Гатри внимательно посмотрел на нее поверх чайного стола. Свет, падавший из окон, выходивших на Гранд-канал, освещал левую сторону ее лица, которое было недавно рассечено от скулы до верхней губы, осколок стекла оставил зияющую рану, которую Гатри закрыл так искусно, что остался лишь тончайший как волос рубец, такой тонкий, что его едва ли смог бы заметить человек, не знавший о травме.
– Но мы этого не сделаем, – продолжила она, улыбаясь, и улыбка ее была идеально симметричной; правая половина лица при этом не стала выше левой. Кайма губы была ровной, никак не изуродованной страшной раной.
Боб Гатри смотрел на сохранившее красоту лицо Барбары Берлингьери, восхищаясь своим собственным мастерством, и, думая об этом, он слышал, как она продолжала говорить, сияя спасенной его искусством улыбкой.
– Вот что мы хотим вам предложить: вы сможете стать президентом Молодежного комитета. Когда же мы создадим Консультативный комитет, вы станете и его президентом тоже.
Гатри несколько мгновений молчал, обдумывая намеренно унизительное предложение Барбары Берлингьери; он, однако, позволил себе отвлечься. Что бы было, если бы тогда в больнице он отошел в сторону и позволил местному хирургу зашить рану, а не стал бы делать это сам? Что, если бы старший хирург, который никогда не проводил пластических операций, слишком сильно затянул швы лицевых мышц и оставил Барбару с уродливой гримасой вместо естественной улыбки? Что, если бы он зашил кайму губы по прямой линии, не сделав вырезку и оставив на губе вечную морщину? Нет, хорошо, что он, Боб Гатри, встал у операционного стола, потому что теперь до конца своих дней Барбара Берлингьери будет смотреть в зеркало, встав утром с постели, бросать взгляды на стекла витрин, проходя мимо магазинов, смотреть на себя в зеркальце, освежая макияж, и каждый раз она будет вспоминать гений Боба Гатри и свою черную неблагодарность.
– Барбара, – сказал он, – вы продули.
– Что, что, – изумилась она, – что я сделала?
– Вы напрасно использовали своих подставных лиц. Вам надо было молчать о них и дождаться осенней встречи после праздника, когда состоится голосование на выборах директоров. Именно это голосование имеет значение. Но теперь, когда вы раскрыли свои карты, я найду собственных подсадных уток. Тогда мы и посмотрим, чем закончится голосование.
Гала-праздник фонда собрал в Венеции в конце лета 1997 года более трехсот человек. В этом году торговцы драгоценностями на площади Сан-Марко растянули часы работы своих магазинов, зная, что толпа участников этого мероприятия сделает им лучшую недельную выручку в году. Прошло десять лет с первого масштабного мероприятия фонда, когда «Спасти Венецию» задумал реставрацию церкви Мираколи. Открытие восстановленной церкви было запланировано на осень. За первые десять лет организация упрочила свой статус, отличилась замечательными достижениями. На праздники подписывалась масса народа, несмотря на то, что цена билета поднялась до 3000 долларов, и это без учета стоимости отеля и перелета. В списках гостей теперь фигурировали тринадцать титулованных особ, а не жалкие полдюжины. В этом году на гала в качестве почетных гостей прибыли восемь августейших особ. Четырехдневная программа включала посещение трех виноградников на материке, вечера в частных дворцах, эксклюзивную культурно-ориентированную охоту за драгоценностями, экскурсии и лекции. Специалисты «Ла Фениче» обеспечили реквизит и украшения для убранства одного из обедов, а за музыку на балу снова отвечали Питер Дучин и Бобби Шорт.
Как обычно, стояла знойная погода, а атмосфера была насыщена смесью богатства, роскоши, привилегий и власти на фоне венецианского блеска. Но в этом году обнаружились подводные течения; циркулировали слухи о нарастающем расколе в фонде «Спасти Венецию». Обвинения супругов Гатри в том, что они запускали руки в кассу, хотя и оказались беспочвенными, были услышаны публикой из круга Чиприани. Беа Гатри заметила – а может, вообразила, – что некоторые гости при ее приближении поворачивались к ней спиной. Во время обеда на острове Торчелло Боб Гатри приветствовал принцессу Кентскую, которая в последние десять лет была частой гостьей на мероприятиях фонда, как обычно, обратившись к ней по имени – Мари-Кристина. Принцесса холодно посмотрела на него и сказала: «Вам следует называть меня “мадам”».
На заседание совета директоров, которое состоялось сразу после празднеств, Боб Гатри и Ларри Ловетт привели своих подставных лиц, надеясь сместить баланс сил в свою пользу. Однако несколько членов совета оказались не готовыми к решающей схватке и воздержались от голосования, лишив обе стороны большинства. Дуэль подставных лиц закончилась компромиссом.
Но возникло новое противоречие. Обнаружилось, что Ларри Ловетт, никому ничего не сказав, за несколько лет до этого отказался от американского гражданства. Теперь он был гражданином Ирландии и не платил налогов в США. Некоторые члены совета директоров возмутились. «Если вы хотите быть филантропом и вести роскошную жизнь, то это ваше дело, – сказал один из них, – но сначала заплатите налоги». Терри Стенфилл, председатель комитета номинаций, жена бывшего главы «20 век – Фокс» и «Метро-Голдвин-Майер», сказала Ловетту, что не может, будучи в здравом уме, снова рекомендовать его на пост председателя. Ловетт протестовал, но битва была проиграна. Совет директоров понимал, что было бы неразумно для не облагаемой налогами американской благотворительной организации оставлять в своих руководителях человека, которого налоговая служба может посчитать уклоняющимся от уплаты налогов. Ловетт был избран на вновь изобретенную должность «международного председателя» фонда «Спасти Венецию».
Таким было положение дел, когда Леза Марчелло получила благую весть о том, что премия Торта будет присуждена «Спасти Венецию» и Ларри Ловетту.
Прочитав факс Гатри, требующий, чтобы премия была либо присуждена фонду «Спасти Венецию» как единому целому, либо никому, графиня Марчелло села писать ответ. Она объяснила, что премия эта всегда присуждается персонально и что, если лауреатом намерена быть организация, то премию вручают «по имени» тому, кто представляет организацию, в данном случае Ларри Ловетту. Она также написала о своих опасениях, что не сможет передать послание Гатри оргкомитету премии, не нанеся ему оскорбления и не сделав явным тот постыдный раскол, который возник внутри фонда «Спасти Венецию». В конце она добавила, что от души надеется, что внутренние проблемы организации будут решены без огласки.
Этот ответ не смягчил Гатри. Он с самого начала подозревал, что Барбара Берлингьери все устроила так, чтобы Ловетт единолично получил премию Торта. Это признал и Алексис Грегори, который радостно проболтался, что «Барбара устроила все это специально для Ларри». Гатри видел в этом еще один досадный пример ненасытного стремления Ловетта к признанию. Гатри поднял телефонную трубку, позвонил одному из членов оргкомитета и без обиняков высказал ему свою позицию.
Слухи о звонке Гатри быстро распространились по Венеции. Все называли его действия «элементарным запугиванием». Леза Марчелло отправила Гатри еще один факс, в котором отметила, что члены оргкомитета были «очень расстроены» его звонком и просто поражены тем, что он всерьез рассматривает возможность отказа от премии. «Именно этого я страстно хотела избежать, – сказала она. – Ситуация очень, очень нехорошая».
Комитет по присуждению премии уступил требованиям Гатри, но очень неохотно. Члены комитета опустили имя Ловетта из постановления о вручении премии, но поместили его фотографию вместе с похвалами в его адрес, напечатанными в программах, которые вручали гостям на церемонии награждения.
Теперь Гатри был убежден, что Ловетт и Барбара Берлингьери «развратили» Лезу, внушив ей, что отныне она неподотчетна Нью-Йорку. Этим, считал он, можно было объяснить ее нежелание учесть его возражения оргкомитету, а также ее возражение относительно того, что премию всегда дают персонально, что на самом деле было правилом, – но, возражал Гатри, из этого правила бывали исключения. Гатри подозревал, что Ловетт и Барбара просто использовали Лезу; она собирала информацию о нем и передавала им, то есть шпионила за ним. Он решил принять меры, и однажды утром в середине января 1998 года он побеспокоил графиню Марчелло коротким телефонным звонком.
