Она побежала за льдом, и Морис, обретя свободу, взлетел наверх, в Бордовую комнату. Он наконец осознал весь трагизм своего положения — и его замутило, вывернуло наизнанку.
40
Ему сразу полегчало, но стало ясно: из Пенджа надо уезжать. Он переоделся в костюм из саржи и вскоре, придумав пристойную легенду, сошел вниз.
— Перегрелся на солнце, — сообщил он Энн. — К тому же я получил весьма тревожное письмо, и, пожалуй, лучше мне уехать.
— Да, наверное, так будет лучше! — воскликнула она, искренне сочувствуя.
— Гораздо лучше, — эхом отозвался Клайв, уже вернувшийся с матча. — Мы надеялись, Морис, что ты все закончишь вчера, но что поделаешь, если надо ехать, значит, надо.
Свою лепту внесла и миссис Дарем. Знаем, знаем про вашу тайну, у него в городе девушка, она почти приняла его предложение, почти, но не совсем. Его больной вид и странное поведение не играли роли — он был в статусе влюбленного, поэтому они всё истолковали к своему удовольствию и нашли просто прелестным.
Клайв подвез Мориса до станции — дальше их пути расходились. Дорога, прежде чем нырнуть в лесной массив, огибала поле для крикета. На нем эдаким сорвиголовой хозяйничал Скаддер. Он стоял неподалеку от дороги, выставив ногу, словно призывал кого-то к ответу. Именно так он запечатлелся в памяти Мориса… кто он — дьявол-искуситель или друг? Нет, что положение омерзительное — это ясно, от этого никуда не убежишь до конца жизни. Но одно дело — понимать положение, в какое ты попал, и совсем другое — понимать человека. Важно уехать из Пенджа, туман сам рассеется. На худой конец всегда есть мистер Ласкер Джонс.
— Кто этот егерь, что был у нас капитаном? — спросил он Клайва, предварительно задав вопрос про себя, чтобы интонация не показалась странной.
— В этом месяце он уезжает, — ответил Клайв несколько невпопад. К счастью, они как раз проезжали мимо псарни, и он добавил: — Он хорошо содержал собак, в этом смысле его будет недоставать.
— А в других смыслах?
— Наверное, дальше будет хуже. Чем дальше, тем хуже. Он парень трудолюбивый и точно не дурак, а на его место я беру… — И довольный, что Морис проявил интерес, он вкратце обрисовал состояние дел в Пендже.
— А заповеди он соблюдает? — не без дрожи в голосе задал Морис высший из вопросов.
— Скаддер? Для этого он, пожалуй, слишком умен. Хотя Энн наверняка скажет, что я к нему несправедлив. Но стоит ли ждать от слуг той честности, что свойственна нам, той преданности или благодарности?
— Я бы никогда не смог вести хозяйство в Пендже, — вступил Морис после паузы. — Не мог бы, к примеру, верно подобрать слуг. Взять того же Скаддера. Из какой он семьи? Даже представить не могу.
— Кажется, его отец работал мясником в Осмингтоне. Да, точно.
Ну, это уже чересчур, вспыхнуло в голове у Мориса, он сорвал с себя кепку, швырнул на пол машины и вонзил пальцы в волосы.
— Что, опять голову прихватило?
— Кошмар.
Клайв, сочувствуя, не стал донимать Мориса разговорами, до самого расставания оба не проронили ни слова, Морис всю дорогу сидел скорчившись, укрыв глаза тыльной стороной ладоней. Всю жизнь он слушал свой внутренний голос, но при этом не слышал его, и, конечно, в этом была его беда. Внутренний голос внушал ему: возвращаться в Пендж небезопасно, вдруг какое-то чудище подкараулит его на лесной дороге? Но он вернулся — и вот результат. Его всего передернуло, когда Энн спросила: «Наверное, у нее ярко-карие глаза?» Внутренний голос подсказывал ему: высовываться из окна спальни и кричать в ночь «иди сюда» — неразумно. Как и большинство мужчин, он эти подсказки улавливал — но истолковать не мог. Ясность наступала уже после того, как что-то случалось. Нынешние обстоятельства, столь несхожие с кембриджскими, были явлением того же порядка, и опять-таки он спохватился, когда было уже поздно. Комната Рисли — это же вчерашние дикие розы и энотеры, а безумная поездка на мотоциклете с коляской — разве она не перекликается с его потугами на поле для крикета?
Но из истории в Кембридже он вышел героем, а в Пендже чувствовал себя предателем. Он злоупотребил доверием хозяина и осквернил этот дом в его отсутствие, оскорбил миссис Дарем и Энн. А дома его ждал еще более тяжелый удар — ведь он согрешил и перед своей семьей. До сих пор с домочадцами он просто не считался. Дурехи — держись с ними в рамках приличий, и хватит с них. Они так и остались дурехами, но внезапно их общество стало тяготить его. Между ним и этими провинциалками возникла полноводная река, они оказались на разных берегах. Их болтовня и кудахтанье, бестолковые жалобы на шофера, на распущенность слуг лишь расширяли пропасть между ними. И когда мать сказала: «Морри, давай посекретничаем», — сердце его замерло. Как и десять лет назад, она повела его по саду, бормоча про себя названия растений. Тогда он смотрел на нее снизу вверх, теперь — сверху вниз. Теперь он хорошо знал, чего в свое время хотел от мальчика-садовника.
Из дома выпорхнула Китти. Она обожала сообщать новости, а сейчас в руке у нее была телеграмма.
Морис прочитал текст, и его затрясло от страха и ярости. «Приезжайте, жду вечером у сарая для лодок, Пендж, Алек». Это же надо додуматься — прислать такую телеграмму по почте! Наверное, у кого-то из слуг нашелся его адрес, потому что он был написан полностью и без ошибок. Хорошенькое дело! Тут уже попахивало шантажом, как минимум немыслимой наглостью. Отвечать он, естественно, не будет — только этого не хватало, — о том, чтобы сделать Скаддеру подарок, теперь не может быть и речи. Что ж, Морис, поделом тебе, будешь знать, как нарушать границы сословий и классов.
Но как ни противился Морис, всю ночь тело его изнывало по Алеку. Мысленно он назвал это «похотью» (как легко произносится это слово!), на другой же чаше весов — работа, семья, друзья, положение в обществе. В такой расклад, конечно же, надо включить и его добрую волю. Ибо, если люди по доброй воле будут забывать о классовых различиях, цивилизация — в том виде, в каком мы ее создали, — обречена. Но тело его ничего не желало знать, ибо природа сыграла с ним злую шутку. Оно отказывалось внимать голосу разума и даже угрозам, поэтому наутро, вымотанный и устыженный, Морис позвонил мистеру Ласкеру Джонсу и договорился о втором визите. Но не успел собраться в путь, как пришло письмо. Его принесли во время завтрака, и Морис прочел его на глазах у матери. Вот что в нем было:
«Мистер Морис. Дорогой сэр. Я ждал вечером в сарае для лодок. Решил, этот сарай будет в самый раз, потому как лестницу унесли, а лежать в лесу на траве уж больно мокро. Так что приходите туда либо завтра вечером, либо послезавтра, хозяевам скажете, что захотели прогуляться, кто же вас будет проверять, а сами приходите в сарай. Дорогой сэр, позвольте мне еще раз соединиться с вами, прежде чем я распрощаюсь со старой Англией, надеюсь, это не слишком обременительная просьба. У меня есть ключ, я вас впущу. Я отплываю 29 августа на „Норманнии“. После крикета меня жуть как тянет к вам, обнять вас сперва одной рукой, потом и двумя, а потом соединиться с вами, такое это будет для меня блаженство, что и слов не подобрать. Я прекрасно понимаю, что я не более чем слуга, и не собираюсь злоупотреблять вашей любезной добротой и никаких других вольностей тоже себе не позволю.
С уважением
А. Скаддер (егерь эсквайра К. Дарема).
Морис, вы и вправду уехали оттого, что заболели, как сказали слуги? Надеюсь, ваше здоровье уже поправилось. Не сочтите за труд и напишите, если не сможете приехать, потому что я совсем лишился сна, так что завтра вечером приезжайте в сарай для лодок и даже не думайте, а уж если не получится, тогда послезавтра».
И как это прикажете понимать? В мозгу Мориса засело одно предложение, отодвинув в туман остальные: «У меня есть ключ». Так-так, у него есть ключ, а второй — в доме, у кого-то из его сообщников, допустим у Симкокса… Все письмо Морис воспринял именно в этом свете. Его матушка и тетя, стоявший перед ним кофе, чашки с университетской символикой на буфете — все на свой лад говорило: «Если ты туда поедешь — ты пропал, если ответишь, твоим письмом тебя будут шантажировать. Положение твое скверное, но по крайней мере у него нет листка бумаги, написанного твоей рукой, и через десять дней он уезжает из Англии. Затаись, глядишь, и пронесет». Он поморщился. Сыновья мясников и иже с ними могут изображать из себя пылкую невинность, но новости из зала суда они тоже читают и знают, что к чему… Если что-то подобное повторится, он призовет в помощь надежного адвоката — обратился же он к Ласкеру Джонсу, когда у него случился эмоциональный срыв. Как он мог себе позволить такое недомыслие? Ничего, надо аккуратно разыграть карты, что есть у него на руках, — и через десять дней можно будет спать спокойно.
41
— Доброе утро, доктор. Ну, прочистите мне мозги? — начал он донельзя игриво, потом бросился в кресло, прикрыл глаза и разрешил: — Начинайте. — Он жаждал исцеления как манны небесной. И предвкушение встречи с доктором как-то ободряло его во внутренней борьбе с вампиром из Пенджа. Главное — прийти в норму, а там ему никакой вампир не страшен. Скорее бы погрузиться в состояние гипноза, там его личность подвергнется едва уловимой переплавке. Самое малое — его ждет пятиминутное забвение, а уж доктор тем временем постарается проникнуть в глубь его «я».
