Такое многословие было вообще-то совершенно не характерно для Миши. Фурман был готов к тому, что его начнут ругать и давить, но не к такому повороту. Его охватило мгновенное отчаяние: что с этим теперь можно было сделать? Хватая ртом сухой воздух, он с трудом произнес, что лично против Миши ничего не имеет и может сказать об этом всем… – Миша только рукой махнул. Оставалось стиснуть зубы и принять все это до конца. Фурмана опять заколотила мелкая дрожь, и он на ходу незаметно напрягал мышцы, стараясь совладать с нею.
Миша привел его в маленький домик – канцелярию начальника лагеря. В кабинете за столом одиноко сидел старший пионервожатый – подполковник, как всем было известно. Звали его тоже Мишей. Вожатого Мишу он сразу отпустил, сказав, что ему сначала надо побеседовать с мальчиком наедине.
В домике было очень тихо. Старший пионервожатый в сползших на нос тяжелых угловатых очках внимательно читал какие-то бумаги и при этом курил «Беломор», держа руку с папиросой на отлете и аккуратно выдувая дым в сторону.
– Ты посиди, я закончу через минуту, и тогда мы поговорим.
Фурман согласно кивнул. Осторожно осматривая кабинет, он понемногу успокоился. «Мог бы кино до конца досмотреть», – насмешливо подумал он, хотя что ему было до этого фильма? У него было такое чувство, что все его приключения и переживания происходили когда-то давно, неделю или две назад, но уж точно не сегодня.
Наконец Миша потушил сигарету, отодвинул бумаги и снял очки. Вид у него был очень утомленный, Фурман даже пожалел его. Конечно, лагерь-то большой, дел много…
Разговор получился неожиданно спокойный и мягкий. Фурман свел объяснение причин к тому, что ему было здесь очень скучно и тоскливо, нечем заняться. Он сказал, что точно не помнит своего обидчика (видно, о нем они узнали от Андрюхи), – в конце концов, он всего лишь харкнул в него, а не ударил… Обычное мелкое дело, хотя и обидное. А скандал может получиться несоразмерный… Миша сказал, что ответственность за все эти безобразия будут нести отрядные вожатые. Фурман еще раз попытался выгородить вожатых, но Миша прервал его – это, мол, уже не его забота, они сами будут разбираться, кто виноват. Напоследок он предупредил Фурмана, что его родителям завтра будет сообщено о том, что случилось, и спросил, имеются ли у него еще какие-нибудь жалобы или пожелания, пускай уж сразу все выскажет, пользуясь случаем. У Фурмана ничего не имелось. «Я могу быть уверен, что ты больше не повторишь этот глупый поступок?» – спросил Миша. Фурману пришлось дать обещание.
– Ну что ж, иди, – вздохнул Миша.
– А куда?.. – на всякий случай спросил Фурман.
Миша удивился, потом взглянул на часы:
– Фильм еще продолжается, конец – через семь с половиной минут. Если хочешь, можешь пойти туда.
Фурман сказал «спасибо», «до свиданья», потом опять «спасибо» и вышел под темное небо. Душа его почему-то пела, хотя ничего хорошего вроде бы не было. Но ведь и особо плохого – тоже?
Когда кино закончилось, ребята накинулись на него с расспросами. Он отвечал бодро и неопределенно, мол, все нормально, расстрел временно откладывается…
Назавтра жизнь потянулась почти по-прежнему. Ненадолго приезжала мама, ходила беседовать с начальством. С самим Фурманом была очень сдержанна, но он другого и не ждал. Мама обещала, что в конце недели они его заберут.
В шахматном турнире Фурман в одной партии победил, а другую свел вничью.
В пятницу за ним приехал папа. О случившемся в лагере ЧП он знал очень смутно. Рассказ Фурмана его поразил и возмутил – больше всего тем, как взрослые это вообще допустили. Он даже хотел пойти к начальнику и устроить скандал, но Фурман отговорил его, опасаясь, что все это может повернуться против них самих. «Давай лучше просто уедем поскорее, и все…»
Вновь проделывая знакомый путь под вечереющим небом, Фурман со смутной тревогой думал, что это похоже на сон: как если бы какие-то безобидные детали давнего, яркого и мучительного сна вдруг встретились наяву – угрожая повторением и всего остального…
Глядя из окна автобуса, он не смог узнать то место, где они тогда свернули на ферму. А дальше места были уже не так хорошо ему известны, поэтому он на всякий случай старался запомнить какие-нибудь ориентиры…
Впрочем, больше его в пионерский лагерь не отправляли.
7
Во дворе дома девять всегда существовало две компании, которые почти не пересекались между собой. Сам двор состоял из трех неравных частей. «Нижняя» представляла собой заасфальтированную территорию перед светло-желтым двухфлигельным двухэтажным домом с аркой, выходившей на Краснопролетарскую улицу; среднюю занимал огороженный низеньким заборчиком сад, над которым нависала облезлая глухая стена трикотажной фабрики; а за садом, на горке, проходящую через весь двор асфальтовую дорожку сторожили два домика-развалюшки со своими маленькими участочками. Вся нижняя площадка и сад условно принадлежали жившим в правом флигеле желтого дома фурмановским одноклассникам Пашке Королькову и Ирке Медведевой. В соседнем подъезде, слева от арки, жила еще одна девочка, Оля Полякова, на два года младше их. Она считалась «мелюзгой», но иногда тоже участвовала в общих играх.
Другая детская компания жила на горке, в одноэтажной многоквартирной развалюшке со своим отдельным крохотным двориком, за пределы которого почти никогда не выходила. Фурман познакомился с этими ребятами во время своих одиноких скитаний по чужим дворам. Верховодил там высокий рыжеватый мальчишка, у которого было что-то с ногой – она почти не сгибалась. Будучи старшим по возрасту и самым сильным, он полностью властвовал над остальными, и его вспыльчивость воспринималась всеми как должное. Как-то раз Фурману – во избежание назревающей драки с хромым и его малышами – пришлось последовать тайному дружескому пожеланию тамошней девочки и со спокойным достоинством удалиться. Неизвестно, впрочем, о ком она при этом больше заботилась…
С маленькой Олей Поляковой у Фурмана уже несколько лет была тихая, скрываемая от всех дружба. Началась она почти случайно. Теплым майским днем ни Пашки, ни Ирки Медведевой не оказалось дома. Оля играла во дворе одна, и Фурман от нечего делать осторожно присоседился к двум ее куклам, занимавшим угол большой белой скамейки. Присутствие его Олю немного стесняло, но он вел себя хорошо, помог ей в приготовлении обеда из свежей травки, желтых одуванчиков и мокрого песочка и был принят в жизнь семьи – сперва просто как добрый «сосед по квартире», а вскоре и как близкий родственник: кукольный «дядя» (то есть старший брат хозяйки), приехавший в гости из другого города. Когда обе баловницы-куклы угомонились и заснули, они с Олей, сидя на скамейке, стали просто разговаривать о том о сем. Напротив них, в распахнутом окне второго этажа, время от времени появлялась довольно молодая, по-домашнему раздетая женщина – как выяснилось, Олина мама, с некоторым удивлением наблюдавшая за дочкиной компанией. Возвратился с работы Олин папа, тоже еще совсем не старый, – Оля радостно подбежала к нему, обняла и вернулась к Фурману на скамейку. Он стал расспрашивать ее о родителях, а она в ответ – о его семье. Потом мама позвала Олю домой ужинать, она серьезно и ласково простилась с Фурманом и послушно пошла к себе. Фурман тоже решил пойти домой. У него было беспричинно прекрасное настроение, слегка смешившее его самого, и еще он вдруг ни с того ни с сего ужасно проголодался. Вбежав в квартиру, он тут же громко потребовал есть, чем вызвал у всех радостный переполох.
После этого ему еще раз или два случалось поболтать с Олей на скамейке, и их дружба закрепилась.
Зимой они почти не встречались, хотя Фурман часто ходил в дом девять: они с Пашкой разыгрывали между собой в глухом углу двора клубный чемпионат мира по хоккею с шайбой – правда, без коньков. Пашка откуда-то знал названия всех заграничных клубов и фамилии многих игроков и на ходу профессионально комментировал все встречи, так что оба они то и дело валились в снег от хохота.
Однажды Пашка во время игры неудачно махнул клюшкой и попал Фурману по глазу. Сначала Фурман ничего не видел из-за искр, потом – из-за невольно полившихся слез, а когда он по совету Пашки приложил к глазу снег, обнаружилась кровь. Жжение прошло довольно быстро, но Фурман почувствовал боль и решил пойти домой. На улице было уже совсем темно. Глаз почти не открывался, и Фурман стал думать, что теперь ослепнет из-за такой глупости. Бессильно ругаясь, постанывая и качаясь на ходу, он представлял свою новую жизнь – инвалидом… Царапина на веке оказалась глубокой. Родители тут же собрались и повезли Фурмана в филатовскую больницу. Там ранку обильно помазали обычной зеленкой – и уже на обратном пути Фурману полегчало. Все обошлось.
Весной все снова стали гулять вместе. В общих играх Фурман с маленькой Олей обменивались понимающими взглядами и, случайно оказываясь в одной паре, часто выигрывали. Фурман чувствовал, что это ради Оли он становится таким азартным и удивляет всех своей ловкостью. «Странно – что это я, влюбился в нее, что ли? – с насмешливым недоумением спрашивал он себя. – Она же еще совсем маленькая! А ты-то сам – уже большой?.. Интересно, как бы к этому отнеслись ребята?.. Но нет, это все-таки было что-то другое: ему просто приятно находиться с нею рядом. Что тут такого? Впрочем, кто его разберет, как это называется. Он ведь и сам в этом еще ничего не понимает… Поэтому он решил пока больше вообще не думать на эту тему.
