первых двух рядах, а сидящие выше студенты занимались кто чем. В частности, двое устроились на верхотуре и нагнувшись, окруженные болельщиками, играли шахматную партию факультетского первенства. На доске создалась острейшая ситуация с «висящими» фигурами. И в этот момент один из игроков сделал грубо ошибочный ход, ломающий всю его партию. Тогда его партнер, забывший все на свете, радостно рявкнул на всю аудиторию: «Ну, это муде!» Сергей Николаевич посчитал этот крик души как сомнение пытливого юноши в истинности некоей теоремы, которую он в этот момент доказывал. Прервав доказательство, он неожиданно громким высокий фальцетом проверещал: «То есть как муде? Это не муде, а закон природы!»
Там между ними как-то имел место такой любопытный разговор («Былое и Думы», стр.153, М.,1974/. Перевощиков: «Жаль-с, очень жаль-с, что обстоятельства помешали Вам заниматься делом — у Вас прекрасные-с были-с способности-с». Герцен: «Не всем на небо лезть. Мы и здесь, на Земле, кое-чем занимаемся». Перевощиков: «Помилуйте — как же это можно-с! Какое это занятие-с! — Гегелева философия-с. Ваши статьи читал-с. понимать нельзя-с — птичий язык-c. Какое это дело-с? Нет-с!»
Мне Василий Иванович Мороз рассказал прелестную историю о том, как Фес, бывший в 1954 году директором Алма-Атинской лаборатории, сразу же после своей заграничной поездки, за три года до запуска первого спутника и до того, как стали запускать в Космос всяких живых тварей, распорядился с помощью подручных (весьма скромных) средств соорудить установку, в которой мышам сообщалось большое ускорение. Цель этих экспериментов — исследовать, как зверьки переносят космический полет. Работа закипела и установку слепили довольно быстро. Первая жертва космической медицины после нелегкого испытания вроде бы дышала. Фес срочно созвал ученый совет обсерватории, с приглашением гостей, на котором доложил, и притом в самых оптимистических тонах, результаты эксперимента. Затем он, для пущей наглядности, попросил публику осмотреть несчастного мышонка. Увы, в этот самый момент мышонок испустил дух. Больше Василий Григорьевич к космонавтике не возвращался…
См. прекрасный перевод Маршака:
«Мятеж не может кончиться удачей —
В противном случае его зовут иначе…»
Доходило до смешного. Известные строки из лермонтовского «Демона» «…бежали робкие грузины…» в течение четверти века печатались и декламировались как «… побеждены врагом грузины…».
Термин «второй в Европе» не ограничивается только кладбищами. Общеизвестно, что темпераментные одесситы свой действительно симпатичный оперный театр тоже считают вторым в Европе. Было бы небезынтересно проанализировать социологический аспект этого любопытного явления «второместничества».
Выборный термин, означающий кандидата, у которого нет шансов быть избранным («шансов нет»). Кандидаты, явно проходящие на выборах, естественно, называются «проходимцами».
Для избрания достаточно получить свыше двух третей голосов. Между тем конкурс фантастически велик. Например, на последних выборах по нашему отделению на две вакансии член-корров было выдвинуто 96 кандидатов! Потом, правда, подбросили еще три вакансии, одну из которых так и не использовали, так как после трех туров голосования ни один кандидат не собрал необходимого количества голосов.
В последние годы такие публикации печатаются в «Вестнике Академии наук».
То, что с академикам власти у нас обращаются иначе, совсем иначе, чем с простыми смертными, хорошо видно на примере А. Д. Сахарова. Я бы еще сюда добавил судьбу Т. Д. Лысенко после того, как он вышел из фавора. А вообще, академикам у нас позволено нести любую ахинею (см. феномен Амбарцумяна).
