Вассерман ужинал за столом в углу бара «У Гарри», когда я присоединился к нему. Первым делом он познакомил меня с хорошо воспитанным черным пуделем, сидевшим под столом у миски с водой. Пудель был назван в честь британского министра обороны, друга, спутника и душеприказчика Байрона Джона Кэма Хобхауза.
– Знакомство с представителями фонда «Спасти Венецию» стало моей первой встречей с так называемым высшим обществом, – сказал Вассерман. – Мы с женой посещали гала-празднества в течение нескольких лет, где и увидели всех этих поразительных неординарных людей, ну или сильно напоминающих таковых. Поэтому, когда меня попросили войти в совет директоров, поскольку у них не было юриста, а организация быстро росла и юридические вопросы возникали на каждом шагу, я с радостью согласился. Тогда я был страшно доволен собой! Ведь я оказался в одном совете с Оскаром де ла Рентой. Признаюсь, это особенные люди.
Что касается этих двух парней – Ларри и Боба, – то могу сказать, что Ларри – гламурный, социально успешный человек, к тому же очень располагающий к себе. Знаете, когда находишься в обществе Ларри, начинаешь испытывать к нему что-то похожее на благоговение. Не хватает только нимба вокруг головы. У Боба этого нет. Но его биография, образ жизни так необычны, что всегда внимательно прислушиваешься ко всему, что он говорит.
Боб и Беа Гатри работают с шести утра до полуночи, пашут как собаки. Собаки! Они разговаривают со всеми. Им звонят люди: «Мне не нравится мой стол. Мне не нравилось место, где я сидел прошлым вечером». Боб и Беа всегда улаживают проблемы. Рады помочь без вопросов. Ларри не работает в фонде «Спасите Венецию» без отпусков и выходных. Он работает даже не каждый месяц. Это не входит в его обязанности. Его обязанность быть мистером Гламуром, понимаете ли, его задача привлечь на вечер всю эту блестящую толпу с тем, чтобы еще триста человек были готовы заплатить за право находиться с ними в одном помещении. Это его работа, и, знаете, это очень ценно. Но он не работает на вечерах, как это делает Боб. Ларри небожитель. Да, он парит наверху, говорить с ним – все равно что говорить с Богом! Я имею в виду, что иногда он показывается, разодетый в пух и прах, сидя на корме своего катера с какой-нибудь принцессой. Он выходит из катера, появляется на вечере, выражает удовольствие тем, что все идет хорошо, вместе с принцессой возвращается на катер и отчаливает. Это удивительное зрелище. Это так по-королевски. Я хочу сказать, это вызывает благоговейный трепет. Словно побывал в компании какого-нибудь дожа.
Но вот что я скажу об этом аристократизме: однажды кто-то объяснил мне, кто такой сноб. Можно быть снобом, тянущимся вверх. Такой сноб ассоциирует себя с людьми, находящимися выше его. Есть снобы-воображалы – они презирают людей, находящихся ниже. Ларри отличается одержимой, иногда просто ужасной приверженностью к общению с титулованными особами. Ужасной приверженностью! Думаю, Ларри на самом деле искренне верит, что сам рожден для порфиры. Например, однажды во время праздничной недели умер кто-то из английской королевской семьи, уже не помню кто. Ларри тогда сказал: «Букингемский дворец издал…» Он обратился ко мне, как будто мне было до этого какое-то дело. Он продолжил: «Букингемский дворец издал декрет, в котором сказано, что в дни траура не следует посещать коктейльные вечера». Это произошло как раз накануне коктейльного вечера фонда «Спасти Венецию». Я сказал: «Ларри, вы вполне можете идти на вечер, потому что декрет вас не касается». Ларри ответил: «О, я не могу этого сделать. То есть я хочу сказать, что этого не смогут сделать мои друзья. Король Греции и другие». И он не пошел на коктейльный вечер в Венеции. Он сидел дома вместе с Барбарой Берлингьери, потому что европейская аристократия не пошла на коктейли. Я тогда только мысленно присвистнул.
В день официального бала я решил навестить супругов Гатри в их красном доме у подножия моста Академии. Интерьер составляли стулья и диваны, обитые ситцем, и он больше напоминал интерьер дома в Ист-Сайде Манхэттена, чем венецианское жилище. Боб и Беа Гатри сидели в гостиной, рассматривая большую доску, укрепленную на пюпитре и облепленную листочками с именами; листочки были приколоты к доске вокруг кругов, изображавших столы.
– Вам когда-нибудь приходилось рассаживать людей на обеде на триста пятьдесят персон? – спросил Гатри. – Попробуйте это сделать, если в последнюю минуту вам позвонят полдюжины людей и скажут, что они хотят, чтобы их стол выглядел так-то и так-то, а это значит, что вам придется все переделывать заново.
– Думаю, что это особенно трудно делать, – сказал я, – когда вы одновременно заняты поистине феодальной распрей.
Гатри удивился моей прямоте, но быстро овладел собой.
– Кажется, вы уже обо всем наслышаны, – рассмеялся он.
– Об этом наслышана половина Венеции, – заметил я.
Он снова посмотрел на доску.
– Ну, с этим мы покончили – по крайней мере, пока. Не хотите покататься на лодке?
Мы вышли к баркасу, изготовленному «Бостон Уэйлер», пришвартованному в узком канале у самых ворот дома. Гатри встал к штурвалу и повел судно к Гранд-каналу, а затем повернул в сторону Риальто. Он говорил, перекрывая шум мотора.
– С одной стороны, это на самом деле выглядит как ссора между Ларри и мной. Но это нечто большее. Существует фундаментальная разница между большинством членов совета и маленькой кликой диссидентов, поддерживающих Ларри. Как правило, члены совета – это люди, состоявшиеся в жизни. Для них работа в фонде «Спасти Венецию» – хобби, а не главное занятие в жизни. Им нравится общаться друг с другом, они любят Венецию, и сама возможность участвовать в сохранении города дает им удовлетворение. Они вкладывают в фонд больше времени и денег, чем получают. Они дающие, они альтруисты. Диссиденты – совершенно иная, кошачья порода. У них есть деньги, но нет важной для общества профессии, у них нет реальных достижений. «Спасти Венецию» имеет для них очень большую важность, поскольку никакого иного источника приобрести известность у них нет. Фонд – это лошадь, которую они оседлали. Они представляются, используя должности в фонде «Спасти Венецию». Для того, чтобы доказать свою значимость, им надо присваивать себе заслуги в достижениях организации, несмотря на то, что они не сами выполняют ее работу. В действительности они пользуются серьезно работающими на организацию людьми, которых называют наемными помощниками. Это берущие, эгоисты.
Диссиденты используют «Спасти Венецию» для того, чтобы вести блестящую светскую жизнь, и это образ их существования. Они приглашают своих высокородных друзей и людей своего круга на наши вечера и мероприятия, приглашают бесплатно, а взамен их самих приглашают в круизы и в загородные поместья пострелять по выходным. Эти неплатящие гости стали реальной проблемой. Их становится все больше и больше, и диссиденты захватили монополию на них. Они нанимают лимузины, чтобы доставить этих гостей за город, в то время как мы, остальные, едем туда автобусами, а они проносятся мимо, развалившись на задних сиденьях. Они приезжают на мероприятия поздно, а уезжают рано. Они сидят обособленной группой за отдельными столами, свысока посматривая на тех, кто платит. Они на самом деле не понимают, что всем своим видом оскорбляют других.
– У меня сложилось впечатление, – сказал я, – что эти привилегированные гости обеспечивают мероприятиям блеск, который привлекает гостей, готовых за это платить.
– Да, это так, – согласился Гатри, – но это было важно в первые годы. Организация «Спасти Венецию» теперь настолько хорошо известна, что привлекательна сама по себе. Нам больше не нужны эти люди.
Мы проплыли мимо палаццо Пизани-Моретта, где в тот вечер должен был состояться бал. Поставщики продуктов выгружали ящики из барж, пришвартованных у ворот. Гатри махнул рукой в сторону дворца.
– Диссиденты всегда забирают места у окон, когда жарко, и у камина, когда холодно. Они очень капризные, привередливые люди. Черт, я до сих пор оперирую, стою в операционной по восемнадцать часов в сутки. Мне, если честно, все это не нужно.
