Поравнявшись с огнями поселка, тракторист притормозил.
Лозовский выпрыгнул в сугроб и подождал, пока поезд, ревя двигателями, лязгая гусеницами и скрипя полозьями волокуш, утянется в темноту.
Низовой ветер, сквозивший вдоль реки, унес сизый шлейф отработанных газов, снег заголубел под высокой волчьей луной, оглушила бездонная тишина.
И вдруг тяжелая тоска навалилась на Лозовского. Он как бы увидел себя со стороны сверху — одного в бескрайних мерзлых снегах, одинокого, как волк. Все дальше уходили гостеприимные, теплые, уютные огни санно-тракторного поезда, с высоты угора холодно, недружелюбно светили огни поселка. Куда он приперся? Зачем? Какого черта его сюда принесло? Колю Степанова не вернешь. Бориса Федоровича Христича не вернешь. Стас Шинкарев? Он получил свое, за него у Лозовского душа не болела.
Что он хочет доказать? Кому? Себе? Не пора ли с этим кончать? И так всю жизнь доказывал себе, что он не пальцем деланный. Пора уже просто жить, радуясь тому, что есть, и не терзаясь не сделанным. А чего он не сделал? Детей считай что вырастил, отца честь по чести похоронил, матери в Петрозаводске квартиру купил. Книгу не написал? Ну, не написал и не написал, значит — не дано. И жил свободно, не прогибаясь под разным говном. Худо-бедно, а сумел отстоять собственную свободу. А что до свободы вообще — пусть у других об этом голова болит.
И так разозлился он на себя, что, была бы возможность догнать санно-тракторный поезд, догнал бы, доехал бы на нем до Новооктябрьского, там первым же попутным бортом в Нижневартовск, а оттуда — в Москву. И забыть обо всем, выкинуть из головы. Бессонница? Бессонница не смертельна, можно перетерпеть.
Но даже габаритных огней последней волокуши уже не было видно.
Лозовский поглубже натянул шапку и капюшон «аляски», забросил на плечо сумку и двинулся в поселок по укатанному траками вездеходов спуску, прикрывая лицо рукой в меховой перчатке от слабого, но режущего кожу, как терка, ветра.
Было девять вечера. Широкие улицы поселка, застроенные основательными, сложенными на века избами, ярко освещали холодные ртутные фонари. Среди изб мусором, времянками, теснились вагончики и балки, в стороне серебрились арочные ангары промзоны, высились штабеля труб, какие-то громоздкие агрегаты в дощатой обшивке, емкости склада ГСМ. Поселок еще не спал, светились окна в избах, но улицы были совершенно безлюдны. Лишь елозил вдалеке, постепенно приближаясь, милицейский патрульный «УАЗ» с включенными зачем-то мигалками.
Встреча с милицией в планы Лозовского не входила, поэтому он скрылся в тени трансформаторной будки и выждал, пока «УАЗ» завершит круг по поселку и вернется к приземистому, похожему на лабаз дому, над крыльцом которого светилась какая-то вывеска. Так надо понимать — к опорному пункту милиции.
Неподалеку от него темнело двухэтажное здание — контора промыслов. Там же тянулись окна длинного барака, в половине из них был свет, остальные чернели — заежка, как называют в вахтовых поселках гостиницы и дома приезжих. Заезжки Лозовскому было не миновать, если он не хотел ночевать на улице, но спешить туда не следовало. Там потребуют паспорт, а расшифровываться раньше времени ни к чему.
Он прошел вдоль берега к дебаркадеру, над которым горела красная неоновая вывеска «Причал». Со стороны поселка все буквы были на месте. Вряд ли ресторан работал в этот поздний безлюдный час, но Лозовский все же спустился по вырубленным в камне ступеням, прошел по скрипучему трапу, соединяющему берег с верхней палубой дебаркадера и толкнул обшитую вагонкой дверь с предупредительной надписью «От вас». Над дверью висела рында — судовой колокол, соединенный с дверью рычагом.
Рында ударила, как показалось Лозовскому — оглушительно громко, в тамбуре его обдало сухим теплом калорифера, он толкнул вторую дверь и оказался в просторном зале с низким потолком, задрапированным рыбацкими сетями. В ячеях сети торчали пробки от шампанского — следы чьих-то лихих разгулов.
Ресторан работал, хотя посетителей было всего четверо.
Довольно молодые, интеллигентного вида, конторские — они сидели за угловым столом без скатерти, пили пиво из высоких стеклянных кружек и играли в карты. В преферанс, определил Лозовский по листу, расчерченному для пули. Остальные два десятка столов щетинились ножками поставленных на них стульев.
Конечно же, это был не ресторан, а кафе, теплое, обжитое, с гардеробом в углу, с баром с высокими круглыми табуретами.
Над стойкой вполголоса бормотал цветной телевизор, убеждая в преимуществах зубной пасты «Блендамед». За стойкой, подперев волосатой рукой небритую щеку, дремал грузный пожилой армянин в черной кожаной жилетке, с большим мясистым носом, с густыми усами и низким лбом. Это и был, судя по всему, хозяин ресторана «Причал» Ашот Назарян, сына которого, 22-х летнего Вартана Назаряна, обвинили в злостном хулиганстве за драку с журналистом Степановым.
При появлении Лозовского конторские отвлеклись от игры, с любопытством посмотрели на незнакомого человека и вернулись к пуле. Ашот Назарян что-то сказал по-армянски, возник молоденький чернявый официант, услужливо принял у Лозовского «аляску» и шапку, почтительно проводил к столу, снял с него стулья, ловко набросил крахмальную скатерть, расставил приборы. Подошел хозяин, пузатый, на тонких кривых ногах, заулыбался, закланялся:
— Я Ашот. Ашот Назарян из Карабаха. «Парень веселый из Карабаха, так называют всюду меня». Слышал такую песню, уважаемый? Про меня. Кушать будем?
— Будем.
— Немного выпивать будем?
— Будем. Народу-то у тебя, уважаемый — не протолкнуться, — пошутил Лозовский.
— Зима, уважаемый. Мало работы. Аванс дают, получку дают — есть работа. Вахта меняется — есть работа. Вахта меняется, погоды нет — много работы.
— А летом?
— Летом хорошо, много работы. Туристы на теплоходе плывут, где кушать будем? У Ашота кушать будем. Рыбаки на путину идут, с путины идут, речники навигацию открыли-закрыли, геологи прилетели-улетели — все к Ашоту идут. Ашота все знают. На всей Нюде знают, на Оби знают. Лаваш дам, зелень дам, лобио дам?
— Давай, — кивнул Лозовский.
— Люля-кебаб дам?
— Давай.
Ашот нагнулся к Лозовскому, дохнув чесноком, доверительно спросил:
— Чачи дам?
— Обязательно. Кчюч дашь?
— Кчюч не дам. Кчюч! Для кчюч молодой барашка нужно. Где взять молодой барашка? Нет здесь молодой барашка. Откуда знаешь кчюч? Кушал кчюч?
— Было дело, угощали.
— Где угощали?
— В Шуше.
— Ты был в Шуше? Был в Карабахе? — недоверчиво спросил Назарян.
— Был, — подтвердил Лозовский.
— Когда был? До был или после был?
— Во время.
— За кого воевал? За азеров воевал — не говори. За наших воевал — тоже не говори. Не хочу знать. Забыть хочу. Не могу забыть. Какой Карабах был! Наши — ваши. Какие ваши, какие наши? Одна земля — все наши. Дружно жили, весело жили. «Парень веселый из Карабаха». Где теперь тот Карабах? Где теперь тот парень?
Приглушенно ударила рында, дверь распахнулась от пинка, в зал ввалилось нечто в белом овчинном тулупе до пят, какие выдают часовым и железнодорожной охране, обвязанное по глаза башлыком, приказало:
— Ашот, чачи!
— Чума на мою голову, опять пришел! — пробормотал Ашот и кинулся к вошедшему, семеня кривыми ногами и угодливо улыбаясь, стал суетливо помогать ему выйти из тулупа, размотать башлык, приговаривая при этом:
— Ай, спасибо, уважаемый, не забываешь Ашота. Такой гость — именины сердца для Ашота, праздник для Ашота.
Еще раз звякнула рында, вошли два крепких молодых человека в ушанках с черным кожаным верхом и утепленном, ловко подогнанном камуфляже с эмблемами охранной службы на рукавах, с карабинами «Сайга». Пристроили карабины у стойки, сняли шапки и уселись на высокие табуреты. Мальчишка-официант, не задавая вопросов, налил им по кружке пива. Они сделали по глотку и закурили.
Тем временем из тулупа выпростался средних лет мужичонка в форме капитана милиции с красным скуластым лицом и маленьким подбородком, который делал его лицо похожим на кукиш. А мальчишка-официант уже летел по залу с подносом, на котором стояла большая рюмка с чачей. Капитан хряпнул чачу, с чувством занюхал рукавом и грозно огляделся.
— Азартные игры? Непорядок!
— Шел бы ты спать, шериф хренов, — не отрываясь от карт, лениво посоветовал один из конторских. — Достал уже всех, третий раз за вечер приходишь.
— Обязан следить! — парировал капитан. — Чтоб везде — порядок!
Взгляд его маленьких злых глаз остановился на Лозовском, на стол которого выплывшая из кухни толстая молодая армянка сгружала закуски.
— Кто такой?
— Гость, земляк, — залебезил Ашот. — Он в Шуше был, в Карабахе был. Хороший человек.