Ознакомительная версия.
Сегодня, когда мы пили чай, Гюльнара снова рассказывала про своих братьев, которых забрали за то, что они носили моджахедам в лес еду. Она об этом не говорит, но мы знаем, что их пытали самыми ужасными методами. Говорят, им даже засовывали в одно место стеклянные бутылки. Потом, когда их отпустили, они ушли в лес, потому что после таких унижений ни один нормальный мужчина не захотел бы жить, и через две недели их убили омоновцы. Их тела не отдали — у родителей Гюльнары не было денег, чтобы за них заплатить. Тело шахида стоит дорого. Очень дорого по местным меркам.
Патимат вздыхала и макала в чай кусочек сахара. Клала его в рот и сосала, качая головой. Она не любит таких разговоров. Мы должны больше молиться и говорить о Всевышнем. Есть такие праведные люди, которые целыми днями не встают с колен.
— Так-то никто раньше времени не умрет, сестра, — обратилась Патимат к Гюльнаре. — Ты так не считаешь?
Гюльнара опустила зеленые глаза. Она напоминает мне кого-то из прошлой жизни.
— Жизнь короткая, — продолжила Патимат. — Что такое пятьдесят— шестьдесят лет жизни по сравнению с вечностью? Вы можете представить себе вечность? — спросила нас Патимат и сама ответила: — Я, например, не могу.
Грея холодные ладони о стакан с горячим чаем, я тоже пыталась представить себе вечность. Но как можно представить то, что не имеет конца? Так можно представлять до бесконечности. Представлять, представлять, идти в мыслях как будто по нескончаемой линии. Никто и никогда не сможет представить себе бесконечность.
Гюльнара заплакала. Она новенькая.
— Трупам ни горячо, ни холодно, — строго сказала Патимат. — Твои братья сейчас в раю, окружены заботой Всевышнего.
Раньше я тоже плакала, как Гюльнара, но теперь я об этом времени вспоминать не хочу.
— Они еще в морге говорили — урожайный день у них был, — продолжала плакать Гюльнара.
Патимат смотрела на нее с пониманием — мы тут привыкли поддерживать друг друга. Ася перебирала четки.
Я стараюсь ни о чем плохом не думать. Я не хочу даже в воспоминаниях возвращаться в прежнюю жизнь. Теперь я очистилась. Я чиста для вечности. Я сейчас живу для того, чтобы умереть и жить вечной жизнью.
— Дай Аллах им здоровья — тем, кто так говорил, — спокойно ответила Патимат. — Пусть живут долго и соберут на себя побольше грехов. На том свете ответят за все и даже сверх того.
Конечно, можно подумать, что Патимат легче всех говорить. Она теперь, хочешь не хочешь, попадет в рай — ее сын принял шахаду. Ей отдали его тело. Патимат говорила, что мертвый он улыбался. Это ли не подтверждение того, как ему теперь хорошо в раю, где вокруг него танцуют семьдесят две гурии?
— Читай Коран, — сказала Патимат Гюльнаре, и Ася начала еще быстрее перебирать четки. — На все свои вопросы ты найдешь ответы в исламе. Там ты найдешь истину и подтверждение своей веры, и не будет с тех пор ни дня, когда бы ты пожалела о том, что выбрала праведную жизнь. Никогда еще в душе моей не было такого спокойствия и комфорта, как сейчас. Как будто я сменила неудобную одежду, которая сковывала мои движения, на комфортную и удобную.
Патимат разгладила платье на коленях. Мне тоже нравится одежда, которую я теперь ношу. И я не понимаю, как я могла раньше гоняться за красивыми дорогими вещами. Разве это правильно? Люди, не знающие Всевышнего, живут так приниженно. Им лишь бы поесть и спустить то, что съели, в унитаз, надеть на себя дорогую вещь, а потом ее выбросить. Разве можно жить только для этого?
— Посмотрите на пожары, которые сейчас горят по всей России, — продолжила Патимат. — Они, как ничто другое, напомнили людям, насколько они беспомощны перед Всевышним. Они копили, а Всевышний отнял у них накопленное за один день. Показал им, насколько беспомощны те, кто не вспоминает о Боге. Эти пожары даны неверным в назидание.
— Сестра, а ты была в России? — спросила ее Гюльнара, вытирая глаза.
— В прежней жизни я бывала в Москве, — ответила Патимат. — Но даже тогда что-то отвращало меня от соблазнов этого города, где все бегут, как роботы, как зомби, по своим делам и ни на кого не обращают внимания. Упадет человек, его никто не поднимет. Все заняты собой. О Всевышнем они и не вспоминают. Живут одним днем. Москва — проклятый город. И те, кто в нем живет, — не люди, потому что Всевышний давно отвернулся от них.
— Я ненавижу русских, — сказала Гюльнара, перестав плакать. Ее зеленые глаза загорелись.
— Их тоже создал Всевышний, — ответила ей Патимат. — Никто из нас не должен ненавидеть творение Всевышнего, это может отвратить нас от вечной жизни.
В своих дуа я часто прошу Аллаха дать мне такой же крепкий иман, как у Патимат. Она — наша старшая сестра. Удерживает нас от ненависти. Имея такую наставницу, легче идти по канату. Аллах послал ее нам в помощь.
«Нет силы и мощи ни у кого, кроме как у Всевышнего Аллаха» — эту фразу она повторяет постоянно.
* * *
Каждый день я прошу, чтобы Всевышний дал мне знак о том, что я иду верным путем, что я все делаю правильно. Аллах услышал меня. Он послал мне чудо. До сих пор не могу поверить в то, что со мной это произошло. Я засыпаю с улыбкой на губах. Аллах видит меня. Я все делаю правильно.
В тот день я жарила пышки. Здесь меня многому научили. Нужно замесить на дрожжах тесто, а когда оно поднимется, скатать из него небольшие комки, обсыпать их мукой, размять пальцами и пожарить с двух сторон в кипящем масле. Мне нравится готовить пышки. Мне нравится трудиться и приносить пользу. К каждой пышке я приступаю с молитвой — бисмилляхи рохмани рахим. Я читаю молитвы постоянно. Иногда мысли убегают за ту черту, которую я провела в своей жизни, — между прошлым и настоящим. Но я возвращаю их и снова начинаю молитву.
Патимат взяла тарелку, на которой высокой горкой лежали пышки, и понесла ее на мужскую половину. Я только на секунду подняла взгляд от теста, чтобы кивнуть ей. Патимат вышла из кухни и через несколько секунд оттуда донесся ее возглас:
— Вы только посмотрите!
Я бросила тесто и побежала к ней, чтобы узнать, что случилось с моей старшей сестрой.
Патимат держала в руках пышку и смотрела на нее. Мы все собрались вокруг Патимат.
— Вы видите, что на ней написано — «Аллах»? — спросила она нас.
— Ах-х…
— Ах-х… — ахали Ася и Гюльнара, склонившись над пышкой.
На пышке, в ее поджаренных местах, была видна арабская вязь — так пишется слово «Аллах».
Есть такие святые люди, у которых это слово или даже целые строчки из Корана проступают прямо на коже. Аллах сам выделяет таких людей. Но я и мечтать не могла, что Аллах отметит своим особым вниманием мою пышку.
Мы не стали есть эту пышку. Мы ее высушили и теперь показываем всем другим сестрам, которые к нам приходят. Она лежит на самом видном месте. Когда я смотрю на нее, мне хочется плакать от счастья.
В доме, где мы живем, много комнат. На одной половине живут мужчины, на другой — женщины. Мужчины постоянно меняются. Я не знаю, кто они, откуда они приходят и куда уходят. Посреди ночи может раздаться тихий стук в наши ворота. Значит, пришел кто-то новый. Я не задаю вопросов. Мы готовим им еду и стираем их вещи. Они ночуют здесь день-два, а потом уходят. Иногда они возвращаются, иногда — нет.
Когда мы заносим еду в их комнату, я чувствую запах орехового дерева от них. Я не поднимаю на них, глаз. Они тоже стараются на нас не смотреть. Но иногда мы встречаемся взглядом, и я пугаюсь. Мне становится очень страшно. Читаю молитву, и страх уходит.
Эти мужчины почти все худые. Их ввалившиеся щеки закрыты щетиной или бородой. От этого их лица кажутся синими. Не знаю чем, но они отличаются от всех остальных людей, как кусок свежего мяса отличается от куска сушеного. Помню, как дедушка резал баранов, снимал с них шкуру, солил и вешал сушиться в сарае. Такие же высушенные эти люди. Как будто там, куда они уходят, они не едят ни горячего курзе, ни хинкала, ни лепешек с сыром. А только сушенное соленое мясо и орехи — грецкие орехи. Не знаю, почему мне так кажется.
Однажды с ними ушла одна наша сестра. Что стало с ней? Я ни у кого не спрашивала. Мне никто ничего не говорил.
Мы живем простыми радостями в приближении того дня, который станет началом вечности, — молимся, разговариваем о Всевышнем, готовим, стираем, убираем. Я надеюсь, что время пролетит быстро. Не знаю, сколько еще лет жизни Аллах мне отмерил. Если пятьдесят или шестьдесят лет, то это долго. Но вечность достойна того, чтобы ее подождать. Иногда я сажусь на циновку, прислоняюсь к холодной стене и мечтаю, мечтаю о рае. В комнате темно, но через мои прикрытые веки проникает свет — желтый, а иногда оранжевый. Тепло разливается по моему телу. Мне кажется, я слышу, как поют райские птицы, как журчат райские реки, как… На все воля Аллаха.
Мы теперь обязательно пойдем в мечеть в пятницу на обеденный намаз. Ася такие интересные вещи рассказала. Оказывается, в пятницу в мечети будут показывать девочку, которую привезли из Саудовской Аравии. Эта девочка — наполовину крыса. Она выхватила из рук матери Коран и выбросила его в окно. За это Аллах превратил ее в крысу.
Ознакомительная версия.
